Но теперь положение создалось иное. Русский царь оказался гениальнейшим из всех тогдашних монархов. За 20 с лишком лет он провел ряд смелых реформ, создал сильную армию и флот, добился блистательной Полтавской победы, превратившей Швецию во второстепенную державу, а прославленного шведского «Александра Македонского» - в скитающегося по турецким степям бесприютного беглеца. Маршал Франции граф де Тессе, встречавший и приветствовавший Петра в Кале во время поездки его в Париж в 1717 г. и имевший с Петром беседу, доносил герцогу Филиппу Орлеанскому 1 мая того же 1717 г. о словах, сказанных ему царем: «Положение Европы изменилось, Франция потеряла своих союзников в Германии, Швеция почти уничтожена и не может оказать вам никакой помощи… Я предлагаю Франции не только свой союз, но и мое могущество»6.
Вот каким тоном уже говорила Россия с наследниками «короля-солнца» («le roi-soleil») - Людовика XIV. Становилось ясным, что появилось новое, пока еще только восходящее светило, которое уже начинает оказывать своей грандиозной массой влияние на все европейские «притяжения» и «отталкивания».
Вице-адмирал Крюйс в разговоре с Лави не скрыл, что, так как султан не отдаст России без боя Азов и Крым, царь постарается овладеть ими силой. «Государь пришел к этому намерению уже давно в целях сделаться на Черном море таким же могущественным, каким он уже является на Балтийском море. Он постарается заставить турок дать ему свободный проход через Босфор и Дарданелльский пролив, чтобы вести свою торговлю в Средиземном море. Если бы он мог успеть в этом намерении, то наш народ (французский - Е. Т.) мог бы, через порты Тулона, Марселя и другие производить в России через Азов выгоднейшую торговлю». Посол Лави проследил (в доказательство основательности своих слов), что из этой «отдаленной местности России» русские провенансы идут в Архангельск, где их скупают англичане и голландцы. Из Архангельска таким путем часть этих товаров попадает в Ливорно, а оттуда в Марсель, где они продаются «с выгодой»7. Ясно было, насколько эта выгода увеличится, когда французы будут получать южнорусские товары не через Архангельск и Ливорно и не из рук англичан и голландцев, а непосредственно в Азове, перевозя их оттуда в Марсель. Как много говорит историку этот документ! Ведь вся история франко-русских политических отношений в течение XVIII столетия, поскольку дело шло о Черном море, складывается из чередования двух главных течений: либо всеми способами поддерживать и защищать Турцию в ее борьбе против России, пока у турок есть какие-нибудь шансы на победу, либо, как только вооруженная борьба склонялась в сторону русской победы, - добиваться сближения с Россией, чтобы иметь надежду на коммерческое использование новых русских владений, отвоеванных у Турции. Эта смена установок имела место несколько раз. Пожалуй, заметнее всего она сказалась уже в конце XVIII в. после Кучук-Кайнарджийского мира, когда в министерстве Верженна французские торговые и политические круги очень заинтересовались возможностью использовать Херсон для сбыта французских товаров на юге России и в Крыму и когда прежняя непримиримо воинственная политика Шуазеля сменилась «миролюбивыми» тенденциями. Конечно, и воинственная и миролюбивая политика Франции на Леванте диктовалась лишь чисто тактическими соображениями, касавшимися французской торговли в странах, омываемых Черным морем, и в Архипелаге.
В петровскую эпоху мы видим то же самое: на турок надежда плоха, царь очень силен. Россия не сегодня-завтра опять завоюет Азов и, пожалуй, также и Крым; значит, надо пытаться частично договориться с Петром, но именно лишь частично, не идя на опасный союз с державой, желающей в конце концов прорваться в Средиземное море.
Путешествие царя во Францию в 1717 г. сильно обеспокоило англичан. Они боялись, что Петр, убедившись в том, что от Англии он не получит помощи в проектируемой им высадке в Швеции, круто повернет руль русской политики в сторону союза с Францией, а это окажется очень опасным для Австрии и не весьма безопасным для Англии. Ведь царь владычествуя над Россией и распоряжаясь, как хозяин, в Польше и почти на всем южном побережье Балтийского моря, держит в своих руках страны, из которых Англия и Голландия получают материалы, нужные для кораблестроения8. Из переговоров, которые вели англичане с русскими представителями во время путешествия царя во Францию, ничего не выходило: Петр твердо требовал от англичан помощи флотом в нападении на шведские берега. Джон Норрис и Витворт со смущением передавали лорду Сандерлэнду слова Шафирова: «Он (Шафиров - Е. Т.) говорит, что мы (англичане - Е. Т.) даем им много прекрасных слов (many fair words), но не предлагаем ничего реального или существенного»9.
