Обошли озеро, подошли метровъ на пятьдесятъ и стали ползти -вслушиваясь въ каждый лeсной шорохъ. Юра ползъ нeсколько въ сторонкe отъ меня, и вотъ слышу его восторженный голосъ:
-- Никакихъ гвоздей -- Финляндiя.
Оказывается, Юра наползъ на какую-то мусорную кучу. Тамъ валялись обрывки газетъ на финскомъ языкe -- правда, газеты могли быть и карельскими (мы не знали ни того, ни другого языка), -- но здeсь были консервныя, папиросныя, кофейныя и прочiя банки, на которыхъ были надписи и на шведскомъ языкe. Сомнeнiй быть не могло. {477}
ВЪ ФИНЛЯНДIИ
Да, конечно, никакихъ сомнeнiй уже быть не могло: мы въ Финляндiи. Оставалось неизвeстнымъ, какъ далеко прошли мы вглубь ея территорiи, въ какихъ мeстахъ мы находимся и какъ долго придется еще блуждать по тайгe въ поискахъ человeческаго жилья. По нашей бeглецкой теорiи -- намъ полагалось бы попасться на глаза любымъ иностраннымъ властямъ возможно дальше отъ границы: кто его знаетъ, какiе тамъ неписанные договоры могутъ существовать между двумя сосeдствующими пограничными заставами. Политика -- политикой, а бытъ -- бытомъ. Въ порядкe сосeдской любезности -- могутъ и выдать обратно... Правда, финская граница была въ свое время выбрана, въ частности, и потому, что изъ всeхъ границъ СССР -- тутъ можно было расчитывать на наиболeе корректное отношенiе и наиболeе культурную обстановку, но опять-таки, кто его знаетъ, какое "обычное право" существуетъ въ этой таежной глуши? Пока я путано размышлялъ обо всемъ этомъ -- Юра уже устремился къ строенiю. Я его попридержалъ, и мы съ ненужной осторожностью и съ бьющимися сердцами вошли внутрь. Это, очевидно, былъ баракъ лeсорубовъ, обитаемый только зимой и пустующiй лeтомъ. Баракъ -- какъ баракъ, не на много лучше нашего медгорскаго -- только посерединe стояли развалины какого-то гигантскаго очага или печи, а полъ, нары, столы были завалены всякими буржуазными отбросами. Тутъ Юра разыскалъ сапоги, которые, по буржуазнымъ масштабамъ, видимо, никуда уже не годились, но которые могли бы сойти за предметъ роскоши въ СССР, валялись банки отъ консервовъ, какао, кофе, сгущеннаго молока и пустыя папиросныя коробки. Я не курилъ уже пять или шесть дней и устремился къ этимъ коробкамъ. На полъ папиросы наскребъ. Юра разыскалъ нeчто, похожее на топленое сало и нeсколько изсохшихъ въ камень хлeбовъ -- хлeба у насъ не было тоже уже дней шесть.
-- Сейчасъ устрою буттербродъ со смальцемъ, -- сказалъ онъ. Я попытался было протестовать -- но слишкомъ былъ занятъ поисками табаку. Юра намазалъ саломъ кусокъ сухаря и отправилъ все это въ ротъ. Лицо его стало задумчивымъ и взглядъ устремился, такъ сказать, внутрь.
-- Ну, какъ?
Юра сталъ старательно выплевывать свой буттербродъ.
-- Ну, что? -- переспросилъ я еще разъ -- не безъ нeкотораго педагогическаго злорадства.
-- Лыжная мазь, -- сказалъ Юра дeланно безразличнымъ тономъ... и скромно отошелъ въ уголокъ.
