При разных обстоятельствах и в различных вариациях два указанных подхода еще не единожды будут сталкиваться между собой в правительственных кругах. С 1873/1874 учебного года Министерство пошло на либерализацию предельных норм, допустив прием во все университеты до 20 % поляков. В 1905 г., когда закрылись высшие учебные заведения в Царстве Польском и ставился вопрос об их упразднении, вновь вспомнили об угрозе, связанной с притоком польских студентов во внутреннюю Россию. Всерьез, с высылкой экспертов на места, обсуждалось предложение основать университет в губернском городе Северо — Западного края — Вильне, Минске или Витебске 65. Рассуждая об ограничении доступа поляков в русскую высшую школу, П. А.Кулаковский заметил, что «эта мера была испробована в 60‑х годах прошлого столетия и ни к чему не привела». «Каждая мера, — писал он, — оправдывается предвидением ее исполнения и возможности применения»66.
Дело заключалось в следующем. Не без влияния политики правительства, претерпевали изменения образовательные приоритеты польской молодежи. Наблюдения современников о том, что поляки, в отличие от евреев, не выбирали сполна отведенной им в университетах квоты 67, находят подтверждение в исследовательской литературе. По данным 3. Лукавского, во второй половине 80‑х гг. лишь в Киевском университете их число достигало предельно допустимой нормы. Зато поистине огромным был наплыв поляков в высшую техническую, медицинскую и в целом профессионально ориентированную школу: в обеих столицах, а также в Риге и Дерпте их удельный вес колебался от 1/6 до почти 1/3 общего контингента учащихся 68. Из дневника А. А.Половцова узнаем о том, как в конце 1883 г. на обеде в Адмиралтействе два министра — путей сообщения К. Н.Посьет и государственных имуществ М. Н.Островский — «рассказывают о придуманной ими мере — принятии в подведомственные им заведения евреев, поляков лишь в процентном отношении, соответствующем цифре всего их населения»69. Полякам это грозило введением 6–7-процентной ограничительной черты, тогда как в подчинявшемся Островскому петербургском Технологическом институте на их долю приходилось свыше 30 % мест 70. Вследствие русификации прибалтийских губерний их учебные заведения утрачивали для поляков былую притягательность центров немецкой культуры. Для Риги А. Карбовяк считал переломным 1889 г.: тогда город начали покидать зажиточные польские семьи, обучавшие там своих детей, и, напротив, в него стали прибывать поляки, рассчитывавшие с помощью русского образования получить доступ к казенным должностям 71.
Не успели все польские ссыльные воспользоваться амнистией 1856 г., как вместе с очередной волной национального движения возобновилась высылка неблагонадежных элементов. Адреса их водворения определялись центральными властями. Из Юго — Западного края, например, в начале 60‑х гг. «неблагонадежных в политическом отношении» предписывалось направлять в Тамбовскую и Вятскую губернии 72. В результате репрессий, последовавших за подавлением восстания, в России оказалось несколько десятков тысяч поляков. Родные места покидали не только уличенные в совершении антигосударственных деяний, но и подозреваемые, а также те, чье удаление производилось превентивно. Наряду с исполнением приговоров суда, широко практиковалась высылка административным порядком. Именно высылка в глубь страны особенно импонировала облеченным проконсульскими полномочиями М. Н.Муравьеву и Ф. Ф.Бергу. Но если, с точки зрения местных властей, выведение из–под их юрисдикции самых беспокойных и подозрительных элементов решало все проблемы, то на уровне центральных ведомств непрерывный поток репрессированных поляков вызвал самую серьезную озабоченность. Целый комплекс соображений — политических, экономических, правовых и гуманитарных — побудил правительство уже весной 1863 г. рассмотреть вопрос о размещении ссыльных в пределах Российской империи.
В конце апреля глава администрации Северо — Западного края В. И.Назимов запросил шефа жандармов, считает ли тот «удобным в настоящее время водворение столь значительного числа лиц, проникнутых социальными идеями, в губернии восточной полосы Империи, где крестьянский вопрос находится еще в весьма колеблющемся положении, и не будет ли более соответственным высылать их на жительство в Оренбургский край либо же в ближайшие сибирские области?»73. Тогда же, 26 апреля, высочайшим повелением была определена география польской ссылки. Однако уже в феврале следующего года преемник Назимова Муравьев сообщил об отсутствии мест в Архангельской, Новгородской, Олонецкой, Пермской и Тамбовской губерниях и малом количестве резервов в Казанской, Костромской, Оренбургской, Воронежской, Нижегородской и Пензенской губерниях. Со своей стороны, Министерство внутренних дел вошло в Комитет министров с мнением, что «рассылка по всему пространству Империи… равняется пропаганде, как бы распространяемой самим правительством в таких местностях, которые до того времени оставались ей чуждыми». Особое беспокойство вызывала восточная полоса Европейской России и средние губернии. Размещение ссыльных предлагалось производить с учетом всех возможных последствий. Эта общая установка министерства получила полную поддержку участников обсуждения, не исключая М. Н.Муравьева, заявившего, что, «подавляя мятеж в Западном крае, не должно жертвовать для того будущим спокойствием внутренних наших областей». Виленский проконсул настаивал на очищении Западного края от наиболее опасных элементов при одновременном ограничении притока поляков в центральные губернии 74.
