Об отсутствии должной взаимообусловленности между двумя принципиальными решениями XXII съезда — по культу личности и по Программе партии, об опасности углубляющегося разрыва между ними с тревогой писали современники. «Для того чтобы решения съезда были правильно и всесторонне поняты разными слоями нашего народа, усвоены и закреплены надолго, — обращался к Н.С. Хрущеву писатель Э. Казакевич, — необходимо, мне кажется, сейчас же, без промедления, организовать открытые и прямые выступления мастеров культуры и науки всех оттенков и специальностей в поддержку двух основных вопросов, решенных съездом и взаимосвязанных: Программы партии и развенчания Сталина... Мне кажется, что именно так может быть достигнуто то, чего нельзя добиться только официальными комментариями, переименованием городов и другими административными мерами: создание сильного и устойчивого общественного мнения и ликвидация некоторого разброда, сомнений и даже недовольства, которое, как Вы и предвидели в своем докладе, имеет место в отдельных слоях нашего народа... Народу станет еще яснее, что строительство коммунизма и развенчание Сталина — неразрывное целое, что нельзя быть за первое, не будучи и за второе, что полная ликвидация культа Сталина — необходимость».
Наверху считали по-другому. Секретарь ЦК Ф.Р. Козлов, выступая после XXII съезда перед слушателями Высшей партийной школы, говорил о том, что на съезде произошел известный перекос: вместо обсуждения главного события — новой Программы партии — неожиданно получилось «второе издание» XX съезда и критики сталинизма. Этот перекос, наставлял секретарь ЦК, надо исправлять.
Снова, как в 1956 г ., общественная мысль в интерпретации принятых руководством страны решений пошла значительно дальше, чем нужно было властям: «упрямые» интеллигенты не хотели видеть в сталинизме отжившее явление и настойчиво предупреждали о его возможных рецидивах.
Факты для такого рода выводов были очевидны: на месте низвергнутого авторитета постепенно ставился новый. Уже на XXII съезде КПСС имя Хрущева было окружено всеми необходимыми внешними атрибутами, которые формально возводили его в ранг «вождя» и одновременно ограждали от какой бы то ни было критики. Поэтому не все современники искренне поверили Хрущеву, когда он снова выступил против культа Сталина.
Эмоциональность и непосредственность советского лидера, с любопытством и доброжелательством воспринимаемые его западными коллегами, «дома» раздражали. Обитатели политического Олимпа часто сами провоцировали негативную реакцию на свои действия, демонстрируя контраст в уровне жизни верхов и низов: газеты, радио и даже пока еще не очень привычное телевидение, соперничая друг с другом, информировали о пышных банкетах, торжественных обедах, дорогих приемах. И все это на фоне убывающего ассортимента городских (не говоря уже о сельских) прилавков. Чтобы как-то нейтрализовать общественное раздражение от увиденного и услышанного, главный редактор «Правды» П. Сатюков, например, обратился в ЦК КПСС с письмом, где предложил до минимума сократить разного рода «гастрономическую» информацию из жизни высших сфер, заражающую общество негативными эмоциями против власть имущих.
В этой ситуации решение правительства повысить с 1 июня 1962 г . розничные цены на ряд продовольственных товаров произвело эффект, который был совершенно не предусмотрен властями. Уже в тот же день, когда в печати появилось сообщение о повышении цен, в разных местах были обнаружены листовки с весьма характерным и в общем типичным содержанием: «Сегодня повышение цен, а что нас ждет завтра?» (Москва); «Нас обманывали и обманывают. Будем бороться за справедливость» (Донецк) и др. Комитет государственной безопасности ежедневно информировал ЦК КПСС о реакции населения на повышение цен. Среди негативных настроений преобладали старые мотивы: недовольство политикой «братской помощи» и слишком роскошной жизнью верхов, пытающихся собственные просчеты исправить за счет народа. Но на фоне неизбежного в таких случаях всплеска эмоций встречались и попытки более глубокого анализа продовольственного кризиса: «Неправильно было принято постановление о запрещении иметь в пригородных поселках и некоторых селах скот. Если бы разрешили рабочим и крестьянам иметь скот, разводить его, то этого бы (т.е. повышения цен на мясо. — Е.3 .) не случилось, мясных продуктов было бы сейчас достаточно»; «Все плохое валят на Сталина, говорят, что его политика развалила сельское хозяйство. Но неужели за то время, которое прошло после его смерти, нельзя было восстановить сельское хозяйство? Нет, в его развале лежат более глубокие корни, о которых, очевидно, говорить нельзя».