Мы вышли изъ барака. Небо казалось вымытымъ какъ-то особенно тщательно, а таежный вeтерокъ -- особенно ароматнымъ. У барака оказался столбъ съ надписью, которая была намъ непонятна, и со стрeлой, указывавшей на западъ. Въ направленiи стрeлы шла полузаросшая травой тропинка. Юра подтянулъ свой рюкзакъ и даже запeлъ: "эхъ, полнымъ полна коробушка, плечъ не давитъ ремешокъ" -- ремешокъ, дeйствительно, не давилъ: во-первыхъ, {478} потому, что наши рюкзаки за шестнадцать сутокъ пути были основательно облегчены и, во-вторыхъ, потому, что послe таежныхъ болотъ, заваловъ, каменныхъ осыпей -такъ легко было идти по человeческой дорогe и, наконецъ, потому, что на душe было, дeйствительно, очень весело.
Но это настроенiе было перебито мыслью о Борисe: какъ онъ дошелъ?
-- Nobiscum Deus, -- оптимистически сказалъ Юра. -- Борисъ насъ уже въ Гельсингфорсe дожидается.
Юра приблизительно оказался правъ.
Часа черезъ два ходьбы мы вышли къ какому-то холмику, огороженному типичнымъ карельскимъ заборомъ: косо уставленныя еловыя жерди. За заборомъ былъ тщательно обработанный огородикъ, за огородикомъ, на верхушкe холма, стояла небольшая чистенькая изба. На стeнe избы я сразу замeтилъ бляху страхового общества, разсeявшую послeднiя притаившiяся гдe-то въ глубинe души сомнeнiя и страхи. У избы стояло два сарая. Мы заглянули въ одинъ изъ нихъ.
Тамъ за какой-то работой ковырялась дeвочка лeтъ этакъ 10-11-ти. Юра просунулъ въ дверь свою взлохмаченную голову и попытался изъясняться на всeхъ извeстныхъ ему дiалектахъ. Его попытки произвели нeсколько неожиданное впечатлeнiе. Дeвочка ринулась къ стeнкe, прислонилась къ ней спиной, въ ужасe прижала руки къ груди и стала судорожно и беззвучно хватать воздухъ широко раскрытымъ ртомъ. Юра продолжалъ свои лингвинистическiя упражненiя. Я вытащилъ его изъ сарая: нужно подождать.
Мы сeли на бревно у стeны сарая и предались ожиданiю. Минуты черезъ полторы-двe дeвочка стрeлой выскочила изъ сарая, шарахнулась въ сторону отъ насъ, какимъ-то фантастическимъ "стилемъ" перемахнула черезъ заборъ и, только подбeгая къ крыльцу избы, подняла неистовый вопль. Дверь избы раскрылась, оттуда выглянуло перепуганное женское лицо, дeвочка исчезла въ избe. Дверь снова закрылась, вопли дeвочки стали раздаваться глуше и потомъ утихли.
Юра осмотрeлъ меня внимательнымъ окомъ и сказалъ:
-- Собственно говоря, есть чего испугаться -- посмотрeлъ бы ты на себя въ зеркало.
Зеркала не было. Но вмeсто зеркала, мнe достаточно было посмотрeть на Юру: грязная и опухшая отъ комариныхъ укусовъ физiономiя, рваное лагерное одeянiе, на поясe -- разбойничiй ножъ, а на носу -- угрожающе черныя очки. Да, съ такой внeшностью къ десятилeтнимъ дeвочкамъ нужно бы подходить нeсколько осторожнeе.
Прошло еще минутъ десять-пятнадцать. Мы терпeливо сидeли на бревнe въ ожиданiи дальнeйшихъ событiй. Эти событiя наступили. Дeвочка съ панической стремительностью выскочила изъ избы, снова перемахнула черезъ заборъ и бросилась въ лeсъ, поднимая пронзительный и, судя по тону, призывной крикъ. Черезъ четверть часа изъ лeсу вышелъ степенный финскiй мужичекъ, въ такихъ немыслимо желтыхъ сапогахъ, изъ за какихъ когда-то въ далекомъ {479} Конотопe покончилъ свои дни незабвенной памяти Хулiо Хуренито, въ добротной кожанкe и съ трубкой во рту. Но меня поразили не сапоги и не кожанка. Меня поразило то, отсутствующее въ совeтской Россiи вообще, а въ совeтской деревнe, въ частности и въ особенности, исходившее отъ этого мужиченки впечатлeнiе полной и абсолютной увeренности въ самомъ себe, въ завтрашнемъ днe, въ неприкосновенности его буржуазной личности и его буржуазнаго клочка земли.
