- Готовь свои рати к великим битвам! Вялы и нестройны еще дружины молодых сатавков. Боюсь, Пастух, что ты больше занят разговорами о хлебе, чем ратной наукой. Флот Диофанта вот-вот появится у берегов наших. Готов ли ты встретить врага?.. Если дрогнешь, отступишь, откроешь путь врагу в наше царство - погубишь народ и его свободу!.. Победим - тогда будем сеять хлеба много и давать каждому вдосталь. А сейчас - точи меч, а не язык!.. Не царь Савмак и не Абраг хотят снять с крестьянина шкуру, а Диофант! И снимет, если мы плохо подготовим рати ваши!
- Я пойду переоденусь,- тихо сказала Гликерия, бросая свою накидку Евтаксии.
Говорливая рабыня опять нашла свою госпожу. Вернее, ее саму случайно нашел Бунак в одной из служб городского дома Саклея, полузадохнувшуюся от дыма. После страшной ночи служанка стала молчаливее, в глазах застыла тревога. Но теперь она служит самой царице и все более дружит с царским спальником и шутом Бунаком. И надеется, что будущее не обманет ее. Тем более что она ежедневно ублажает богов молитвами и жертвами.
Царица и служанка ушли. В зале потемнело, холодный осенний дождь ударил, как лошадь хвостом, в бычьи пузыри, которыми затянуты оконные проемы. На дворе зашлепали по лужам конские копыта, кто-то стучит ногами на крыльце. В зал врывается Атамаз, размахивая плетью.
- Вот она, княжеская душа! - вскричал он возмущенно, не приветствуя никого в отдельности.- Видишь, Савмак! Только настоящий раб, кто не знал лучшей жизни, идет на смерть за дело свободы!.. А Фарзой - захватил власть, надел царскую шапку, сладкие вина пьет, забавляется с молодой женой, а против Херсонеса и не думает воевать!.. Вот тебе и раб Сколот!.. Душа-то у него была и осталась княжеской! Ему и горя мало, что Диофант со всем флотом идет претив нас! Что мы для него!..
- Подожди, Атамаз,- возразил Савмак спокойно,- не напрасно ли ты сетуешь на Фарзоя? Он и так много сделал: победил в честном бою двух сильных витязей - Дуланака и Гориопифа, объединил Скифию и добился независимости от Митридата! Диофант вывел свои войска из Неаполя!.. Разве худо, что Скифия освободилась от чужаков?
- Не худо, но это сделал не Фарзой, а ты своими победами! Испугался Диофант!
- Не только победы наши испугали его, но и Фарзой, ведь он возглавил народ скифский! Диофант оказался между двумя щитами, которые могут раздавить его!
- И раздавят! - горячо заявил Атамаз. - Только пускай Фарзой не спешит вешать свой щит на стену! Он - твой воевода. Почему же не хочет послужить благодетелю своему?! Слово давал тебе!
- О Атамаз, разве словами определяются поступки царей?
- А чем же?
- Обстоятельствами. У Скифии есть свои дела и обязательства, которых мы не знаем. Проще говоря - у Фарзоя много забот, народ утомлен войною... И от него ждут не войны, ибо Диофант сам ушел из Неаполя, но мира.
- Что же ты решаешь?
- А то решаю, что Фарзой - друг и брат наш. И не ссориться с ним следует, но дружить. Не думаю, чтобы он забыл о своих счетах с Диофантом, но что-то его удерживает от прямых действий... Надо кому-то ехать послом к нему с подарками и поздравлениями по случаю его воцарения и бракосочетания. Подарки же и Табане Агарской надо отвезти немалые, говорят, это умная женщина.
- Не она ли связала крылья соколу нашему?
- И это надо держать в голове. Но она царица,- значит, и почет ей должен быть царский!.. С Фарзоем же следует поговорить тайно. Я верю в него, душа у него прямая. Если не по плечу ему большую войну затевать, то пусть поможет нам поднять тавров. Тавры для большой войны слабы, но могут помочь нам набегами на окрестности Херсонеса... Да и малолетки скифские могли бы пошалить под Херсонесом. Это заставило бы Диофанта разделить силы, часть своих войск оставить в Херсонесе. Нам уже легче было бы. Если же боги дадут нам успех в первых сражениях, тогда вся Скифия пойдет нам на помощь! А там, глядишь, и Херсонес повалим, и вся Таврида станет скифской!
Всех взволновали эти слова Савмака. Возразить ему было трудно. Каждый был согласен, что ехать к Фарзою надо немедленно. Но кому?
5
Ужинали мирно, в просторном и уютном вале бывшего Саклеева имения. Кубки и фиалы из ярко-желтого электра отражали кровавые отблески огня, пылающего в очаге. На бархатно-черной цепи висел котел. Бунак, весь в поту, доставал длинной ложкой куски мяса, залитые кипящим салом. Евтаксия поставила на стол железный противень с огромным квадратным пирогом из муки нового урожая. Гликерия, сияющая улыбкой, одетая в белый хитон с напуском у пояса, сама резала пирог на куски. Ее розовые пальцы блестели от жира. Она с удовольствием отправила в рот упавшую крошку сочной начинки. Первый кусок протянула Лайонаку. Она слыхала окончание их беседы, когда спускалась по лестнице в трапезную.