Но не только англичане теперь, когда русский флот вырос в серьезную силу, боялись слишком большого преобладания России на Балтийском море. Очень и очень беспокоились также старые союзники Петра - голландцы. Они боялись не Карла XII, союзника Франции, да и не самой Франции, давно уже прекратившей поползновения на безопасность Голландии, а страшились линейных кораблей, стоявших в Петербурге и в Ревеле, заходивших в Ригу и Данциг, боялись многочисленных галер и большой русской армии, готовой сесть на эти галеры.
Правительство Голландии мечтало о скорейшем мире. «Штаты (Голландия - Е. Т.) с каждым днем все более и более ревниво (jealous) относятся к увеличению могущества и к планам царя, и они обеспокоены продолжением северных смут, влияние которых они на себе очень тяжело чувствуют», - доносили из Гааги английские представители Витворт и Катоган лорду Сандерлэнду 13 (24) сентября 1717 г.10
Поездка Петра во Францию, предпринятая с целью оторвать Францию от союза со Швецией и побудить ее к заключению союза с Россией, не привела к желанному результату, хотя с внешней стороны дело заключения договора между двумя державами и было доведено до благополучного конца. 13 августа 1717 г., уже не в Париже, а в Амстердаме, русские уполномоченные граф Головкин, барон Шафиров, князь Куракин, французский уполномоченный маркиз де Шатонеф и прусский уполномоченный барон фон Книпгаузен подписали трактат, который, в сущности, никаких реальных обязательств ни на Францию, ни на Россию, ни на Пруссию не накладывал. Эти державы взаимно обязались «способствовать своими усилиями поддержанию общественного спокойствия, восстановленного Утрехтским и Баденским трактатами, а также теми трактатами, которые будут заключены при умиротворении Севера».11 Так неопределенно формулировалась главная (вторая) статья договора в своей наиболее важной части.
Петру не удалось, таким образом, ни оторвать Францию от союза со Швецией, ни отклонить ее от намечавшегося сближения с Англией.
Да и не могло быть иначе. Регент Филипп Орлеанский смотрел на дело так, что Швеция уже выбыла из числа первоклассных держав и никакой помощи Франции оказать не может. Значит, Франции надо выбирать, на кого опереться: на Англию, флот которой являлся серьезной угрозой для всех французских берегов, или на Россию, флот которой силен только на Балтийском море. Притом сближение с Англией сулило сохранить и Швецию в качестве самостоятельной державы, поскольку Англия явно не желала допустить полного покорения Швеции сухопутными и морскими силами царя.
После заключения этого нарочито бессодержательного договора Петру с каждым годом становилось все яснее, что и Франция, и Англия, и более скрытно Пруссия делают все возможное, чтобы без прямого объявления войны повредить русским интересам на Балтийском море.
Петр уже давно, по крайней мере с 1716 г., понимал, что по мере того, как будет увеличиваться русский Балтийский флот, будет расти тайная и тем более опасная вражда Англии, числящейся все еще в «союзниках». Одной из явственных причин, по которым он так торопился побудить сначала Карла XII, а потом (после смерти Карла XII в ноябре 1718 г.) аристократическую партию, правившую Швецией от имени Ульрики-Элеоноры, заключить мир, являлось именно постоянное беспокойство относительно намерении и происков англичан.
Тяготы бесперспективной разорительной войны заставили, наконец, стокгольмское правительство начать мирные переговоры. Это еще не было признанием русской победы и окончательным отказом шведов от южного берега Балтийского моря. Нет, прошло три с лишним года от начала переговоров на Аландских островах в мае 1718 г. до их завершения в Ништадте в августе 1721 г., пока Швеция примирилась, наконец, с тем, что ее великодержавие кончилось.
В мае 1718 г. на Аланде открылись переговоры о мире. Петр послал Остермана и Брюса, Карл XII - наиболее доверенные лица - барона Герца и графа Гиллембурга. Эти переговоры не привели к результату, так как уступить навсегда России все южное побережье Балтийского моря шведский король не желал. Голландия, Дания и Англия не только не поддерживали мирные переговоры, но всячески желали их срыва. В Дании опасались, что Петр, заключив мир с Карлом XII, обяжется в виде компенсации за Ингрию, Ливонию, Эстонию, Выборг и Ригу помогать шведскому королю в захвате Норвегии. В Голландии боялись того, что русский флот перестанет церемониться с голландскими торговыми судами и что царь, не имея уже нужды в Голландии, начнет ей «диктовать законы» на море. Позиция Англии в отношении русско-шведских мирных переговоров была явно враждебна русским интересам. Англичане грозили вступить в борьбу на стороне Швеции, чтобы заставить Петра отказаться от значительной части завоеванных территорий, но Петр оставался непоколебим. Он полагался на свой флот, и эта уверенность его не подвела.
