Ознакомительная версия.
- Я приглашен вашим родителем защищать вас на суде, - сказал ему Кашнев, но на это Адриан только протянул почти насмешливо:
- А-а!.. Защища-ать?.. Вот как!
Кашнев отнес и этот тон его к тому, что перед ним действительно молодой политический, считающий свой поступок хотя и не приведшим к удаче, но тем не менее героическим.
Поэтому он спросил его хотя и тихо, но внятно:
- Вы в какой партии состоите?
Действие этого вопроса было совершенно неожиданным для Кашнева: Адриан удивленно открыл глаза; они оказались у него серые, холодные и наглые.
- Пар-тии какой? Вот это та-ак!.. Это за-шит-ник!..
- Адриан! - выкрикнул отец. - Думай, что говоришь!
Тюремный надзиратель с окладистой бурой бородой и двое конвойных, бывшие тут же, оживленно переглянулись.
- Вам хочется знать, какой я партии? - обратился к Кашневу Адриан. - Я анархист-индивидуалист! Если, по-вашему, есть такая партия, то, значит, я к ней и принадлежу.
- Вы совершили грабеж в чью же пользу, хотел бы я знать?
- Странный вопрос! В свою собственную, конечно!
Говоря это, Адриан даже пожал плечами, не узкими для его лет.
- Значит, ты посягнул на чужую собственность, - повышенным тоном начал было отец, но сын перебил его хладнокровно:
- "Всякая собственность есть кража", - сказал Прудон.
- Что это, а? Что это? - уже к Кашневу обернулся старик.
- Не знаю, - пробормотал не менее его изумленный Кашнев.
А тюремный надзиратель, погладив бороду, предложил ему догадливо полушепотом:
- Может быть, желаете прекратить свидание?
- Д-да, мне, в сущности, больше не о чем говорить.
Но Адриан продолжал говорить теперь уже сам, притом поучающим тоном:
- Всякое богатство начинается с грабежа в том или ином виде. Ты напрасно горюешь, папа! Тюрьма для меня тот же технологический институт. Буду со временем отличным грабителем, хотя и без диплома инженера...
- Что ты говоришь! Опомнись! - закричал и замахал в его сторону Красовицкий.
Тут надзиратель, взглянув на Кашнева, дал знак конвойным, и они увели Адриана.
XIV
- Вот, вы слышали, - он привел изречение Прудона, - совершенно убитым голосом говорил Красовицкий Кашневу. - Это значит, что он читал всякие эти брошюрки. А партию свою выдавать, - ведь это у них не полагается делать, раз партия нелегальная.
Кашнев колебался, поддержать его или сказать, в чем он убедился. Поэтому проговорил неопределенно:
- Молодость!.. Она очень чутка ко всяким влияниям...
- А кроме того, - продолжал Красовицкий, когда они подходили к остановке трамвая, - он вполне естественно опасается, конечно, что за экспроприацию будут судить гораз-до строже, чем за обыкновенный грабеж... В этом вопросе двух мнений даже и быть не может.
Кашнев припомнил свой прямой вопрос, обращенный к Адриану, и ему стало неловко за свою опрометчивость. А старик продолжал:
- Мой сын, конечно, иначе говорил бы, если бы я пришел на свидание с ним один, а при вас... да ведь еще и надзиратель тут был... по своей обязанности, разумеется... В такой обстановке он просто фрондировал, мой сын... Он, - я понял его, - хотел меня успокоить, что переносит свое несчастье легко, так сказать... "Не горюй, папа!" - он так и сказал, - вы слышали?
- Д-да, эти слова я слышал... - стараясь понять старика, соглашался с ним Кашнев.
В трамвае они молчали, а когда вышли на своей остановке, им пришлось проходить мимо дома, занимаемого полицейским управлением третьей части города, и тут, на крыльце, Кашнев увидел, подходя, какую-то огромную фигуру полицейского чина, очень ему знакомую, но в то же время полузабытую. А Красовицкий, проходя, шепнул ему: "Этот самый пристав задержал Адриашу" - и подобострастно как-то приподнял фуражку. Пристав чуть кивнул ему больше бритым подбородком, чем головою, и они прошли, но Кашнев обернулся и увидел, что пристав очень внимательно глядит на него.
- Ну, знаете ли, я его где-то видел, этого пристава, только очень давно. Однако и тогда он тоже был пристав, а не кто другой... Вы говорили мне, что сюда переведен он, к вашему несчастью, недели две назад, - а как его фамилия?
- Дерябин, - поспешил ответить Красовицкий, и Кашнев вспомнил довольно отчетливо, как этот самый пристав Дерябин угощал его водкой, сардинами, еще какими-то консервами из мяса, гулкими раскатами своего голоса и избиением парней, певших на улице ночью украинские песни.
Вспомнив это, он обернулся снова, уже шагов за пятнадцать от крыльца, и увидел, что пристав так же, как и прежде, смотрел ему вслед.
