- Я бессмертен. Ты знаешь исход?
- Знаю. Но ты - титан.
- Не слишком ли много - два бессмертных страдальца для одной земли: Прометей да еще Хирон?
- Он слабеет.
- Он будет силен.
И опять они услышали: далеко где-то кто-то тяжко шагал. Так шагать мог только Атлант.
- Ты последний Киклоп на земле? - спросил гостя Хирон.
- Нас было немного. Но многое мы, народ Киклопов, могли. Были мы, Одноглазы, - строители стен. Прозывались многорукими - хейрогастерами. Это мы для Персея воздвигали стены Микен. Не стало хейрогастеров. Всё боги Крониды - их дело. Напал Дионис-Вакх на Микены. С ним сразились киклопы, помогая Персею. Поразил их тирс Вакха опьяняющим силу безумием '. Были мы, Одноглазы, громобоями и метали некогда молнии: для игры - не для казни. Не стало и громобоев киклопов. Всё Крониды - их дело. Одолел нас хитростью Зевс. Отняли у нас молнии боги. Сами стали они молниевержцами. Громы отняли. Оставили нам молоты и показали подземные кузницы: "Куйте!" Стали мы подземными кузнецами. Под землею, п кузницах Лемноса, мы ковали молнии Крониду. Не могли не ковать ковачи. Дан нам молот. Что другое нам делать? Нас низвел он ласково под .землю.
Древле были мы, Одноглазы-Урании, солнцами на небе. Я последний из них - Ураний. Где другие, знает тартар.
Некогда все мы были благими Киклопами. Верно, слышал ты еще и о диких киклопах, пастухах-козодоях. Людоедами зовут их герои. Но такие же они людоеды, как лесные дикие кентавры. Та же их судьба, что и тех: одичалое горе-племя себе на гибель. Ненавистны им боги-Крониды. Нет меж нами и богами примирения.
И поник головой мудрый Киклоп-врачеватель.
- Куют, куют кузнецы-ковачи молнии Крониду. На кого куют они, слепые?
И снова среди наступившей тишины услышали они чей-то тяжкий шаг. Был он теперь еще тяжелее и ближе.
Прислушался Хирон. Сказал:
- Шаг Геракла.
И при звуке имени Геракла приподнялся было Телем с земли, и его глаз на лбу грозно вспыхнул. Но Хирон усадил гостя словами:
- Будь спокоен, Телем. Здесь он - друг. Безумие насылают на него боги, чтобы он истреблял титанов. Но сюда он не придет безумным. Стыд и скорбь ведут его ко мне.
Спросил Телем:
- Я видел трупы двух кентавров перед пещерой?
- Это он, - ответил Хирон. - Я остался один на Малее и Фолое. Истреблено титаново племя. Нет кентавров и на Пелионе. Но и лапитов ждет та же судьба. Все они падут от руки Геракла.
Тогда снова хотел приподняться Телем и сказал:
- Я стану у входа.
Но вторично усадил его учитель героев словами:
- Хирон уже ранен стрелой Геракла, и Кронидам не к чему снова безумить Геракла. Тяжкий шаг стих подле пещеры.
- Мне входить, Хирон? - спросил голос. И ответил Хирон:
- Входи, друг.
И вошел Геракл, безоружный, со склоненной головой. У входа бросил он дубину и шкуру. Но при виде Киклопа замер грозный полубог у порога: перед ним кто-то невиданный. С таким Геракл еще не боролся: не бог, не чудовище, не смертный. Спросил Геракл:
- Кто ты, бессмертный? Услышал в ответ:
- Я Телем - Киклоп.
Озирали они друг друга, как друг друга озирают Гора и Утес.
- Если ты пришел из недр земли, я скоро спущусь к тебе в недра и буду там твоим гостем, Телем. Так чту я гостя Хирона.
И Геракл-полубог сел возле Телема-Киклопа. Только тогда взглянул он на Хирона и вскочил с исступленным криком, ухватившись руками за голову, - он увидел рану на ноге и страшное тело кентавра:
- Это я, мои руки свершили! О, Геракл, ты - убийца Хирона!
И услышал голос:
- Нет, не ты.
Не с неба - с земли прозвучал этот голос. Не принял Хирон вину Геракла.
И тогда, глядя исподлобья на гостя-великана, чуть пригнув, словно для прыжка, плечи, Геракл глухо спросил:
-- Это он? Ответил Хирон:
-- Это Крониды.
Словно окаменелый стоял сын Зевса, Геракл, близ Киклопа-Телема и Хирона -- он, безумный убийца поневоле лучшего среди всех, кто живет на земле.
Пришла ночь. Заглянула мглистым взглядом в пещеру и смущенно подалась назад. В пещере был свет, хотя огонь в ней не горел. Грустным солнечным закатным светом освещал ее глаз Телема.
Не было слов. Только три сердца стучали: словно три колокола жизни будили тишину.
И были удары одного колокола гулки и бурны, словно беспощадный вихрь ударял в набат и, угрюмо грозя, взывал о пощаде. И были удары другого колокола медленно долги, подобно подземному далекому гуду. И были удары третьего колокола печальны, как прощание звезды с небосклоном, но без жалобы миру.
