Но именно эти ожидаемые переговоры между Германской и Российской империями и должен был саботировать Парвус. До самого последнего этапа борьбы большевиков за власть в России главной задачей Гельфанда было так направлять поведение немцев, чтобы рухнули последние шансы на прямые контакты с царской империей. Пока наемные убийцы Распутина и британский посол Бьюкенен, поддержанные командой профессиональных разведчиков, сжигали мосты, наводимые из России в Германию, Парвус и другие занимались тем же в отношении мостов, которые немцы пытались навести между Берлином и Петербургом. Стоявшая перед Парвусом задача облегчалась граничившей с беспомощностью наивностью его германского контрагента из министерства иностранных дел — германского посла в Копенгагене графа Брокдорф-Ранцау.
Датская столица наряду со Стокгольмом была избрана Парвусом в качестве промежуточной базы, откуда плелась завязавшаяся между Берлином и Россией интрига. Отсюда Гельфанд управлял активной и весьма доходной экспортно-импортной компанией, возглавлял научно-исследовательский институт и издавал информационные бюллетени — все это было надежным прикрытием его шпионской деятельности. Подобно большинству олдерменов рейха, граф Брокдорф-Ранцау воплощал в себе смесь покровительственного добродушия и провинциальной самонадеянности — короче, он являл собой превосходный образец просто-таки отчаянной немецкой политической близорукости. Он оставил потомству запись тех мыслей, что обуревали его, когда он попал в силки, расставленные для него Парвусом:
Вероятно, это может показаться рискованным — использовать силы, стоящие за Гельфандом, но определенно было признанием нашей слабости отказаться от их услуг из страха, что мы окажемся неспособными управлять ими... Те, кто не понимает знамений нашего времени, никогда не поймет пути, по которому мы идем, и не сможет оценить, что поставлено на карту этим движением (70).
Но, как видно, сам он меньше других понимал знамения времени. Из приведенного важного отрывка видно, что ни Брокдорф, ни германское министерство иностранных дел не обладали способностью понять, что это за «силы, стоящие за спиной Гельфанда», и этот факт, естественно, вызывал тревогу у Брокдорфа. Учитывая ставки этой грандиозной игры, глубина такого пробела была, с немецкой точки зрения, абсолютно недопустимой. Но, упрямо не желая оценить степень опасности и поощряемый своим начальством, Брокдорф упорствовал, убежденный, что именно он определяет правила и исход игры. Немецкий дипломат, видимо, плохо сознавал, что, поддавшись соблазнительным чарам неутомимого Парвуса, он — объективно — развязал руки загадочным «силам», на которые опирался Гельфанд, позволив им сорвать спасительные (для Германии) мирные переговоры с Россией и тем самым ускорить падение и развал имперских учреждений Германии.
Смысл составленного в 1915 году Парвусом меморандума, направленного Брокдорфу и министерству иностранных дел, был однозначным и недвусмысленным: царская Россия является непримиримым врагом рейха. Парвус убеждал немцев в том, что если они подпишут договор с Николаем, то это, скорее всего, приведет к формированию в России реакционного правительства, которое, опираясь на силу освобожденной от ведения боевых действий армии, сможет снова обратиться против рейха, обойдя достигнутые соглашения. Единственная партия, на которую могут ставить сейчас немцы, настаивал Парвус, это партия большевиков, решительно настроенная, хотя и немногочисленная группа, искренне стремящаяся к миру и непримиримо враждебная царю Николаю. Имя лидера этой группы — Ленин. Брокдорф попался на крючок правдоподобия этой насквозь лживой аргументации (71).
1ёрмания начала платить в 1915 году. За два года рейх, как полагают, потратил девять тонн золота на подрывную деятельность против царя (72). Парвус обеспечивал деловое прикрытие финансовых операций и банковские связи для передачи сумм, которые шли на создание революционных вооруженных отрядов и создание мощного пропагандистского аппарата. «Правда» была печатным органом, созданным на немецкие деньги. Жертвуя столь щедрые дары, немцы с нетерпением ожидали результатов, но дело так и не сдвинулось с мертвой точки. Парвус успокаивал господ, уверяя их, что вложения не пропадут даром. Он обещал, что великие потрясения начнутся 9 января 1916 года; «организация», клятвенно уверял немцев Парвус, планирует проведение всеобщей забастовки в одиннадцатую годовщину Кровавого воскресенья.