- Тебе, Лайонак, первому, на счастье! Мне кажется, тебе предстоит путь в Неаполь.
Это замечание вызвало оживленные возгласы и веселый смех.
- Ты угадала мои мысли, Гликерия,- расправил нахмуренный лоб Савмак. - Конечно, ехать только Лайонаку! Да будет так!
- И я подумал,- ответил Лайонак, принимая пирог,- что удел этот мне выпадет. А за почет и угощение кланяюсь тебе, прекрасная Гликерия!
После ужина чета молодых супругов удалилась в опочивальню, где Бунак и Евтаксия приготовили богатую постель.
- Я знаю, что ты не мой,- шептала Гликерия, когда они остались одни,- ты весь там - среди друзей, между воинов, на берегу моря. Царь не принадлежит себе - он весь в делах своих. Мне понятно это, я мирюсь с этим. Но мне хотелось быть полезной тебе, я не привыкла сидеть меж четырех стен. Но как это сделать - не знаю.
- Не надо, не надо! - нежно возражал Савмак.- Разве дело женщины готовить войска к бою?.. Повремени, не всегда так будет. Мы еще отпразднуем свое счастье... Понимаю, что тебе скучно одной.
- Меня давят и пугают стены дворца, они словно смотрят на меня с угрозой. Вот здесь - совсем по-другому. Лучше.
- Я и сам не люблю Перисадов дворец. Хочешь, я оставлю тебя здесь, на Железном холме, и буду приезжать к тебе каждый день?
- Нет, нет, - с живостью возразила Гликерия, сразу меняясь в лице,- я не останусь здесь! Я не смогу быть спокойной вдали от тебя. Мне кажется, стоит мне остаться одной, без тебя, и... я проснусь. Опять вернется страшное прошлое. Нет, Савмак, и здесь, как и в городе, все чужое мне. Лучше бы я была с тобою в походном шатре! Я люблю голоса людей, ржание коней, свист ветра! Я привыкла к походной жизни еще с отцом. Возьми меня с собою на учения, я хочу ездить ночами с тобою на тревоги!.. Моя мать сарматка, я с детства умею сидеть в седле и стрелять из лука.
- Вот отвоюемся,- отвечал Савмак мечтательно,- а потом будем жить как настоящие царь и царица - друг для друга. Мы создадим царство, подобное Солнечному царству Ямбула! В нем не будет несчастных рабов! Царство свободы! И ты будешь счастливой царицей свободной страны!.. Мы даже поедем в гости к Фарзою и Табане... Как ты думаешь, неплохо побывать в Неаполе?
Савмак говорил это не для того, чтобы успокоить свою подругу. Он не скрывал от нее ничего. Их счастье не могло быть безоблачным. Но он верил в силы рабов-повстанцев, которые хлебнули из источника свободы и уже показали, как они умеют драться. Он верил в конечную победу.
- Да, да,- отвечала полушепотом Гликерия, прижимаясь к большому и дорогому ей человеку, что сыграл в ее жизни столь необыкновенную роль.
Но печаль и раздумье тут же тайной, но очень болезненной змейкой проникали в ее сердце, хотя она не показывала этого. Что-то роковое чудилось ей в завтрашнем дне. Слишком необычна, по-сказочному прекрасна оказалась любовь их. Слишком высоко взлетели они на крыльях судьбы, так много боги дают редко. Страстная любовь, обожание, обоготворение - вот что принес ей Савмак. Диадему царицы подарил он ей. Что еще больше можно дать любимой?.. О, лучше бы их счастье было менее заметно для других, слишком много всего этого! И сердце сосало предчувствие неизбежного потрясения, которое сразу разобьет вдребезги драгоценный сосуд их любви и радости.
Царь и царица!.. Для Гликерии это звучало как шутка или игра, вроде тех театральных сцен, что разыгрывались в свое время во дворце. Это было прекрасное сегодня, у которого не было завтра. Гликерия не верила в победу, но пыталась не думать о неотвратимом крушении их союза, временного величия. Голова, кружилась от высоты, на которую их забросила волна страшной бури. Вместе с пеной морской и блестящими брызгами они взлетели к самому солнцу, почувствовали его близость, ощутили его тепло, зажмурились от яркого сияния его лучей. Стали гостями небесных сфер, но гостями временными. По-видимому, так же чувствовал себя Икар, когда он вознесся на своих непрочных крыльях в головокружительную высь, чтобы, повиснув на миг в облаках, низринуться обратно на землю. В их любви было все, чтобы сделать ее необыкновенной, не было лишь, одного - надежды. Ибо надежда - это стремление в будущее. Они же будущего не имели. Поэтому настоящее приобрело для Гликерии значение и ценность всей жизни, засияло с неописуемой яркостью. Как солнечные лучи собираются в одну точку, пройдя через выпуклое стекло, так и их любовь стала любовью богов, вся ее сила сосредоточилась в тех недолгих счастливых мгновениях, которые они провели вместе.
