Вопреки распространенному взгляду о подавленности культурной жизни страны в XVII в., в это время создается Славяно-греко-латинская академия, открываются театры и даже театральная школа, выпускается газета «Куранты» и выписывается периодическая печать из Европы, создаются частные картинные галереи и библиотеки. Была ли необходимость вздергивать «уздой железною Россию на дыбы»? Ответ представляется очевидным. Это не более чем позднейшая историческая интерпретация в рамках идеологической борьбы российской идентичности и западничества.
15. Миф о петровском империализме
Военные успехи России – победа над Швецией и выход к Балтийскому морю – стали основанием для создания мифа о существовавшем у Петра I замысле достичь мирового господства. На чем базируется это утверждение? Не известно ни одного высказывания Петра I или свидетельства лиц из его ближайшего окружения о наличии у российского императора планов подобного рода. И вот на свет был извлечен сенсационный «документ», известный как «завещание Петра I». В нем будто бы российский император завещал своим преемникам вести постоянные захватнические войны, максимально расширяя территорию Российской империи. И конечно, главные стратегические цели России – овладение Константинополем и Индией. Согласно легенде, «документ» был обнаружен известным французским авантюристом шевалье д’Эоном в 1757 г. в секретных архивах Елизаветы Петровны. Обнародован же он был впервые только в 1812 г. во Франции в самый канун похода Наполеона на Россию. «Документ» вновь и вновь извлекался на свет при обострении отношений Запада с Россией. Каждый раз текст «завещания» существенно менялся. В новых редакциях появляются, в частности, замыслы завоевания Японии и Ирана. Подложность «петровского завещания» давно и неопровержимо доказана. Однако пафоса обвинений Петра I в выстраивании доктрины российского империализма это не снизило[68].
В числе многочисленных петровских изобличителей был и К. Маркс. Выход России к Балтийскому морю он рассматривал прежде всего как стремление к глобальной экспансии. Для региональных захватов эпохи Московского царства, рассуждал Маркс, достаточно было суши, тогда как для мировых уже нужен был выход к морю. С этой целью, указывал К. Маркс, сама столица империи переносится на морское побережье. То, что и Лондон, и Стокгольм, и Стамбул, и иные тогдашние столицы располагались аналогичным образом, его почему-то не смущало.
Наиболее известным сторонником идеи империалистичности петровского государства выступает профессор Кембриджского университета Ричард Пайпс. Он считает, что созданная Петром I империя – важное составное звено в цепи тоталитарного прошлого России. Отсюда Пайпс делает вывод о неискоренимости тоталитарности и производной от нее империалистичности российской государственности. Говоря о периоде правления Петра I, Р. Пайпс задается вопросом: «Естественно будет осведомиться, зачем России в конце XVII в. понадобилась большая и современная армия. В самом широком смысле это чисто философский вопрос, и его с равной справедливостью можно было бы задать про Францию Бурбонов или Швецию Вазов. XVII в. был эпохой ярого милитаризма, и дух времени не мог не наложить отпечатка на Россию, чьи контакты с Западом продолжали умножаться»[69].
Казалось бы, Пайпс считал правильным и справедливым, что Петр I в ответ на вызов, который был брошен России милитаризованным Западом и, в частности, постоянным в течение многих лет противником России Швецией, создал сильную регулярную армию. Но на этом рассуждения Пайпса не заканчиваются. Он продолжает: «Однако если мы возьмемся за поиски более конкретных ответов, то окажется, что стандартные ответы, даваемые на этот вопрос как дореволюционными, так и послереволюционными русскими историками, совсем неубедительны. В частности, трудно согласиться с объяснением, что Россия нуждалась в мощной современной армии для решения так называемых „национальных задач“. Здесь у нас имеется явное доказательство того, что за высокими лозунгами „национальных задач“ скрывалось на самом деле тривиальное стремление к захвату чужих богатств для удовлетворения ненасытного аппетита России на землю и попутного упрочения позиций монархии внутри страны»[70]. Тотальная «одержимость России военной мощью и территориальная экспансия» – таков итог этого рассуждения профессора Пайпса. Подобные рассуждения по поводу исконного милитаризма России далеко не новость, аналогичными штампами буквально кишат книги западной историографии, да и современных западных политиков. Контекст выстраивания петровской внешнеполитической линии при этом совершенно игнорируется.