9 января чиновники царского режима без особой тревоги зарегистрировали несколько актов саботажа, небольшие беспорядки, потопление военного корабля и мелкий ущерб, вызванный немногочисленными рабочими демонстрациями. Все эти выступления были без особого труда подавлены силами полиции. Германский министр иностранных дел фон Ягов не скрывал своего раздражения, у некоторых других, наиболее бдительных чиновников министерства стали крепнуть подозрения в надувательстве, и они просили своего шефа прекратить интриги с Парвусом. Но Брокдорф с жаром возражал, свидетельствуя в его пользу, и высшие чины армии решили пока не сбрасывать со счетов большевистский козырь: германские генералы, несмотря ни на что, продолжали грезить насильственным миром с крупными аннексиями на Востоке — житницами Украины, морским побережьем Прибалтики, не говоря уже о возмещении убытков золотом.
В то время было, однако, очевидно, что вопреки тенденциозным утверждениям Парвуса царская Россия, невзирая на бесчисленные слабости — крупный внешний долг, промышленная
отсталость, нищее сельское хозяйство и неслыханное моральное и физическое убожество городских низов,— пока еще не была банкротом, гнилым яблоком, готовым разложиться и упасть. Напротив, это был достаточно мощный экономически организм с огромным валовым промышленным потенциалом и страной, вывоз пшеницы из России составлял треть всего мирового экспорта зерновых (73).
Тем не менее немцы, ослепленные своей алчностью, решили ждать и ждали до тех пор, пока на Востоке не прозвучал февральский сигнал — всего через два месяца после убийства Распутина.
Февральская революция 1917 года не имела никакого отношения к немецким проискам и еще меньше того была делом рук большевиков. Ленин, когда разразилась революция, словно лев, запертый в клетке, безвыездно сидел в Швейцарии, а Троцкий — еще одно действующее лицо описываемых нами событий и один из творцов ноябрьского переворота, занимался в это время пламенной пропагандой на Манхэттене. Этот последний — согласно нескольким свидетельствам — в своей обширной истории революции много места уделил якобы спонтанности (безымянности) февральского восстания, каковое он в своей трактовке представил как истинно пролетарскую прелюдию грядущего прихода большевиков (74). На деле же все было совершенно по-иному.
В феврале 1917 года, когда на улицы снова вышли протестующие толпы, семь ведущих генералов и часть войск столичного
гарнизона отказались подчиняться царю, который, лишившись военной власти, был de facto принужден к отречению (75). После этого, возглавив протестующие массы, мятежные офицеры направились в Думу — суррогатный российский государственный совет, где они формально передали «революционную» волю народных масс буржуазным депутатам, то есть, иными словами, либеральным заговорщикам (агентам Бьюкенена), с которыми они (мятежные военные) тайно сговорились.
Либералы, в свою очередь, были готовы передать власть брату Николая, великому князю Михаилу. Но великий князь не пожелал участвовать в этой низкопробной коронации и отказался от власти. Таким образом, либералы были вынуждены взять на себя бремя власти и командования. Не было никакого парадокса (вопреки утверждениям Троцкого) в таком вырождении одряхлевшей власти — когда власть ускользнула от масс и вернулась к аристократам с помощью военщины и попустительствующей ей буржуазии. В действительности Февральская революция была всего лишь противозаконным путчем, призванным удержать русские армии на Восточном фронте под эгидой конституционного регента. Но поскольку великий князь отказался поддержать заговорщиков, то все их дело повисло над расширявшейся трещиной весьма неудобного спаривания буржуазии с социалистическими лидерами. Равновесие было, мягко выражаясь, весьма непрочным.
По прошествии короткого времени из мятежной Думы было образовано ядро новой российской исполнительной власти — Временное правительство. Этому правительству весьма странным образом противостоял как бы дополнявший его воскресший Совет, к которому примкнуло разношерстное братство русских революционеров: у большевиков чесались руки — они стремились возглавить Совет и поставить его под свой контроль.
И вот наконец настал момент нанести последний, мастерский штрих плана Парвуса: в апреле 1917 года, по соглашению с германским правительством, он обеспечивает проезд Ленина в запломбированном вагоне через Германию из Швейцарии в Финляндию, а оттуда в Петербург.