- Что же это, - неужели он меня узнал, как я его? - спросил Красовицкого Кашнев. - Ведь прошло уже лет девять с тех пор... и я был тогда в офицерской форме, а не в штатском пальто и шляпе.
- Это мне, конечно, смотрит он вслед, - объяснил ему отец Адриана слишком пристальный и прилежный, долгий взгляд пристава Дерябина. И вдруг добавил: - Не подозревает ли он меня в соучастии с моим сыном, а?
- Ну что вы! В каком там соучастии!
- В политическом, конечно, - в каком же еще? От них всего можно ожидать, от этих блюстителей порядка! Вот в какое положение я поставлен!
Кашневу пришлось долго успокаивать старика, а про себя он думал, что от защиты его сына не зря отказался Савчук и что то же самое сделать необходимо и ему.
Он так и сказал своему принципалу, вернувшись от Красовицкого:
- Знаете ли, Иван Демидыч, от этого дела лучше всего отказаться.
- Вас никто и не принуждает за него браться, - глядя в сторону, отозвался на это Савчук. - Я вижу, что вам очень жаль старика, как отца неудачного сына, но-о! Закон есть закон, и открытый грабеж есть тяжкое преступление. И прежде чем решиться на такое преступление, этому реалисту надо справиться, какому наказанию он подвергается... Грабеж да еще и с покушением на убийство! Можно сказать, усвоил курс реального училища! Дело во всех отношениях тухлое!.. Я вам советовал с ним познакомиться, но не советую за него браться.
XV
Прошло дня три.
Был теплый и тихий вечер, когда Кашневу пришлось проходить снова мимо управления третьей полицейской части.
Теперь никого не было видно на крыльце, но, пройдя уже это крыльцо, Кашнев услышал рокочущий голос:
- Пра-пор-щик Кашнев! Здравствуйте!
И увидел в открытом окне пристава Дерябина.
Остановясь и взявшись за шляпу, Кашнев спросил удивленно:
- Неужели вы даже и фамилию мою помните?
- О-бя-зан по-мнить! - раздельно проговорил Дерябин, добавив: - По долгу службы... - и протянул ему руку.
А когда Кашнев вложил свою руку в это мясистое теплое вместилище, они оба посмотрели пытливо друг другу в глаза. Наконец, Дерябин сказал:
- Если никуда не спешите, то... - и, не договорив, сделал пригласительный жест головою на бычьей шее.
- Никуда не спешу и зайти могу, - тут же отозвался на этот жест Кашнев, поняв это так, что Дерябин сам хочет поговорить с ним не о чем другом, как только о деле Красовицкого.
И вот во второй раз за свою жизнь сидел он хотя и в другом уже городе, но снова в квартире пристава Дерябина, сидел за столом, на котором пока ничего еще не стояло, кроме пепельницы в виде большой раковины причудливой формы, длинного чубука из матового янтаря и пачки папирос, разорванной небрежно.
- Вот где довелось нам встретиться через столько лет! - как будто даже и с радостными нотками в голосе заговорил Дерябин, будто знаком был с Кашневым когда-то очень коротко и близко, как будто это был, по крайней мере, его сослуживец по полку или по полицейской части. - Отлично вас помню я, да... Изменились вы, конечно, но-о... не так много, чтобы узнать было нельзя... А я?
- Вы?.. Вы стали старше на вид, - взвешивая слова, ответил Кашнев, - но даже, если бы не было на вас той же формы, я бы вас все равно сразу узнал.
- Были, - как мне слышать пришлось, - в Маньчжурии вы, а? - спросил Дерябин, сильно прищурясь.
- От кого вы могли это слышать? - насторожился Кашнев, но Дерябин только махнул в его сторону рукой, прибавив:
- Все должна знать полиция!
Кашнев понял это так, что Дерябин не у кого другого, как у Савчука, наводил о нем справки, - может быть, просто по телефону, - но упоминание о Маньчжурии было ему неприятно, и он постарался спросить, как мог, непринужденно:
- А вот как вы очутились здесь, а? Что я тогда попал в Маньчжурию, это было вполне естественно, а что вы и через девять лет не исправником стали, например, а все тем же приставом остались, это уж...
- Тем же приставом! Каков? - перебил его Дерябин. - Да-ле-ко не тем же, милый мо-ой!.. Здесь я только на короткое время: стаж прохожу, как теперь стали выражаться!.. Исправ-ни-ком чтоб! Удивил!.. На черта мне исправником быть в каком-нибудь Кабыздохском уезде, когда я через два-три месяца помощником пристава столичной полиции намечен быть!.. Я сейчас - надворный советник, а тогда подполковник буду и на дальнейшее производство получаю права, а? Что? Карь-е-ра? - выкрикнул Дерябин ликующе.
- Карьера, да, - согласился Кашнев, а Дерябин продолжал упоенно:
Ознакомительная версия.