Между тем к началу XVIII в. мир вступал в новую фазу активной колониальной экспансии. Формируются колониальные империи. Так, британская Ост-Индская компания начиная с 1689 г. (года вступления Петра I на престол) реализовывала курс на расширение территориальных владений Британии в Индии. Петра обвиняют, что он якобы стремился обеспечить проникновение России на индийскую территорию. Но англичане-то уже к этому времени владели там значительными землями. Война за испанское наследство в Европе свидетельствовала о стремлении европейских держав осуществить глобальный передел мира. Появление постоянного буржуазного лобби, подталкивающего государства к расширению рынков сбыта, обозначило вступление Запада в фазу капитализма. Не иметь в этих условиях мощной армии и флота, не стремиться расширить зоны геополитического присутствия по направлениям возможных угроз означало бы для России перспективу утраты суверенности.
Россия в Северной войне боролась со Швецией, как известно, не в одиночку. На ее стороне находились также Дания и Речь Посполитая. Соответственно, если Россия выступала как агрессор, то должны быть признаны агрессорами и эти страны. Однако на них обвинения в империалистичности не распространяются. Получается, что, воюя с европейцами, Карл XII однозначно являлся агрессором, а вот переключаясь на борьбу с Россией, оказывался жертвой. Логика двойных стандартов обнаруживается здесь в полной мере.
16. Миф о благоприятности для России XVIII в. немецкого засилья
В современной России, как и неоднократно в прошлом, на фоне низкой эффективности управленческих кадров формулируется, по сути, петровская постановка вопроса. Не будет ли более целесообразно привлечь эффективных менеджеров-управленцев из-за рубежа? Действительно, каков будет результат? Опыт такой наша страна имеет. Постпетровская Россия стала временем массового притока иностранцев на российскую государственную службу. Казалось бы, провал этого проекта очевиден. Потребовался елизаветинский переворот 1741 г., чтобы не только остановить процесс онемечивания российского государства, но и преодолеть тотальную деградацию власти. Однако этот очевидный факт еще со времен польского историка К. Валишевского стал ставиться под сомнение. Э. Бирон, заявлял Валишевский, был оболган русскими завистниками. Понятие «бироновщина» вообще не соответствует действительности. И в целом деятельность европейцев на чиновных и военных постах была не хуже, а, как правило, лучше (честнее и профессиональнее) деятельности этнических русских. Миф о необходимости реабилитации постпетровского иностранного призыва получает в последние годы все большее распространение.
Трудно оценить, какие чиновники брали взятки в более крупных размерах – русские или немецкие. То, что брали и те и другие, достаточно хорошо известно. Но ясно и другое: курс на разрыв с национальными традициями и цивилизационной идентичностью России иностранцы поддерживали более акцентированно и последовательно. Бирон не скрывал своего презрительного отношения к русским. Незнание иностранцами на русской службе русского языка было типичным явлением. О знании особенностей православного учения не было и речи. Отношение народа к происходящему в стране было однозначным – «мы стонем под игом иноземным».
«Игом Запада» впоследствии назовет время правления Анны Иоанновны С. М. Соловьев. Сам тип иностранца на русской службе как человека, оторванного от национальных корней, психологически раскрывается им через образ фаворита императрицы. «Э. И. Бирон, – писал С. М. Соловьев, – не был развращенным чудовищем, любившим зло для зла, но достаточно было того, что он был чужой для России, был человек, не умерявший своих корыстных стремлений другими, высшими. Он хотел воспользоваться своим случаем, своим временем, фавором, чтоб пожить хорошо на счет России. Ему нужны были деньги, а до того, как они собирались, ему не было никакого дела. С другой стороны, он видел, что его не любят, что его считают недостойным того значения, какое он получил, и по инстинкту самосохранения, не разбирая средств, преследовал людей, которых считал опасными для себя и для того правительства, которым он держался»[71].
