Дерево, увиденное нами на горе, имело метров 30 в окружности. Бен тщательно измерил его руками и объявил, что в нем около 25 обхватов, а обхваты у Бена были порядочные, потому что он был большого роста. Примерно в четырех метрах от земли ствол делился на множество сучьев, некоторые из них были такой же толщины, как самые толстые деревья наших лесов. Сучья эти шли сначала горизонтально, постепенно становились тоньше к концу и тянулись очень далеко, затем, склоняясь мало-помалу, они доходили до самой земли, из-за чего мы и не видели главного ствола, от которого они начинались. Все эти сучья, наружные ветви которых были покрыты листьями, потому представляли собой вид небольшой рощицы, что самые высокие из них не превышали десяти метров. Но если это дерево не было самым высоким, зато оно, наверное, было самым толстым. Я случайно прочитал про этого африканского гиганта; моя книга чудес природы не выпустила его из виду, и я знал, что это необыкновенное дерево называется баобабом.
Я знал также, что негры Сенегала дают разные названия баобабу, называя его кислой тыквой, мало, деревом с обезьяньим хлебом. Из своей книги я узнал, кроме того, ученое название этого дерева Adansonia, данное ему в честь французского ботаника Адансона, который исследовал Сенегал больше ста лет тому назад и первый описал это дерево. Я помнил также мнение этого ученого относительно невероятной долговечности баобаба - по его словам, некоторые деревья этого вида живут не менее шести тысяч лет. Баобабы, измеренные им, имели двадцать пять и более метров в окружности. Ему говорили, что встречаются даже такие баобабы, у которых окружность - больше тридцати пяти метров. Глядя на дерево, стоявшее перед нами, я нисколько не сомневался в достоверности этого факта. Не менее хорошо помнил я и описание плода баобаба, сделанное одним французским ботаником. Вот что он говорит: это древесная шишка от двадцати пяти до тридцати сантиметров в длину, зеленоватого цвета, покрытая белым пушком, она похожа на бутылочную тыкву и состоит из нескольких отделений, наполненных твердыми блестящими зернами, которые окружены мягким и мясистым веществом. Туземцы делают из этого вещества кисловатое питье и с успехом применяют его при лихорадке, кроме того, они сушат листья, растирают их в порошок и прибавляют в еду, что очень уменьшает испарину. Самыми большими листьями они покрывают свои хижины, а из волокон коры изготовляют веревки и ткут грубую материю, из которой бедняки мастерят передники, доходящие до половины бедра. Из оболочки плодов туземцы делают чаши, похожие на бутылки.
Я хорошо помнил эти подробности и хотел рассказать о них Бену, как только мы устроимся на отдых. Когда мы подошли к баобабу, нам пришлось нагибаться, чтобы пройти под ветками. С первого же взгляда мы увидели, что лучшего места для ночлега нам не найти. Места под деревом было так много, что там мог бы разместиться весь экипаж большого судна. Мы были уверены, что здесь сон наш не потревожит никто и ничто - ни ветер, ни роса.
Мы все-таки решили развести большой костер, потому что боялись диких зверей (в этом ничего удивительного не было, если вспомнить наше приключение у драконового дерева). Несмотря на густую листву, окружавшую нас, мы все же могли кое-что различить. Отложив в сторону вещи, мы принялись собирать сухие ветки, валявшиеся на земле. Принеся четыре или пять охапок к месту, выбранному для ночлега, мы стали готовить костер, что заняло у нас довольно много времени. Сук, под которым мы расположились, был так толст, что мог служить нам вместо крыши. Земля, покрытая листьями, высохшими, как трут, обещала быть мягкой, как матрац, и мы надеялись провести ночь самым комфортабельным образом. Мы разложили костер на некотором расстоянии от ствола баобаба, зажгли и уселись рядом.
Бен вытащил трубку из кармана, набил ее табаком и с наслаждением закурил. Я сам испытывал глубокое чувство радости: после всего, что я перенес на борту судна, эта свободная жизнь в лесу казалась полной невыразимого очарования, и мне хотелось, чтобы она продолжалась всегда.
Я сел напротив Бена, и, пока он курил, мы весело болтали. Когда мы вошли под сень баобаба, там было так темно, что мы видели только то, что находилось в двух-трех шагах от нас, но теперь при ярком свете горевшего костра мы могли рассмотреть в деталях место нашего ночлега. Вверху мы видели среди густой листвы висевшие над нашими головами длинные тыквы; они также валялись вокруг нас на земле. Многие из них были совсем сухие и пустые внутри. Нам было достаточно нескольких секунд, чтобы заметить все это. Но наше внимание привлекло нечто совсем иное.