- Тебе холодно в моей пещере, Телем, - сказал Хирон. - Зажги очаг.
- Мне тепло, - ответил Телем, - При мне солнечный глаз. Да и жар твоего бессмертного тела сейчас высок. Я слышу кипение в твоей крови. Она побеждает смертельный яд, непрерывно обновляясь в нескончаемой борьбе с ним. А он, побеждаемый, пожирает ее и тоже, как она, обновляется. В неустанной борьбе с мертвой жизнью будет жить твоя жизнь живая. И так навеки.
- Навеки, - повторил голос Хирона. И, услышав это "навеки", как зверь в клетке застонала сила Геракла, В диком порыве воздел он к небу Кронидов
напряженные мышцы рук с сжатыми кулаками. Но упали тотчас руки обратно, и сник Геракл: нет там, на небе, у Геракла противника - не с кем ему там бороться: ведь Геракл, Истребитель титанов, - сын Зевса-Кронида,
Сказание о ночной беседе в пещере на Малев кентавра Хирона, киклопа Телема, Геракла, прозревшего Феникса-полубога и Силена
Еще новый гость вошел в пещеру: ослепленный и прозревший Феникс, которому Хирон подарил глаза. И не удивился Феникс, увидя сидящих рядом Киклопа и Геракла.
Это была та последняя ночь, когда страдающий Хирон еще беседовал с друзьями, превозмогая страдание.
В сторонке спал пьяный Силен.
Сказал Феникс:
- Ты учил нас, Хирон, что, стоя над бездной, надо бесстрашно заглядывать в ее глубь и приветствовать жизнь, что жизнь - это радость подвига. Ты учил нас, что, когда ходишь над самой черной бездной по самому краю, надо смотреть в лазурь. Теперь и ты, Хирон, бессмертный, стоишь, как и мы, герои, на краю бездны. Куда же ты смотришь?
И ответил Хирон:
- Я бессмертен, но подвержен страданию смертных. Когда чаша страданий так переполнена, что перетекает через край и в ней тонет мысль, тогда отдают эту чашу обратно жизни. Всякому страданию дано переходить в радость. Одним страданием не живут.
Смутили слова Хирона его друзей, но никто еще не понял, что задумал мудрый кентавр. Ведь он был все-таки бессмертен.
- Скажи, что ты знаешь об этом, Геракл? - спросил Феникс полубога, сына Зевса.
Ответил Геракл:
- Я не умею знать - я делаю. Я не заглядываю в бездну - я спускаюсь в нее, чтобы вынести оттуда Ужас бездны на свет дня. Я не умею ни перед чем отступать и хожу по любому краю.
Сказал тихо Хирон:
- Ты найдешь свой край, Геракл. Но слова твои меня радуют.
Тогда спросил Феникс Киклопа:
- Почему ты молчишь, Телем? И ответил Телем:
- Кто потерял небо, для того и темная земная бездна становится небом. Уже нет для меня края и глубины бездны, и мне некуда заглядывать. Я сам в бездне. Не придешь ли ты и за мной, Геракл?
Ответил Геракл:
- Приду.
Задумались титан и полубоги, каждый, как адамант, закаленный страданием, в то время как в уме Хирона созревало решение, еще никем не понятое из его друзей.
В сторонке спал пьяный Силен на пустом бурдюке и во сне улыбался. Снилось ему, что бурдюк его снова полон.
Наконец долгое молчание прервал Феникс, понимая, что Хирон задумал нечто небывалое. Сказал:
- Хирон, я люблю додумывать мысль до конца. Но почему в конце моей мысли опять появляется ее начало и тревожит меня вопросом?
При этих словах вдруг проснулся Силен и рассмеялся:
- Видно, мысль твоя, Феникс, как мой бурдюк! Когда выпьешь все его вино до конца, надо его снова наполнить тем же.
А Геракл, не умея шутить, добавил сурово:
- Так было и у многоголовой Лернейской Гидры. Когда я отрубал ей одну голову, на том же месте вырастала тотчас другая: тогда я прижег то место, где была голова, и другая голова больше не выросла. И тебе, Феникс, надо бы прижечь конец своей мысли.
И тут крикнул Фениксу Силен:
- Прав Геракл! Прижги, Феникс, вином свою мысль, иначе чем же ты ее прижжешь?
Все видели, что Силен хочет шуткой вызвать улыбку у Хирона, чтобы отвлечь его от страдания.
Но страшная сила яда, перешедшая из конского в человеческое тело кентавра, уже достигла той степени, когда мышцы и чувства не могли больше вызвать смех и улыбку. Напрягая могучую волю, молчаливо терпел Хирон свою муку, но его гордость титана и бессмертная сила жизни не хотели принять вечное страдание, не искупаемое, как у Прометея, мятежом свободы, и его мысль искала пути, чтобы одолеть яд мертвой жизни силой знания.
Спросил вдруг Хирон:
- Где Асклепий? Почему он не приходит к Хирону? Ведь он знает, что с Хироном. Не вижу я его на земле среди смертных. Не вижу и среди бессмертных.
