Поэтому важнейшие причины относительно низкого качества советских командных кадров следует искать не в терроре. М. И. Мельтюхов считает: «Обычно к последствиям репрессий относят снижение качества офицерского корпуса в результате устранения опытных офицеров, частых перемещений по службе, создания дефицита военных кадров, снижения образовательного уровня комсостава, особенно высшего. Правда, следует отметить, что частые перемещения по службе и дефицит военных кадров были порождены не столько репрессиями, сколько техническим переоснащением, организационной реорганизацией и форсированным развертыванием новых частей и соединений Красной армии»[1016].
Наращивание армии стало естественным результатом провала коллективной безопасности, а низкая квалификация офицерского пополнения вытекает из того же форсированного перехода к индустриальному обществу, о котором речь шла выше.
Те же командиры, что не самым удачным образом действовали под Ровно, потом били немцев в 1942–1945 гг. Кто остался жив и не попал в плен. Впрочем, примеры удачного командования были даже в катастрофической обстановке лета 1941 г. Так, штаб немецкой 3 танковой группы 3 июля докладывал: «Оперативное руководство войсками противника хорошее»[1017]. Условия плохие. Сегодня легко критиковать советских командиров задним умом — и то у них не так, и этого не додумали, и здесь ошиблись. Но под огнем, в полуокружении тяжелее думается. Да и не все «решения» командных задач тех дней, которые сегодня рождаются в кабинетах военных историков, можно признать удачными.
Красная армия и часть ее командных кадров имели опыт современной войны. Но война в Испании, сражение на Халхин-Голе и Зимняя война не начинались с блицкрига противника. У нас не было опыта отражения массированного прорыва вглубь территории страны. Такой сценарий считался абсурдным и нереалистичным. В этих условиях часть командиров растерялась, часть — училась. К концу 1942 г. — выучилась.
А вот Сталин словно разучился тем военным познаниям, которые у него были прежде. Практически все авторы сходятся на том, что запрет на отступление советских частей в сложившихся условиях приводил к их окружению и разгрому. Но ведь мы помним, как после Зимней войны Сталин спокойно рассуждал о возможности отхода советских войск для того, чтобы выйти из-под удара. Первые дни войны наступательные намерения советского командования понятны — масштабы катастрофы еще не были ясны. Но затем надо отводить войска. Собственно, Сталин санкционировал отход Западного фронта уже 25 сентября. В это время не был запрещен отход и Юго-западному фронту, но только отход должен был проходить с боями. Современные авторы иногда предлагают иное решение: нужно было оторваться от противника и быстро отойти к Киеву. Вряд ли такое было возможно. И без такого стремительного отступления дороги едва справлялись. Отдел тыла 4 армии докладывал в штаб Западного фронта о «пробках, для ликвидации которых требовалось 4–6 часов, длинна колонны достигала до 40 километров»[1018]. И это было типично: «По военным дорогам, в том числе и железным, текли неуправляемые, многоликие, беспорядочные людские транспортные потоки»[1019]. И все это — под ударами авиации противника. Так что отступление в тех условиях было худшим из решений. Но отступать все же приходилось, и контрудары прикрывали это отступление, хотя и ценой больших потерь. В целом благодаря активной обороне, сопровождаемой контрударами, Юго-западному фронту удалось отойти к Киеву, сорвав тем самым план «Барбаросса» на Украине. Немцы не заметили этого, так как в клещи западнее Днепра под Уманью к 2 июля попали две армии. Но затем выяснилось, что борьба за Киев еще только начинается. Однако именно борьба за Киев связана с самым удивительным пренебрежением Сталиным угрозой окружения его войск. К этой проблеме обмена фронта на пространство и время мы вернемся ниже.
Вскоре после нападения началась перестройка СССР на военный лад. Вся жизнь советских людей отныне была подчинена задаче обеспечения победы над фашизмом.
23 июня 1941 г. была образована Ставка Верховного главнокомандования, которая осуществляла руководство войсками. С июля в нее входили И. Сталин (с 8 августа — главнокомандующий), В. Молотов, К. Ворошилов, Б. Шапошников, С. Буденый, Г. Жуков. На фронт направлялись представители Ставки.