Ствол баобаба, казавшийся при свете костра громадной стеной, был покрыт корой серо-коричневого цвета, испещренной узлами, большими углублениями, причудливыми морщинами, а посреди всех этих неровностей резко выделялись четыре прямые линии, встречающиеся под прямым углом; получался, таким образом, параллелограмм чуть больше метра длиной и сантиметров шестьдесят шириной, основание которого находилось на расстоянии сорока сантиметров от земли, а более длинная сторона шла по направлению высоты дерева.
Не было никакого сомнения в том, что эти линии не могли быть произведением самой природы. Кора, покрытая везде неровностями, не могла лопнуть сама по себе с такой геометрической правильностью; это могли сделать только люди. Присматриваясь внимательно к этим линиям, мы заметили мало-помалу следы какого-то острого орудия, но по цвету этих надрезов, которые были такие же, как и естественные трещины на коре, можно было с достоверностью сказать, что сделаны они очень давно. Мы встали, чтобы лучше рассмотреть эти таинственные линии, на которые в стране обитаемой не обратили бы никакого внимания. Но здесь была пустынная местность, мы не только никого не встретили с самого утра, но не видели абсолютно ничего, что указывало бы на присутствие человека. Нам говорили, что местность эта совершенно необитаема; мы на деле убедились в этом, и поэтому были так поражены видом линий на баобабе.
Мы тщательно осмотрели их и нашли, что надрезы эти сделаны глубоко; затронута была, по-видимому, даже древесина. Вблизи линий не оказалось никаких фигур, как мы предполагали сначала; тут просто-напросто было четыре линии, как бы образованные плинтусами двери или окна. Мысль эта сразу пришла мне в голову, когда я поднес ближе горевшую головешку и вдруг увидел, что между краями надрезов виднелось темное углубление, точно по ту сторону надрезов находилась пустота. Я взглянул на Бена и сразу понял, что та же мысль пришла и ему в голову.
- Сам черт тут замешан! - воскликнул он, ударяя кулаком по коре баобаба. Что ты ни говори, а здесь дверь. Слышишь, Вилли? Тут пусто, как в пустой бочке!
Звук, издаваемый корой под энергичным ударом кулака Бена Браса, был действительно звонкий, и мне даже показалось, что кора поддалась под сильной рукой матроса.
- Ты прав, - сказал я Бену, - дерево это, вероятно, выдолблено внутри, а та его часть, которую ты ударил кулаком, наверняка дверь.
Этот вопрос спустя минуту был окончательно разрешен. Достаточно было одного удара ногой, чтобы подозрительная часть коры выскочила, обнаружив нашим удивленным взорам полость, выдолбленную внутри дерева. Бен бросился к костру, схватил несколько горевших хворостинок, из которых устроил целый факел и, вернувшись обратно к баобабу, осветил им внутренность полости. То, что мы увидели там, не только удивило, но привело нас в неописуемый ужас. Мой спутник, несмотря на все свое мужество, был поражен не меньше меня. Он вздрогнул так сильно, что едва не уронил факел, и была даже минута, когда он хотел убежать.
И действительно, нервы наименее впечатлительного человека в мире и те не выдержали бы зрелища, представившегося нашим взорам. Оно потрясло нас еще и потому, что появилось неожиданно и ночью.
Полость внутри дерева представляла четырехугольную камеру, имевшую приблизительно около двух метров в вышину и ширину. Своим происхождением она была обязана не дряхлости дерева, а человеческим рукам и топору.
В глубине этой странной комнаты была устроена скамья, а на ней находилось то, что так страшно напугало нас. Там сидели три человеческие фигуры. Спинами они опирались о заднюю стену комнаты, руки их свисали, а ноги были слегка вытянуты вперед. Ни один из них не пошевелился, они были мертвы, но видом своим не походили на мертвецов. Все трое были сухие, как мумии, а между тем на них не было никакого покрова. Они были похожи на скелеты, облеченные в черную кожу, покрытую бесчисленными морщинами. Черепа их были в густой шерсти, угасшие глаза, высохшие, как и все остальное тело, все еще оставались в орбитах, которые были непомерно велики. Сухие губы, как бы раскрытые конвульсивным движением, открывали белые, как слоновая кость, зубы. Резко выделяясь на темном высохшем лице, они придавали им ужасный, сверхъестественный вид, так сильно напугавший Бена.