Мужичекъ неторопливо подошелъ къ намъ, осматривая насъ внимательнымъ и подозрительнымъ взоромъ. Я всталъ и спросилъ, понимаетъ ли онъ по русски. Къ моей великой радости, мужичекъ на очень ломанномъ, но все же внятномъ русскомъ языкe отвeтилъ, что немного понимаетъ. Я коротко объяснилъ, въ чемъ дeло. Подозрительныя морщины въ уголкахъ его глазъ разгладились, мужичекъ сочувственно закивалъ головой и даже трубку изо рта вынулъ. "Да, да, онъ понимаетъ... очень хорошо понимаетъ... тамъ, по ту сторону границы, остались два его брата -- оба погибли... да, онъ очень хорошо понимаетъ..."
Мужичекъ вытеръ свою ладонь о штаны и торжественно пожалъ наши руки. Изъ за его спины выглядывала рожица дeвочки: страхъ еще боролся съ любопытствомъ -- со всeми шансами на сторонe послeдняго...
Обстановка прояснилась. Мужичекъ повелъ насъ въ избу. Очень большая комната съ низкими потолками, съ огромной печью и плитой, на плитe и надъ плитой смачно сiяла ярко начищенная мeдная посуда, у плиты стояла женщина лeтъ тридцати, бeлотeлая и хозяйственная, смотрeла на насъ недовeрчивымъ и настороженнымъ взглядомъ. Изъ дверей сосeдней комнаты выглядывали какiя-то дeтскiя рожицы. Чтобы не было слишкомъ страшно, эти рожицы высовывались надъ самымъ поломъ и смотрeли на насъ своими льняными глазенками. Во всемъ былъ достатокъ, уютъ, увeренность... Вспомнились наши раскулаченный деревни, и снова стало больно...
Мужичекъ принялся обстоятельно докладывать своей хозяйкe сущность переживаемаго момента. Онъ наговорилъ раза въ три больше, чeмъ я успeлъ ему разсказать. Настороженное выраженiе лица хозяйки смeнилось сочувственными охами и вздохами, и затeмъ послeдовала стремительная хозяйственная дeятельность. Пока мы сидeли на лавкe, пока Юра оглядывалъ комнату, подмигивая высовывавшимся изъ дверей ребятишкамъ, и строилъ имъ рожи -ребятишки тоже начали заигрывать, пока я съ наслажденiемъ курилъ крeпчайшiй мужицкiй табакъ и разсказывалъ мужичку о томъ, что и какъ дeлается по ту сторону границы, огромный обeденный столъ началъ обрастать невиданнымъ не только для совeтской деревни, но и для совeтскихъ столицъ, обилiемъ всякихъ яствъ. Въ послeдовательномъ порядкe появился кофе со сливками -- какъ оказалось впослeдствiи, здeсь пьютъ кофе передъ обeдомъ, -- потомъ уха, потомъ жареный налимъ, потомъ какой-то пирогъ, потомъ творогъ со сметаной, потомъ какая-то каша со сладкимъ черничнымъ сиропомъ, потомъ что-то еще; на все это {480} мы смотрeли недоумeнно и даже нeсколько растерянно. Юра предусмотрительно передвинулъ пряжку своего пояса и принялся за дeло "всерьезъ и надолго"... Послe обeда мужичекъ предложилъ намъ проводить насъ или къ "уряднику", до котораго было верстъ двадцать, или на пограничный пунктъ, до котораго было верстъ десять. "Да мы и сами дойдемъ". -- "Не дойдете, заблудитесь".