30 июня 1941 г. был создан верховный орган, сосредоточивший всю власть в стране — Государственный комитет обороны (ГКО) под председательством Сталина. В Комитет вошли В. Молотов, Л. Берия, Г. Маленков и К. Ворошилов.
3 июля 1941 г. Сталин после долгого молчания выступил по радио и в газетах. Его обращение начиналось тепло: «Товарищи! Граждане! Братья и сестры!… К вам обращаюсь я, друзья мои». В трудный для страны час Сталин просил поддержки у своего народа, обращался к патриотическим чувствам людей: «Дело идет, таким образом, о жизни и смерти Советского государства, о жизни и смерти народов СССР»[1020]. Призыв лидера был услышан. Люди шли в бой за Родину и за Сталина, не щадили сил для отпора врагу. Интересы народа и бюрократической диктатуры коммунистов в период войны совпадали.
Вопреки распространенному мифу, сталинский режим не гарантировал железной дисциплины и допускал изрядную бюрократическую неразбериху. Однако этот недостаток имел и оборотную сторону, так как даже при Сталине люди сохраняли и некоторую степень свободы. Если в 1940 г. эта степень упала до минимума, то во время войны возросла. Неразбериха военной обстановки требовала инициативы и неизбежно вела к расшатыванию тоталитарного контроля.
Идеологический стиль мышления заставляет многих авторов напрямую увязывать характер режима и поражения 1941 г. Попытка вывести катастрофу 1941 г. прежде всего из коммунистического характера режима столь же идеологична, как и стремление объяснить катастрофу во Франции в первую очередь изъянами капиталистического общества. Например, Б. В. Соколов утверждает: «Коммунистический режим в отличие от нацистского в гораздо большей степени успел нивелировать человеческую личность, отбить у подданных стремление к самостоятельности и проявлению инициативы, привив взамен приверженность к шаблонам»[1021]. Далее следует гимн «германским традициям эмансипации личности». Традиции — большое дело. Мы уже видели, как «эмансипированные бюргеры» стройно пошли дорожкой, указанной фюрером. Ничего подобного сопротивлению, оказанному в России и на Украине большевикам, в Германии не было. Но и при коммунистическом режиме не исчезало техническое и художественное творчество, не умерло религиозное сознание, не прекращались критические разговоры — сначала в полголоса, а после смерти Сталина и в открытую.
Итак, согласно шаблонам западников, плохо у нас было с инициативой. Среди причин поражения РККА в первые месяцы 1941 г. Б. В. Соколов называет «жесткое ограничение инициативы даже высших начальников в сталинской административно-командной системе»[1022]. Хочется напомнить, что любая армия, даже махновская — это административно-командная система. И на войне инициатива полезна в очень ограниченных рамках. Можно привести примеры, когда инициатива командиров проявлялась со всей присущей нашему народу лихостью, что вело к тяжелым последствиям. Так, например, в боях под Жлобиным 6 июля Тимошенко надеялся разгромить немецкую группировку, наступавшую на Рогачев. Планировалось нанести удар ночью на 6 июля, в два часа. Но инициативный начальник штаба армии изменил срок выступления на четыре вечера предыдущего дня. Инициативный комдив, командовавший отрядом, наносившим удар, принялся выполнять указание, не согласовав перенос сроков с командованием корпуса, которому был подчинен. Кончилось дело тем, что наступавшие днем колонны были обнаружены с воздуха и попали под удар. Замысел ночной операции был удачнее, но инициатива командиров его погубила.
Так что роль коммунистического режима — не в подавлении инициативы. Тем более, что по мере приобретения опыта инициатива стала проявляться чаще и более по делу. Но без изменения характера режима.
Что касается инициативности немецких «отцов-командиров», то и она не всегда помогала, а часто вредила делу. Так, например, «бросок 255-й пехотной дивизии 27-го армейского корпуса оказался безуспешным и преждевременным, принесшим нам большие потери. Причина несвоевременного начала этого наступления — честолюбие командира корпуса генерала Вегера»[1023]. Так что обе тоталитарные системы оставляли изрядный простор для инициативы начальников, нередко бестолковой, стоившей жизни солдатам. Инициатива хороша в партизанской войне, а при проведении фронтовых операций необходимо строжайшее согласование действий частей.
