Когда великий князь приказал дать нам поместья и казначей Иван Висковатый допрашивал его — братья мы или нет, он отвечал: «Да». И было приказано дать мне земли больше, чем ему, на 50 моргенов, потому что я был старше его. Но тут он возразил, что он — сын дворянина, а я сын бургомистра. Тогда его уравняли [поместным окладом] со мной. Но тогда же и нашей дружбе пришел конец. <…>
Когда отравили великую княгиню [Анастасию Романовну], великий князь послал в Лифляндию, в Дерпт, за некоей вдовой Катериной Шиллинг. Ее везли на Москву в золоченой карете; великий князь надеялся, что она поможет великой княгине. Он щедро одарил платьем эту женщину и сказал ей: «Если ты поможешь моей царице, мы пожалуем тебя на всю твою жизнь половиной доходов с Юрьевского уезда в Лифляндии». И великая княгиня просила: «Ты же можешь помочь мне. Помоги же!» Великая княгиня умерла, и женщина эта была обратно отвезена в Лифляндию. Затем, когда великий князь приказал вывести лифляндцев изо всех занятых [им] городов, то на Москву вывезли только одну эту женщину вместе с ее дочерью, сестрой и братом ее Иоганном Дрейером[54]. Великий князь приказал дать ей двор на Москве. Когда же великий князь отправил Иоганна Таубе в Лифляндию, чтобы привлечь на свою сторону герцога Магнуса, Иоганн Таубе упросил великого князя позволить ему вывезти вместе с собой в Лифляндию эту женщину с ее дочерью, сестрой и братом. Уезжая, она подарила мне свой двор со всем своим хозяйством, так как я был дружком ее дочери. Теперь она с дочерью живет в Риге в Лифляндии.
На этом дворе я посадил своего слугу Альбрехта, который шинковал исполу. Я выдал ему купчую, как будто бы я продал ему этот двор. Когда я жил в опричнине, этот рассудил так: «У меня [на руках] купчая; с ней я могу принудить моего господина и оттягать от него [двор]». У меня же был верный друг Адриан Кальп, лифляндский дворянин. У нас с ним был уговор: в случае смерти [кого-либо из нас] один должен наследовать другому. Альбрехт противу моей воли и без моего ведома поехал во двор, схватил его [Адриана Кальпа] за горло и отнял от него завещание; самого его выкинул за ворота и вопреки моей воле остался жить во дворе [Адриана Кальпа]. Адриан Кальп думал о побеге: он хотел уехать со своими деньгами. Но по дороге скончался от чумы; там при дороге его и схоронили. А его малый увез его деньги в Лифляндию и доставил их Иоганну Таубе. Из-за чумы дороги были заняты заставами, а потому я и не мог вернуть этих денег.
А Фромгольд Ган, который вышел со мною из Лифляндии в Москву и был со мною дружен, начал действовать по такому плану. Он написал челобитье, передал его на Казенный двор Григорию Локурову; в этом челобитье он просил разрешения креститься по русскому обряду. Для московских господ великая радость, когда иноземец крестится и принимает русскую веру: обычно они старательно ему [в этом] помогают, считая, что они правовернейшие христиане на земле. Обыкновенно они же бывают и крестными отцами и из казны выдают новокрещеным крестильный подарок и злотые, а также всячески помогают ему [в дальнейшем].
Когда Фромгольд Ган пребывал, как полагается, шесть недель в монастыре, где его поучали и наставляли в русской вере, он прислал ко мне из монастыря с просьбой доставить ему лютеранскую Библию. В этом я, конечно, не мог ему отказать. Но когда он вышел из монастыря и крестился, он получил крайне незначительный крестильный подарок, потому что не догадался попросить в крестные отцы настоящих бояр.
А позже он был отчаянно побит в своем собственном имении своими [же] соседями — служилыми людьми, с которыми он затеял неразумное дело.
Он жил постоянно на своем дворе в имении; а когда запустошил поместье, то рассчитывал получить другое. Но это ему не удалось, ибо кто хочет иметь поместье, тот должен иметь деньги. Надо смазать сковороду маслом, коли хочешь испечь себе пирог, не то пирог прилипнет и подгорит. Если уже нет денег, можно использовать и другие средства, но для того надо иметь неплохую смекалку!
Фромгольд Ган, крестившись по русскому обряду, не мог уже бывать в нашем обществе. Так как нигде ему не было места — он, раздосадованный, просил великого князя, чтобы тот взял его в опричнину, причем сослался на меня, будто бы он мой товарищ. Великий князь послал ко мне узнать — так ли это. Я подтвердил, будто это правда. И великий князь снова дал ему поместье в уезде Ржевы Володимировой. Так Фромгольд Ган попал в опричнину. <…>
Я сам жил в моем дворе — в опричнине. В земщине же я удержал первый двор. Там была у меня служанка: татарами она была уведена в плен из Лифляндии. Ей я доверил все свое имущество. Но мне часто доносили, что она меня обворовывает. Тогда вместо нее я препоручил свой двор татарину, по имени Рудак. В мое отсутствие он управлялся так, что безо всякой пользы перевел все мое имущество. Я приказал его наказать: его выволокли обнаженным и побили плетьми. А я снова все поручил моей служанке. Узнав об этом, Рудак изготовил для себя другой ключ по образцу моего. У меня был еще один человек, лифляндец Яков; он должен был сторожить арестованного татарина. Однако татарин сумел его уговорить выпустить его ночью. Татарин взял ключ, выкрал у меня золото, жемчуг, драгоценные камни и другие ценности и вместе с лифляндцем убежал прочь. Когда через некоторое время я хотел сделать подарок моей возлюбленной, все было — пустым пусто!
