Давно прошло время обеда, на вторую половину склонилось нежаркое солнце, а лейтенант их вел дальше, требовал запомнить каждую тропку и перекресток, отдельное дерево и обомшелый валун - все, что потом будет служить ориентиром.
От великого множества предметов у всех рябило в глазах, в голове смешались пересечения троп с насыпью взорванной узкоколейки, валуны и обрушенные мостики через ручей, и, когда уставшие, в пропотевших до ворота гимнастерках они стали подниматься на бугор с пологой вершиной и одинокой березой на нем, кто-то сказал, что пора подзаправиться, что именно там, под березой, как раз подходящее место для зтого, и лейтенант ответил согласием: да, время, потому что ему тоже хотелось есть и он тоже, как все они, взмок и не прочь полежать. В полном единогласии достигли вершины, глянули вниз, онемели на долю мгновения и вдруг, как один человек, рявкнули в полсотни глоток такое "ура!", что над ними из кустов олешника взмыла ошалевшая стайка сорок. Под крики "ура!" они ринулись вниз с косогора, перепрыгивая через пни и канавы. С высотки открывалась излучина Буга, и оттого, что светило закатное солнце, вода в реке казалась мягкой и теплой, хотя в самом деле была по-сентябрьски холодна.
Семен с Юнусовым не отставали от товарищей, Пустельникову было приятно, что новобранец наконец-то вроде обрел себя, перестал озираться по сторонам, как затравленный, повеселел и даже пытался подшучивать над собой.
Задохнувшиеся от сумасшедшего бега, подбежали к урезу воды, содрали с себя пропотевшие гимнастерки, принялись плескаться, один в одного брызгать водой, хватать ее пригоршнями. Над тихим Бугом носились всполошенные птицы, из камышей одна за другой взлетали стаи чирков.
- Вот она, родная граница! - расчувствовался Князьков и схватился за автомат, чтобы достойно отметить событие.
Лейтенант ему помешал.
...На отдых улеглись под березой. Старшина принялся нарезать хлеб, Минахмедову поручил открывать банки с тушенкой. Хлеб старшина разрезал ловко, прижимая к себе буханку левой рукой и деля ее правой на разные ломти; не глядя, передавал Минахмедову, тот клал наверх мясо, вручал по цепочке. За день хлеб успел основательно зачерстветь, и те, кому досталась горбушка, без особого восторга жевали ее и недовольно косились на старшину.
Поодаль, не смея приблизиться, попрыгивали сороки, взлетали и снова садились. Кто-то швырнул в них коркой и распугал. Прошло всего с полминуты, и птицы вернулись на прежнее место, затараторили.
Фатеров перекатывал за щекой черствую корку, недобро поглядывая на костистое лицо старшины, сосредоточенно жевавшего хлеб с тушенкой, силился что-то сказать и не смог, пока не стрельнул коркой в сорок.
- Такой бы хлебушек с ухой, одно объедение, - подначливо проговорил Фатеров. - С ушицей за милую душу пойдет, верно, товарищ старшина?
- Умнее ничего не придумаете? - старшина ожег Фатерова уничтожающим взглядом. - Может, прикажете подать вам жареного гуся на тарелке с каемочкой?
Вокруг уже пересмеивались, подмигивали. Фатеров - известный заводила, если хотел, мог подогреть настроение, ему это ничего не стоило. И Фатеров будто почувствовал, чего ждут от него.
- Гуся на закуску, товарищ старшина. А сейчас бы ушицы. С гусем повременим. А ушицы можно было. Река-то рядом.
Негодуя, старшина даже есть перестал.
- Да вы что, рядовой Фатеров, смеетесь, да?.. Штанами я вам рыбу наловлю, да?..
Фатеров вошел в роль. Ему поощрительно подмаргивали, смеялись. Сороки и те осмелели, подлетели ближе и попрыгивали совсем рядышком.
- Штанами нельзя. Штаны - казенное имущество, товарищ старшина. Попробуйте по методу товарища Крылова Ивана Андреевича. Улов гарантирую.
Лейтенант вознамерился оборвать хватившего через край Фатерова. Но старшина Врагов неожиданно рассмеялся и ответил, что сам бы не прочь отведать ушицы, если рядовой Фатеров наловит рыбки упомянутым способом, но сожалеет, что с этим придется малость повременить, по крайней мере месячишка три, а то и четыре, пока станет река, чтобы было возможно вместо волчьего хвоста использовать в качестве заменителя длинный язык товарища Фатерова или...
Взрыв хохота заглушил последние слова Врагова. Солдаты буквально полегли и катались от смеха, охали и что-то выкрикивали, видно, понравился не лезший за словом в карман старшина, а сам он с видом невозмутимым и даже нарочито сердитым принялся доедать свою порцию хлеба с тушенкой. Фатеров смеялся всех громче, сидя, стонал и хлопал себя по коленкам. Маленький, низкорослый, с черным, как у цыгана, лицом Юнусов повизгивал, прикрыв рот несоразмерно с его ростом большой ладонью; улыбался и лейтенант, думая, что скоро вечер и пора возвращаться с затянувшейся рекогносцировки, однако жаль было оборвать вот так сразу вспыхнувшее веселье. Лейтенант знал, что на их долю будут редко выпадать такие минуты, что службу придется нести в сложной обстановке и будет не до веселья...
