Глава 4
Примирение и признание
Благодарим Бога, даровавшего победу церкви… Наша печаль претворилась в радость, и наши плачи — в звуки лютни… Бесплодная ветвь, гниюший член был отрезан. Негодяй, который ввел Израиль во грех, поглошен смертью и ввергнут в чрево ада. Пусть всех подобных ему постигнет та же судьба!
Св. Бернар о смерти Анаклета (Письмо к Петру, аббату Клюни)За двенадцать лет, прошедших после его прихода к власти, Лотарь Зупплинбургский доказал своим германским подданным, что достоин занимать имперский трон. Честный, храбрый и милосердный по меркам своего времени, он вернул мир в страну, раздираемую междоусобицами; ревниво относившийся к своим императорским прерогативам, он был также искренне верующим человеком и приложил много усилий, чтобы исцелить церковь от раскола. В общем, его соотечественники, когда он их покинул, были более счастливыми и процветающими, чем во времена его вступления на трон. Однако к югу от Альп он, по-видимому, потерял свое чутье. Италия для него была незнакомой и чужой страной; ее народу он не доверял и не понимал его.
Так и не решив точно, является ли его главной задачей вернуть в Рим истинного папу или сокрушить короля Сицилии, Лотарь не исполнил ни того ни другого; отсутствие четкого плана породило в нем неуверенность, которая толкала его к проявлению нехарактерной для него жестокости, с одной стороны, и к опасной беспечности — с другой.
Он слишком поздно понял, что его демонстрация собственного могущества в континентальных владениях короля Сицилии была борьбой с тенью и что единственным способом подчинить Рожера являлось его полное уничтожение. Если бы император бросил все свои силы с самого начала на морскую атаку против Палермо, он мог бы преуспеть; но ко времени, когда он осознал необходимость подобного шага, его армия готова была взбунтоваться, папа из союзника все более превращался в антагониста, а сам он, ослабевший от усталости, непривычного южноитальянского климата и быстро развивающейся болезни, медленно умирал.
Прошло меньше трех месяцев после того, как имперская армия покинула Монте-Кассино, когда императрица Ричен-ца закрыла глаза своему мертвому мужу; но к этому времени Рожер уже восстановил контроль над большей частью своей территории. Трудно найти более убедительное оправдание его политики в минувший год. Короля приветствовали в Салерно, когда он туда прибыл в начале октября; а на его пути через Кампанию никто не выступил против него, хотя вновь прибывшие сарацинские войска сеяли смерть и разрушения. Капуя пострадала сильнее всего. Роберт находился в Апулии, но на его город, если верить Фалько, словно обрушился ужасный ураган, а население было истреблено огнем и мечом. «Король, — продолжает хронист, — приказал полностью разорить город… его воины разграбили церкви и обесчестили женщин, и даже монахинь». Фалько, как мы знаем, при всем своем желании не мог быть объективным, но, даже делая скидку на его ненависть к нормандцам, мы можем заключить из его описаний, что Рожер вновь решил преподать урок мятежным городам, как он это сделал после предыдущего апулийского восстания. Беневенто он пожалел из уважения к его статусу папского города; Неаполь тоже легко отделался после того, как герцог Сергий во второй раз за три года пал к ногам короля и поклялся в верности. Немногие простили бы вторую измену, но Рожер по природе был милосердным человеком; он мог решить, что за время долгой и жестокой осады неаполитанцы достаточно настрадались.
Сделал ли Сергий нужные выводы? Стал ли он в конце концов верным вассалом? Этого мы никогда не узнаем, поскольку в ближайший месяц он умер. В третью неделю октября Сергий сопровождал короля в Апулию, где Райнульф, решив защищать свое новое герцогство, собирал армию. С восемьюстами немецкими рыцарями, оставленными Райнульфу Лотарем, почти таким же количеством местных добровольцев и пешими воинами в соответствующей пропорции она представляла собой внушительную силу; для Рожера было бы разумно избежать прямого столкновения. Но возможно, успехи в Кампании вскружили ему голову; либо отчаянное желание разделаться наконец с этим нескончаемым мятежом помешало ему мыслить здраво. Так или иначе, именно он, а не Райнульф решил дать бой возле деревни Риньяно, там, где юго-западный склон Монте-Гаргано спускается с высоты двух тысяч футов на апулийскую равнину.
На короле также лежит ответственность за последующее поражение. Его юный сын Рожер, которого он за два года до этого сделал герцогом Апулийским и для которого это было первое крупное сражение, в своем стремлении отвоевать собственные владения показал себя истинным наследником Отвйлей. Он бесстрашно устремился на врага и оттеснил войска Райнульфа к Сипонто. Король тем временем повел вторую атаку. Что именно произошло, мы никогда не узнаем, но он был полностью разгромлен. Фалько с ликованием отмечает — хотя его рассказ ничем не подтвержден, — что король Рожер бежал первым. Он направился прямо в Салерно, оставив Сергия, тридцать девятого и последнего герцога Неаполя, лежать мертвым на поле битвы.