Долгое время трагические события июня 1962 г . в Новочеркасске рассматривались, как чуть ли не единственная акция протеста против решения правительства о ценах (хотя в действительности повышение цен было скорее поводом для волнений). На самом деле рабочие Новочеркасска были не одиноки, но они единственные, кто отважился идти до конца. Что касается предзабастовочных ситуаций, то они отмечались тогда во многих промышленных центрах. Причем события развивались довольно быстро: если 1 июня сообщения КГБ о настроениях населения фиксировали в основном оценочную реакцию — удивление и недовольство повышением цен, то уже со 2 июня в сводках начинает преобладать информация о начале активных действий — о призывах к забастовкам и демонстрациям, порой довольно резких: «Долой позорное решение правительства. С 4-го — забастовка» (Челябинск); «Нужно иметь автомат и перестрелять всех» (Читинская область); «Вы — коммунисты, что же молчите? Власть народная, давайте, делайте переворот» (Хабаровск). Вполне вероятно, что распространение подобных настроений ускорило трагическую развязку в Новочеркасске.
Очевидно одно: власти тогда по-настоящему испугались. Ситуация поставила их перед выбором: уступить или предпринять решительное наступление, чтобы в дальнейшем блокировать саму возможность повторения событий, аналогичных новочеркасским. И такой выбор действительно был сделан, о чем свидетельствует, например, появление одного документа, датированного июлем 1962 г .: «Всему руководящему и оперативному составу органов государственной безопасности, не ослабляя борьбы с подрывной деятельностью разведок капиталистических стран и их агентуры, принять меры к решительному усилению агентурно-оперативной работы по выявлению и пресечению враждебных действий антисоветских элементов внутри страны... Создать... Управление, на которое возложить функции по организации агентурно-оператнвной работы на крупных и особо важных промышленных предприятиях». Вновь поворот к реакции, только теперь, в отличие от 1957 г ., уже недвусмысленный и вполне очевидный.
1962 год. Это он открыл миру А. Солженицына. Но он же — знаменовал собой кровавую драму Новочеркасска и зыбкий баланс Карибского кризиса. А под занавес — шумный скандал в московском Манеже и не менее скандальная «историческая встреча» Хрущева с интеллигенцией. Последнее событие, пожалуй, окончательно решило вопрос об отношении к лидеру демократически настроенной части общества. Хрущев остался один, точнее, один на один с партаппаратом, который вскоре решил и его собственную судьбу, и судьбу начатых в 50-е гг. реформ.
§ 8. У истоков экономической реформы, в поисках идей
Начало 60-х гг. с точки зрения развития экономической ситуации в стране было не таким благоприятным, как предыдущее десятилетие. Высокие темпы экономического роста, сопровождавшиеся, особенно во второй половине 50-х гг., повышением эффективности производства, заметными достижениями в ряде областей науки и техники, расширением сферы потребления и т.д., в начале 60-х гг. стали уменьшаться. (Согласно данным ЦСУ СССР, в 1963 г . по сравнению с 1962 г . снизился прирост национального дохода с 5,7 до 4,0%, продукции промышленности — с 9,7 до 8,1 %, а валовая продукция сельского хозяйства составила 92,5% от уровня 1962 г .) Объяснение возникших проблем традиционными недостатками руководства после стольких реорганизаций, направленных на их устранение, вряд ли выглядело убедительно (последняя попытка такого рода относится к ноябрю 1962 г ., когда партийные и советские органы разделились по производственному принципу).
Экономическая ситуация требовала научного осмысления, критического анализа, с тем чтобы не только поставить объективный диагноз современному состоянию экономики, но и определить принципы ее развития на будущее. Необходимость подключения научной мысли к разработке экономической политики стал понимать и сам Хрущев: при его непосредственной поддержке в начале 60-х гг. начались экономические дискуссии.
Первая из них коснулась далеких от практической экономики проблем и была посвящена общим вопросам политэкономии социализма. В конкретном плане дискуссия сконцентрировалась на проблемах развития научного курса политэкономии социализма, который, как было признано, давно нуждался в совершенствовании. Но в каком? — в этом и заключалась вся суть вопроса.