В эту минуту по высотке, на которой еще не угас смех, зло хлестнули две длинные пулеметные очереди, и невысокие фонтанчики серозема вспыхнули на гребне совсем близко от них. Пограничники, не дожидаясь команды, схватились за карабины и автоматы. Еще полоснула очередь. И еще. Раздалось несколько ответных очередей и одиночных выстрелов, в лесу загрохало, эхо покатилось за бугор и где-то там, за рекой, иссякло. Вокруг стихло так же внезапно, как перед этим заклокотало неожиданно и взахлеб.
- Вот гады! - раздался в тишине голос Фатерова. - Ну, погодите, браточки родненькие, сейчас мы вас хлебом-солью приветим. - Угроза адресовалась неведомому и невидимому отсюда противнику. Фатеров перезарядил карабин. - Погодите, браточки...
Лейтенант строго посмотрел на него.
- Отставить! Зачем пулять в белый свет? Сначала разберемся, кто там и сколько.
- Немцы! - предположил Минахмедов.
- Какие тебе еще немцы? - окрысился Фатеров. - Единокровные братки-бандеровцы по нас лупанули.
- Не исключено - немцы, - подтвердил лейтенант. - Из лагеря совершен побег большой группой.
Но кто бы ни стрелял, лейтенант непоколебимо был убежден: надо как можно быстрее разведать количество и как можно скорее уйти с открытой высотки, на которой их постреляют, как куропаток; хорошо еще, что обошлось без потерь. Приказал немедленно отойти на обратный скат высоты. Повторять ему не пришлось, их как ветром сдуло, и едва сошли с гребня, как по нему густо ударили автоматы и два ручных пулемета, пули понеслись поверх их голов, сбивая с деревьев лист и вонзаясь в стену сосняка.
Лейтенант посмотрел на взявшееся розовыми полосами предзакатное небо и подумал, что назавтра погода испортится, цепким глазом кинул вокруг и не мог понять, почему вдруг забеспокоился. Люди сгрудились вокруг него и тоже глядели вверх, но не на небо, куда он посмотрел перед этим, а на вершину холма, поливаемую свинцом, и автоматически стали доставать курево из карманов. Еще никто не успел закурить, потому что одни лишь солдатские руки участвовали в привычных движениях, внимание же было приковано к месту, которое они недавно оставили, как вдруг Минахмедов бросился к лейтенанту, который сам уже постиг причину вдруг охватившего его беспокойства.
- Минахмедов, Князьков! - позвал лейтенант.
И все же Минахмедов опередил его.
- Юнусов пропал, товарищ лейтенант! Нет Юнусова, - зачастил он скороговоркой. - Надо искать... Он молодой, все боись...
Минахмедов без надобности стал суетливо поправлять на себе гимнастерку, провел рукой по пузырящимся карманам, огладил приклад карабина - чего-то ждал, возможно внутренне готовя себя к броску на высотку, еще поливаемую огнем, на которой, по-видимому, остался Юнусов.
Подбежал Князьков, стал рядом.
- Пойдете с Минахмедовым в обход, вот по этому склону, - показал рукой лейтенант. - Князьков, вы старший. Глядите... - Он оборвал инструктаж.
Именно там, куда он показывал, между кустов быстро по-пластунски пробирался Пустельников. Лейтенант позвал Фатерова и Сливу, приказал им заходить справа.
- Подстрахуйте его, иначе собьют. - Ему не стоило труда догадаться, что по Пустельникову, как только он покажется на гребне высотки, сразу откроют огонь, не дадут ступить шагу.
Это понимал не один лейтенант, но и его подчиненные, и, по меньшей мере, десятка два пограничников быстро повернули обратно, наверх.
Разом стрельба прекратилась. Со стороны пограничников не прозвучало ни одного выстрела, ни один из них не успел взбежать наверх, а по ту сторону послышался топот, треск ломаемых сучьев.
Пустельников поднялся и, сделав короткую перебежку, снова упал. По нему не стреляли. Тогда он стремительным броском рванулся наверх и на ходу дал короткую очередь в ту сторону, откуда еще слышался сухой треск валежника и где сейчас шевелились кусты. Он уже видел потрескавшийся, в белых разводах комель одинокой березы, под которой они все недавно закусывали и смеялись над словесной дуэлью Фатерова и старшины, помятую траву и изрешеченные пулями жестяные банки из-под невероятно соленой тушенки, кем-то в спешке забытую флягу в сером суконном чехле, место, где, как он помнил, сидел Юнусов; потом, переведя дыхание и обратив взгляд к подножью высотки, увидел огромный валун, замшелый с северной стороны, до него было метров сто пятьдесят с небольшим. Пустельникову подумалось, что определенно за валуном кто-то прячется, должно быть, Юнусов, потому что к нему, к валуну, в высокой траве промята дорожка. Он бросил туда осколок щебенки.