В то время когда Райнульф разбил Рожера при Риньяно — 30 октября 1137 г., — королю Лотарю оставалось жить еще пять недель. Надо надеяться, что вести о случившемся успели до него дойти; это бы его успокоило. И все же, как ни удивительно, даже поражение у Риньяно не причинило Рожеру существенного вреда. Некоторые города Кампании потребовали уступок, которые в другой ситуации не были бы им предоставлены, но сохраняли верность королю; а через пару дней после возвращения короля в Салерно ему стало известно, что Вибальд, пробыв аббатом Монте-Кассино месяц и один день, в ужасе бежал за Альпы. Он задержался, кажется, только для того, чтобы объявить монахам, что покидает монастырь более ради них, чем ради собственного блага — в это заявление они поверили бы с большей готовностью, если бы не широко известные угрозы короля, обещавшего повесить Вибальда, если он останется. Обосновавшись в безопасном Корби, Вибальд всю оставшуюся жизнь направлял гневные инвективы в адрес Рожера; но он не приезжал больше в Италию. На его место монахи выбрали человека твердых просицилииских и анаклетанских симпатий; и с этих пор великое аббатство, сохраняя формально независимость, фактически — по своей ориентации и интересам — стало частью Сицилийского королевства.
Вернувшись в Салерно, Рожер смог оценить ситуацию. В целом все складывалось не так плохо. Его политика невмешательства, позволившая германскому натиску иссякнуть самостоятельно, полностью оправдала себя. Император пришел в ужас; когда он прибыл, казалось, все складывалось в его пользу, но через два месяца после его ухода мало что осталось от его усилий, кроме апулийской смуты — старой тоскливой напасти, с которой Рожер, его отец и дядя справлялись несчетное число раз за прошедшее столетие и с которой, без сомнения, и теперь можно было справиться. Самому королевству ничего не грозило. Потери в людях и деньгах — не считая ненужных потерь при Риньяно — были минимальными. Папа Анаклет по-прежнему оставался на престоле святого Петра. Снова мудрость миролюбивого государственного деятеля одержала победу над грубой силой.
Тем не менее престиж Рожера серьезно пострадал. Многих не самых дальновидных его сторонников возмутило его бездействие, которое они принимали за трусость, его действия у Риньяно, где он, возможно, пытался восстановить свою репутацию, только укрепили их подозрения. Кроме того, хотя непосредственная опасность миновала, ни одна из главных проблем Рожера не была решена. Сицилийскую корону признавал только Анаклет; Роберт и Райнульф, эти два заядлых мятежника, все еще оставались на свободе; и раскол в папстве — первоисточник всех бед — продолжался.
Но это последнее обстоятельство тревожило не столько Рожера, сколько его врагов — и однажды в начале ноября самый непримиримый из них лично явился в Салерно, чтобы обратиться к королю. Как и другие лица, сопровождавшие папу Иннокентия, святой Бернар Клервоский провел лето не слишком приятно. Его здоровье давно было подорвано, а семь месяцев, проведенных в бессмысленном кружении по полуострову в хвосте императорской армии, отняли у него все силы. Он и Лотарь никогда не любили друг друга. Это он, а не мягкий Иннокентий возмущался собственническим отношением императора и герцога Генриха к южной Италии, которую даже «сицилийский тиран» признавал папским фьефом; и наверняка именно он убеждал и вдохновлял своего повелителя в Ладжопезоле, Монте-Кассино и прочих местах противостоять притязаниям империи.
Когда император и папа расстались в Фарфе, Бернар надеялся вернуться в Клерво для отдыха. Вместо этого его послали обратно в Апулию в надежде, что его авторитет возобладает там, где потерпела неудачу сила империи, и что он сумеет договориться с Рожером. С неохотой, которую он не пытался скрывать, он вернулся в южную Италию и присутствовал в Риньяно, где встретил Рожера в первый раз и безуспешно старался отговорить его от битвы. После поражения, как справедливо рассчитывал Бернар, король проявил больше готовности пойти на соглашение. Рожер не хотел увековечивать схизму. Он поддержал Анаклета, чтобы получить трон, но по этой самой причине едва не лишился трона. Ситуация разительно отличалась от той, которая имела место семь лет назад. В то время казалось возможным, что Анак-лет одержит полную победу; теперь стало ясно, что он может надеяться только на сохранение оскорбительного титула антипапы, проведя остаток дней фактическим пленником в Ватикане. Пока Рожер будет поощрять его упрямство, император будет поддерживать мятежников в южной Италии и установить в стране мир не удастся. Естественно, король, которому измены собственных вассалов доставляли столько хлопот, не желал предавать своего сюзерена; но наверняка существовали другие варианты, кроме предательства. Так или иначе, визит Бернара давал Рожеру долгожданную возможность прервать борьбу и поговорить. Ему требовалось время, чтобы прийти в себя, и он знал, что как дипломат превосходит всех своих противников. Он оказал аббату сердечный прием и с готовностью согласился обсудить еще раз весь вопрос о папстве.