Немного спустя я узнал, что мои люди сидят в Переяславле в тюрьме; они рассчитывали укрыться с деньгами в какой-нибудь монастырь! Я бил челом великому князю и просил суда. Когда с грамотой на руках я явился к [городовому] приказчику, то их обоих вместе с торговыми людьми и золотых дел мастерами, которые у них покупали вещи, отвезли в Москву. Их так строго охраняли, что я не мог видеть их для переговоров. На Москве я выступил на суде. Себя я не забывал и сумму округлил изрядно <…>, но жемчуг и камни, что были в золотой оправе, исчезли, золото и серебро весьма усохли <…>.
Но татарин написал челобитье с изветом, будто я хотел бежать за рубеж от великого князя. Он говорил: «Да», а я: «Нет», но нас не ставили с очей на очи. Ему предложили доказать [свои слова], и он решил сослаться на мою служанку Анну и ее мужа Ивана, которые будто бы знали об этом. Их тотчас схватили в земщине и поставили на суд. Бояре и дьяки в опричнине [уже] надсмехались надо мной, и один из них сказал другому: «Не хочешь ли съесть мясца?» Дело было в пятницу, и они думали, что мне будет зарез. Но когда моя служанка была поставлена на суд, она говорила по правде, по чести. Начальник боярин и князь Василий Темкин спросил ее: «Собирался ли твой господин бежать от великого князя?» Та, как и следует, сотворила крестное знамение и ответила: «Ей-богу, нет!» Так были посрамлены все дьяки и бояре, которые только и думали о моих деньгах. Благодаря моей служанке я выиграл дело. Татарин хотел получить мое поместье, но из-за ответа служанки он проиграл дело, а я был оправдан. А если бы служанка сказала, что она ничего не знает, то прибегли бы к пыткам, и тогда — я проиграл бы.
Татарин был брошен в тюрьму, а я поехал к себе во двор и, взяв с собой мужа служанки, поставил его перед высокими господами. Он был также допрошен и также отвечал: «Нет». Был уже вечер. Бояре велели привести из тюрьмы татарина и сказали ему, чтоб он говорил всю правду. Когда татарин увидел, что деньги сделали свое, он признался в том, что это — неправда и что он оговорил меня, так как я приказал жестоко наказать его плетьми. Между тем во дворе были наготове все приказные, [кто] на лошадях, [кто] пешие — с фонарями. Если бы татарин остался при своем, то меня тотчас же ночью схватили бы на моем дворе и увели бы [в тюрьму]. Поутру я опять пришел на опричный двор [и стал] перед высокими господами. Дьяк сказал: «Вот твой слуга!» И в моей власти было взять его и убить. Я же ответил дьяку Осипу Ильину: «В таком слуге я не нуждаюсь». Но так как люди [мои] просили меня, чтобы я помиловал его, я так и сделал и опять взял его к себе. Иначе он должен бы сидеть в тюрьме и есть блины, а бояре не смели бы его отпустить без моего повеления.
Когда он опять попал ко мне во двор и понял, что я не хочу доверять ему ничего, он снова задумал донос и как-то проговорился, что он собирался жаловаться великому князю, будто бояре получили от меня деньги и за то отпустили меня. При мне постоянно были два сына боярских — Невежа и Тешата: они-то и открыли мне это. Я быстро все сообразил и приказал вытолкать [татарина] за ворота. Немного спустя он был пойман на воровстве и насмерть забит кистенем, а затем брошен в реку. Его сотоварищ бежал из тюрьмы.
Мне донесли опять, что служанка таскает многое из моего добра. У меня был слуга, лифляндец Андрей; он пришел в Москву с одним поляком. Его-то я и поставил на ее [служанки] место. Но заметив, что и он ведет себя не так, как следует, я опять поставил служанку вместо него. Тогда Андрей устроил такую штуку. Он раздобыл мою печать и написал грамотку моему приказчику Надею: «Надей! Ты должен отпустить с этим самым Андреем шесть лучших лошадей. Я должен спешно выехать в одно место». Приказчик плохо рассмотрел грамотку, ибо мною она не была подписана, и отпустил Андрею шесть лошадей вместе с конюхом. Андрей взял их и привел к поляку в его поместье. А поляк, получив лошадей, велел Андрея прогнать. Узнав об этом, я спросил через посредство Иоганна Таубе у поляка, что он думает делать дальше. Видя, что я и Иоганн Таубе действуем заодно, тот возвратил мне столько своих лошадей, что я получил полное удовлетворение.
