Почему молодой Скопин не явился в войско, набираемое по многократным напоминаниям царя? Причин тому может быть несколько. Первая: серьезные поручения государя. Однако по молодости лет князь Михаил вряд ли мог их получить, к тому времени ему не исполнилось еще и восемнадцати лет. К тому же обязанности стольника вовсе не освобождали его от несения службы. Причина вторая: внезапная болезнь. Но в таком случае рядом с именем воина стояла бы соответствующая запись (как, впрочем, и в случае важного поручения). К тому же уважительной причиной признавалось лишь тяжкое ранение. Судя же по описаниям современников и изображению на портрете, Михаил был человеком богатырского сложения и крепкого здоровья.
И, наконец, причина третья — семейная. В Москву к моменту набора войска уже дошли сведения о первых сражениях с войском «Дмитрия Ивановича», и сведения были неутешительные. Алена Петровна знала, что ее родной брат, не сумевший оборонить пограничную крепость, или, как поговаривали злые языки, намеренно ее сдавший, сидел в плену у новоявленного царевича, двоюродный — там же. Оба, как было известно, принесли присягу самозванцу, то есть признали его. Автор «Иного сказания» назовет сражения между войсками самозванца и Бориса Годунова «борьбой проклятого еретика со святоубийцею». Но на чьей стороне была правда? И чем завершится их противостояние? Этого никто не знал. И вот в такой неясный, тяжелый и смутный момент отправлять единственного сына в войско, в которое и опытные вояки не спешат прибыть?! Может быть, подождать, пока все прояснится, сославшись на молодость Михаила?! А чтобы царь не гневался, собрать, не мешкая, людей в войско, и побольше, закрывая рты всем, кто может задать неприятные вопросы.
Обычный отряд боевых холопов, по средневековым меркам сравнимый с рыцарским копьем, по современным — с отделением, составлял 10–12 человек. Алена Петровна отдала распоряжение снарядить в войско практически взвод — 56 конных воинов.
Пока был жив Борис Годунов, войско, набранное в 1604 году, одерживало победы над самозванцем, и воеводы царские до времени оставались верны государю. Осажденный Новгород-Северский не сдался, армия самозванца бежала, бросив своего предводителя. С оставшимися у него отрядами Лжедмитрий потерпел поражение в бою у села Добрыничи и сам едва спасся бегством. Настроения перешедших на сторону Лжедмитрия с горечью описал современник: «О беда нас постигла велика! Того брега отплыхом, а другого не хватихомся, и стали есмя яко среди пучины морстей»[95].
Однако в апреле 1605 года, в самый разгар событий, неожиданно скончался царь Борис, оставив после себя наследником сына Федора. В этот момент ситуация окончательно изменилась в пользу самозванца. Еще недавно приводивший войско к присяге царевичу Федору Борисовичу боярин Петр Басманов, которого называли «единственным защитником» Годуновых, перешел на сторону самозванца. А стольник Михаил Скопин-Шуйский летом 1605 года отправится в пограничный Ивангород с ответственным поручением нового государя: приводить тамошнее население к присяге, или, как будет записано после свержения самозванца, — «приводить ко кресту от Ростриги»[96].
Исследователь Смуты И. Е. Забелин напишет об этом времени: «Позорное слово изменник… потеряло свой истинный смысл. Все поголовно сделались изменниками и ворами…»[97]
Глава третья
ЦАРСКИЙ МЕЧНИК
Долину брани объезжая,
Он видит множество мечей.
Но все легки да слишком малы,
А князь красавец был не вялый,
Не то что витязь наших дней.
А. С. Пушкин. Руслан и Людмила
«Смута в умах и смута на деле»
В словаре В. И. Даля смута определяется как «раздор между народом и властью». Пожалуй, точнее и не определить причину, расколовшую страну на части и породившую брожение в ней. Историк И. Е. Забелин замечательно описал суть происходящего в те годы: «Смутное время не было временем революции, перетасовки и перестановки новых и старых порядков. Оно было… всесторонним банкротством правительства, полным банкротством его нравственной силы. Правительство было не чисто, оно изолгалось, оно ознаменовало себя целым рядом возмутительных подлогов, народ это видел хорошо и поднялся на восстановление правды… Смутное время тем особенно и замечательно, что в нем роли правительства и народа переставились. В это время не народ бунтовал и безобразничал… а безобразничала и шаталась вся правящая владеющая среда»[98].
«Безобразничанье» правящей элиты особенно хорошо видно из текста присяг. К ним в те годы так часто приводили народ, что он уже и к самим присягам, и к правителям, которым вынужденно присягал, раз от разу терял доверие.