Ряд регионов были признаны неудобными по политическим мотивам. Это, во–первых, Лифляндская и Эстляндская губернии, близость которых к Западному краю позволила бы обосновавшимся в них сохранять связь с родиной. Во–вторых, из числа желательных, с точки зрения властей, российских адресов поляков исключалась Саратовская губерния, поскольку в ней «проживает много католиков и существует католическая епархия»75. Названные меры предосторожности нельзя считать необоснованными. Уже к концу 60‑х гг. Остзейский край сделался центром притяжения поляков — как возвратившихся из мест высылки, так и стремившихся получить высшее образование. Что касается Поволжья, то оно присутствовало в планах польских конспираторов 76 и порой даже становилось ареной их деятельности.
Возражения вызвали рекомендации Муравьева касательно пригодных для польской ссылки регионов. Особые надежды он возлагал на Печорский край, Вологодскую губернию, северные части Архангельской и Тобольской губерний, Туруханский край, Якутскую область, где в непосредственной близости к Полярному кругу предполагалось сосредоточить польские колонии. Обосновывая свою позицию, генерал–губернатор ссылался на пенитенциарную систему западных стран. «Ни Франция, ни Англия, — заявлял Муравьев, — не размещают политических преступников во внутренних своих провинциях, но отсылают их… в отдаленные колонии. Можно бы и у нас прибегнуть к подобным мерам и, за неимением заморских колоний, высылать польских агитаторов в места более отдаленные и безопасные для общественного спокойствия».
«Местности, указанные генералом от инфантерии Муравьевым для водворения польских поселенцев, — отмечал П. А.Валуев, — принадлежат к самым безлюдным, суровым и неспособным к какой–либо прочной оседлости». Министр внутренних дел решительно выступил против муравьевской апелляции к зарубежным аналогам. «В настоящем деле, — полагал он, — надлежит прежде всего дать себе ясный и точный отчет в том, с какой целью производится то выселение разного звания лиц из западных губерний и Царства, которое привело к предположению об устройстве колоний на Печоре и до Туруханска или Якутска. Если эта цель заключается в разряжении враждебного нам элемента местного населения…, то она очевидно не может быть достигнута, потому что для желательного ослабления этого элемента в несколько ощутительной степени надлежало бы предпринять переселение в таких размерах, которые на практике невозможны». В качестве разумной альтернативы МВД рекомендовало направлять поляков в Западную Сибирь и Енисейскую губернию. При всей вескости доводов Валуева предложения Муравьева получили поддержку А. А. Зеленого и В. А. Долгорукова, последнего — с оговоркой об «устранении последствий, противных человечеству». Большинство государственных мужей смущали главным образом значительные затраты, сопряженные с колонизацией безлюдных территорий. В процессе дискуссии возобладало мнение о нецелесообразности массового выдворения из Царства Польского. Сходного взгляда на высылку с этнически польских территорий — «мера ненужная и не ведущая ни к какой цели» — придерживался Ю. Ф.Самарин 77.
С новыми, отчасти непредвиденными проблемами властям предстояло столкнуться по мере поступления осужденных в места отбывания наказания 78. Официально политическая ссылка в России не преследовала целей хозяйственного освоения и тем более культурного развития азиатских владений. Однако, испытывая острую нехватку в образованных людях, местная администрация сплошь и рядом позволяла ссыльным полякам учительствовать, заниматься врачебной практикой, вести научную деятельность и даже выполнять некоторые чиновничьи обязанности. Широко обратились они и к ремеслам. Всегда были способы обойти «запреты на профессии», в том числе самый жесткий из них, введенный в 1864 г. Причина такого попустительства очевидна: главным потребителем разнообразных услуг политических ссыльных являлись сами военные и гражданские чины. Заслуги поляков в развитии Зауралья* получили признание современников 79.
