Ознакомительная версия.
Огузы в Халифате были «обречены на триумф». Их питал Древний Алтай — родник духа тюркского народа. И Средняя Азия — земля творцов, поэтов, ученых — наследница Кушанского ханства.
Когда в VII веке в Среднюю Азию пришла мусульманская конница, огузы, узнав об Исламе, поняли: пробил их час. Пробил он не громко, но его услышали. Не случайно же у древних тюрков «огуз» значило «мудрый». В нем был глубокий смысл.
Да, они не смогли защитить себя в открытом бою. Все так. Многие поплатились жизнью или попали в рабство. И это было. Но… Исламу, как дитяти молоко матери, в VII веке требовались искусство слова, мудрость, знания. В те годы мусульманская вера была все-таки сектой христианства. А как создать независимую религию, в Халифате не знали.
Правители шли по пути поиска внешних отличий, например, велели христианам носить одежду с желтыми метками. Или — ездить по дорогам Халифата на ишаках. А если на коне, то боком, как ездили женщины… Ничего умнее придумать они не придумали. Не было ни свежих идей, ни новых знаний.
Зато все это было у огузов.
Огузы мало знали о христианстве — западной религии. Это незнание и помогало создать неповторимую веру: им не с чем было сравнивать! Они творили, полагаясь лишь на свои собственные знания и традиции. Их вдохновлял только Алтай, его Вечное Синее Небо.
Огузы и сделали Ислам Исламом — независимой религией. У мусульман появился обряд, их вера обрела лицо, не похожее на лицо христианства. А Халифат получил нового правителя — султана, тоже ни на кого не похожего.
Султан и халиф держали всю власть в стране — светскую и духовную. Это было абсолютно новым для Востока, но обычным для тюркского мира. Все стало, как в государстве тюрков, на Древнем Алтае.
«Султан» значит «власть», он был светским правителем мусульманского мира. Титул ввел Махмуд Газневидский.
Любопытно, в XII веке титул хотели поменять на «шахиншах», но человека, произнесшего «это слово», убили. «Это слово» означало «царь царей» и относилось к Всевышнему. Мусульмане не захотели назвать так правителя, потому что не желали иметь «папу римского», этакого «наместника Бога на Земле». Они были против язычества…
Так рос Ислам со своей культурой и кодексом чести. Султан Махмуд делами доказывал их превосходство.
Однажды ему пожаловался бедняк, у которого знатный воин отобрал дом и жену. «Я сам вынесу приговор», — сказал султан. Ночью он проник в дом и в темноте исполнил закон. Исполнив, зажег факел. С минуту он стоял молча, потом опустился на колени и стал молиться. Затем велел хозяину принести еду. С жадностью нищего султан набросился на черствый хлеб. Долго молчал, много съел. Хозяин не выдержал: «Что с тобой?» Всесильный правитель Востока, султан Махмуд так ответил ему: «Я не ел и не пил три дня, думал, что преступник — мой сын. Поэтому сам взялся исполнить приговор. А чтобы суд был неумолим, я не зажег факел. Теперь вижу, слава Аллаху, то не мой сын».
Так тогда правили тюрки, ценя честь превыше всего.
Конечно, иные тюркские традиции отмирали в Халифате, иные, наоборот, приживались навсегда. Ведь чем богаче старая жизнь, тем лучше новая.
Каждое поколение крепило устои веры… Бухара, Гянджа, Нахичевань, Туркестан, Самарканд — истоки реки знаний. Слово «Тенгри» здесь долго держалось на устах людей.
Первые мусульманские слова «Тенгри», «Ходай» и «Алла» ставили рядом. Это одно и то же, лишь оттенки у них разные. На Древнем Алтае, например, «Алла» означало «Дух-хранитель». «Алла-Чайан» — «Творец», «Бог». Как и слово «Ходай» — «Бог», «Господь». До сих пор там произносят именно так.
Потом в Исламе осталось — «Аллах».
Имя Тенгри звучало реже и реже, и не потому что хотели забыть. Нет. Причина в христианах — и они говорили «Тенгри» или «Дангри», «Дангыр», обращаясь к Богу. Восток желал отличия даже здесь.
Так было надо… И лишь мусульмане-тюрки упорно твердили «Тенгри», «Ходай», невзирая на запреты. Берегли эти слова, как бриллиант, оставленный в наследство дедами и прадедами.
Огузы оказались настоящими лекарями человеческих душ, их умелыми ловцами… Они тонко вели политику, умело меняли жизнь. Например, сменили название Алтаю. Для мусульман он стал священной горой Каф. Горой, стоящей на изумруде, отблеск которого придает небесам лазурный оттенок.
Тогда зеленый цвет — цвет изумруда! — и пришел в Ислам.
Каф живет по воле Неба, учили они, отсюда начинается все — землетрясения, ураганы и другие превратности Судьбы. Это — святое место планеты.