Плотная, похожая на пергамен бумага, рисунки печатей с двуглавыми орлами, столбцы старославянского текста — перед нами фолиант из Собрания государственных грамот и договоров, изданных в Российской империи. В этом томе собраны документы времен правления Бориса Годунова, Лжедмитрия, Василия Шуйского; краткость их царствования и плотность происшедших в эти 12 лет событий — с 1598 по 1610 год — особенно зримы, когда они объединены под одной обложкой, и речи царей Смуты и клявшегося им народа слышны с расположенных по соседству страниц.
Вот грамота за номером 85: «Присяга, по которой предписано приводить ко кресту… в верности царице Марии Григорьевне, царю Феодору Борисовичу и царице Ксении Борисовне». Она написана в апреле 1605 года, после кончины Бориса Годунова. Текст этой присяги оглашали перед войском, стоявшим под Кромами против самозванца, а также в городах Поморья и Сибири: «Иного государя мимо них не искати, не хотети и не мыслити, и не изменити им государем ни в чем», — читали воеводы в Пскове, Новгороде, Астрахани и Казани. Упоминалось в грамоте имя того, к кому обещали «не приставати», — «вор, который называется князем Дмитрием Углецким». Боярская дума, духовенство, а вслед за ними дворяне, служилые и посадские люди клялись, что если узнают о ком, кто «злое умышление» против царицы и ее детей задумает, «с теми людьми… мне битись до смерти»[99]. Но не пройдет и двух месяцев, как клятвы будут забыты, а царица Мария Годунова и ее 16-летний сын Федор будут удушены, Ксения попадет в наложницы к новому царю; дома и дворы Годуновых в Москве разграбят, их родственников сошлют.
Перелистываем всего несколько страниц — и вот перед нами грамота за номером 91: еще одна присяга, теперь уже тому самому «вору» Дмитрию и его мнимой матери Марии Федоровне, год тот же — 1605-й, месяц июнь; да и текст присяги практически тот же: «Целую крест Государыне своей царице и великой княгине иноке Марфе Федоровне всеа Руси, и прирожоному государю своему царю и великому князю Дмитрею Ивановичю всеа Руси, на том: служити мне им, Государем своим, и прямите и добра хотети во всем в правду, безо всякия хитрости…» Бросается в глаза фраза о «прирожденном государе» — так подчеркивалось его отличие от избранного на Земском соборе Бориса Годунова, ну и, конечно, в грамоте упоминаются враги, к которым клялись не переходить: «Иного государя не искати, и не хотета, и не мыслите, не изменити им Государем ни в чем, и с-ызменники их, с Федкою Борисовым сыном Годунова, и с его матерью, и с их родством и советники не ссылатася писмом никакими мерами…»[100] И эту клятву власти предержащие всего через год нарушат, а «прирожденный государь», которого объявят самозванцем, будет убит в Москве. Но и выбранный вслед за ним на Земском соборе Василий Шуйский долго не усидит на престоле — через четыре года он будет насильно сведен с него еще так недавно клявшимися ему в верности боярами.
Как же народу не зашататься, видя такое шатание власти? «К воле привыкать легко, к порядку трудно», — скажет герой драмы А. Н. Островского, посвященной событиям Смуты. Первое, что заколебалось, зашаталось в народе, — его нравственные устои; самозваная, а часто и самоизбранная власть как будто открыла невидимые шлюзы, — и мутный поток Смуты поднял со дна души все, что до времени дремало там невостребованным. Когда через три столетия в России вновь поколеблются устои общества и вспыхнет новая Смута гражданской войны, патриарх Тихон напишет в декабре 1917 года послание — нет, не к властям, — к бесчинствующему народу: «…гибельная смута терзает Родину нашу, скорби от нашествия иноплеменник и междоусобной брани. Но всего губительнее снедающая сердца смута духовная».
Что думал о появлении самозванца и как действовал в тех обстоятельствах восемнадцатилетний стольник Михаил Скопин? Автор биографии Скопина-Шуйского назвал время взросления Михаила страстивым и нужным. Выражение это можно перевести на современный язык как «мучительное, или грешное», и «трудное». Назвал он его так не потому, что казалось оно ему необыкновенным, — всяк о своем времени готов рассуждать, как о самом трудном, но единственно, чтобы отметить: молодой Михаил в столь непростые годы сумел сохранить нравственную чистоту, не прибегал к клевете и не возносился своим происхождением. Поневоле задаешься вопросом, вспоминая перипетии тех лет: так ли широка, без соблазнов, была дорога, по которой шагал этот юноша? А ежели узка, то возможно ли, находясь в гуще политических событий, не запятнать свое имя? Можем ли мы верить его современникам?
