своим начальникам), к ним присоединились другие варварские племена; беззащитные жители азиатских провивций должны были терпеть от них всякого рода насилия. Чтобы воспрепятствовать дальнейшему их своеволию, Евтропий сам поспешил в начале весны 396 года с большей частью армии в Азию. Дело могло исполниться хорошо и без него, - старанием какого-нибудь опытного генерала; но Евтропий хотел ознаменовать себя военным подвигом, чтобы показать себя вполне достойным занимаемого им места. Впрочем, хотя он и выгнал варваров, но за это избавление страна должна была поплатиться очень дорого: солдаты его грабили города и деревни ничем не снисходительнее самих варваров [56]. Этот поход Евтропия, равно как исключительное направление его политики на утверждение собственного могущества и на отчуждение Востока от Запада, также экспедиция Стилихона в Германию, — все эти обстоятельства, показывая состояние обеих Империй в 396 году, имеют ещё то значение, что они как нельзя более благоприятствовали давно задуманным замыслам готского вождя [57].
У вестготов был в то время главным вождём Аларих. С самого детства меч и колчан со стрелами были любимой его забавой. Едва достигнул он юношеского возраста, как со всем пылом дикой храбрости бросился на поле битв, происходивших тогда между готами и римлянами.
Опасность для него не существовала. Обыкновенно впереди своей дружины скакал молодой гот против римских когорт. Молодые и старые готы изумлялись его отваге и бесстрашию и говорили: «вот так прямой Бальта [58] (смельчак)! хороший будет герцог» [59]. С этой необыкновенной смелостью он соединял ум быстрый, беспокойный, — ум, который постоянно ищет все нового, душу предприимчивую, жаждущую деятельности, и натуру в высшей степени раздражительную. Прибавьте к этому любовь Алариха к своей нации, любовь сильную, безграничную, которая в варваре охватывает всю душу, все наклонности и стремления, — и вы составите понятие об этой личности. Такому человеку, конечно, не была суждена участь большей части людей, которые скользят по жизненному пути, не оставляя после себя и следа; родившись среди племени в тот период его существования, когда силы его рвутся наружу, чтобы сделать что-нибудь, выходящее из ряда обыкновенных вещей, — человек с такой душою не мог оставаться в неизвестности; напротив, так как настроение его духа точь-в-точь сообразовалось с стремлениями его народа, было им родственно, то он должен был явиться вождём его и двинуть его силы к совершению чего-нибудь нового. ещё когда он был юношей, в голове его родилась мысль, или по крайней мере проблески мысли — крепче соединить силы своей нации и потом, устремив их на Империю, год от году всё более слабеющую, отнять у неё выгодную для поселения землю и в ней основать независимое царство.
Мало-помалу он приобретал вес у готов и во мнении их заслонил собой других вождей; а с этим вместе всё более росла его мысль. Когда, после похода готов против Евгения, Аларих, участвовавший в этом походе и имееший случай видеть и изучить военное искусство римлян, явился во главе нации, тогда он окончательно решился приводить эту мысль мало-помалу в исполнение и с этих пор он приобретает важное историческое значение.
Первую попытку к исполнению своего намерения Аларих обнаружил в том, что, вопреки договору, нисколько не помог Империи, когда опустошали её призванные Руфином варвары, и даже не препятствовал, как мы уже знаем, некоторым готам пристать к грабителям. Мы также упомянули, что ходили слухи, будто Руфин находился в тайной переписке с Аларихом. Слухи эти были вполне справедливы. Не получить ожидаемого результата от появления в Империи варваров, и не совсем надеясь, что Стилихон исполнит требование константинопольского Двора — не пришлёт Восточную армию, Руфин счел за необходимое обезопасить себя с другой стороны и обратнл своё внимание на вестготов. Руфин очень хорошо понимал, что равнодушие, с которых готы смотрели, как варвары опустошали Македонию и Фракию, и некоторое с их стороны участие в этом опустошении, при воинственности народа и честолюбии вождя его, предвещают явный разрыв, и что скоро Аларих потревожит Империю. Если он не в состоявии был предотвратить это, то по крайней мере видел возможность извлечь из этого обстоятельства пользу для себя.
Предположения Руфина сбылись. Аларих потребовал себе от Восточного Двора чина Migistri militum и земли для поселения в Иллирийской префектуре, но получил отказ. Это значило обявление явного разрыва между готами и Империей, и Аларих действительно думал и приготовлялся отомстить Империи за её к нему холодность. Руфин поспешил вовремя оказать услугу готскому вождю, чтобы тем более заставить его действовать сообразно со своими выгодами. Немедленно он тайно дал знать Алариху, что со своей стороны готов содействовать ему в достижении его целей. Аларих, ещё не знавший, с какой сторовы потревожить Империю и не имевший достаточно для этото оружия и денег, с радостию принял вызов магистра [60] Положено было, что Аларих вторгнется в Грецию и силой оружия заставит константинопольский Двор признать действительными права свои на звание главнокомандующего.
Оба союзника рассчитывали на многое, и план Руфина в этом случае был составлен с необыкновенной хитростью.
Руфину нужно было, как мы уже несколько раз говорили, не допускать Западного министра до вмешательства в дела Востока. Теперь, ожидая от Стилихона половины армии и в то же время призывая в Грецию Алариха, он достигал скоро этой цели. «Если Стилихон, думал он, пришлёт армию, то он её сосредоточит около Константинополя, следовательно там будет иметь для себя защиту. А Стилихон, если бы и после этого решился идти в Константинополь (в чем Руфин впрочем не сомневался): то, конечно, исполняя обязанность руководителя и советника Аркадия, которая, по его словам, возложена на него Феодосием, должен прежде всего очистить от варваров провинции вверенного его благоразумию императора. В противном случае, его притязание на место Первого Министра при Восточном Дворе было бы нелепо. Это же он должен сделать для своей пользы, чтобы, отправляясь в Константинополь, не иметь у себя в тылу неприятеля и не открыть ему пути морем в беззащитную Италию. А вступив в войну с готами, Стилихон естественно ослабит свои силы, после чего ему трудно будет бороться с Восточной армией. Даже если сия последняя останется под властью его, а не будет прислана по требованию, то и тогда большой беды не будет: потому что во всяком случае война Западного министра продолжится много времени, в которое обстоятельства могут измениться в пользу его (Руфина). Если бы, наконец, ни одно из этих ожиданий не