Мусульмане тогда тоже, как и христиане, молились на восток, обращая взор к Алтаю. Вернее, к горе Каф. Лишь потом, много позже, эту традицию им изменили аравийские арабы, повернув лица верующих в сторону Мекки.
Словно хирурги, огузы резали по живому тюркскую культуру, утверждая обряды Ислама. Терпели нестерпимую боль, но продолжали начатое. Они отвечали на каждый удар христиан. На каждый их выпад.
Шла борьба за веру, за Бога Небесного, за иконы, за крест…
Например, в VIII веке в Византии стали портить иконы. Делалось это сознательно и умело, потому что в 691 году Трулльский церковный собор повелел изображать на иконах Христа, до этого его рисовали Агнцем — ягненком с посохом. Христу придали лицо Бога Небесного, Тенгри. Это было откровенным вызовом и несправедливостью. Неуважением к Исламу и другим религиям.
Ведь Всевышнего изображали на иконах и мусульмане, и христиане, и тюрки-тенгриане, и буддисты, верившие в Тенгри. В действиях греков был сознательный обман и тонкий расчет: Христос, по их мнению, становился как бы общим богом. Единым для всех.
В ответ халиф Абд аль-Малик запретил мусульманские иконы, с тех пор перестали изображать Аллаха и все живое, созданное Им. К IX веку запрет стал правилом для мусульманской живописи. Но его никогда не выполняли, ссылаясь на Коран. Рисовали. И рисовали талантливо… Правда, иконы навсегда ушли из обихода мусульман.
Так, в постоянной борьбе с Византией Ислам искал и находил себя.
А это трудно — найти себя на зыбкой почве духовного спора.
Скажем, ввели в мусульманскую культуру Джаргана, героя тюркского народа. Но ввели не тем, кем он был. Другим… Огузы всегда мастерски умели варить напиток забвения. Джаргану они сменили имя. А старую его историю люди, отведавшие «напиток забвения», просто забыли.
Джор, Джирджис, Хызр, Хызыр-Ильяс, Хызыр-галя иссалям, Кедер, Кедерлес называли героя мусульманские предания. И все дальше и дальше уводили героя от истины. Он остался юношей, но с длинной седой бородой, стал бессмертным, жил на берегу моря, но не в Дербенте… В поэзии реальность всегда чуть-чуть невероятна. Этим и ценна настоящая поэзия.
«Невероятным» вошел Джарган в мусульманский мир.
Поныне в Стамбуле (Константинополе) в мечети Айя София является он. Воин ночами время от времени ведет там невидимый людям бой с черными силами. Утром на стене мечети появляются пятна крови — следы той войны. Кровь вытирают, а пятна проступают вновь.
И в Дербенте, на месте могилы Джаргана, случаются чудеса. Местные жители иногда видят его — живым! Хотя прошли века. Он — бессмертный, утверждают они. Ходит по ночам, разговаривает, подходит к роднику, который открылся здесь после его земной казни. Наказывает грешников, помогает страждущим. Его могила — место паломничества.
Отведав «напиток забвения», люди и не помнят уже, что христиане назвали Джаргана святым Георгием, но там у него своя легенда.
Да зачем все это помнить им, простым людям?.. Главное — Ислам получил еще одного героя.
«Перерождения» героев — в Истории дело обычное. Скажем, у мусульман Христос стал Исой, Моисей — Мусой, а их жизнь чуть иной, чем в христианстве. Они — память о раннем Исламе. Мусульмане берегут и почитают их как Пророков.
Но, к сожалению, и сюда, в Историю, не раз пробиралась политика. Она искажала, путала, придумывала всякие ужасы. Когда-нибудь откроется тайна монастыря ал-Кусайр. Здесь, на Ближнем Востоке, по-прежнему живо имя Гесера — Пророка тюрков, но его упорно не замечают. А там был мусульманский монастырь, где начинал Хасан Басрийский, основатель исламского монашества. Он умер в 728 году.
…Много загадок и тайн оставило средневековье.
Тогда Восток и Запад боролись за власть над миром. Боролись отчаянно. Ведь и там, и там жили тюрки. Имена, названия, даты они меняли сами, и меняли сознательно. За этим стояла политика: делили тюркское наследство. Вернее, культуру тюркского народа.
Запад хотел ее сделать своей, а Восток — своей.
Чтобы победить, Востоку нужна была свобода. Свобода во всем — в вере, в торговле, в политике. Лишь Ислам мог обеспечить ее, ибо: «Чей Бог, того власть».
Запад залог своих побед тоже видел в силе духа — в вере. Во благо Церкви жили европейские страны. У руля власти там тоже стояли тюрки, но не на троне были они, а рядом — в свите, давая советы. Вершили политику Европы не они, они лишь участвовали в ней. Кипчаки стали европейцами! Этим и объяснялось все. Они теперь защищали интересы своих стран, а не тюркского мира… Чужие интересы, ставшие своими.
Ознакомительная версия.
