Этот Шлихтинг, «померанский уроженец», «человек военный и честный», попал в плен к русским при взятии литовской крепости Озерище, что Карамзин относит к 6 ноября 1564 года. Как уроженец Померании, Шлихтинг знал, кроме немецкого, и «русский» (славянский) язык, а потому в Москве попал, «в качестве слуги и переводчика», к «итальянскому врачу», бывшему на службе у царя. Врача-итальянца у Грозного не было, а, вероятно, здесь разумеется бельгиец Арнольд Лензей. Семь лет служил этому врачу Альберт, а затем, увидев, что и его жизни грозит опасность, с согласия своего господина убежал в Польшу, где и составил «Сказание».
Кроме того, в издании Scriptores rerum Polonicarum (Tomus primus. Cracoviae. 1872, pp. 145–147) имеется краткое сообщение, на немецком языке, под заглавием: Nova ex Moscovia per nobilem Albertum Schlichtino; allata de Principis Iwani vita et tyrannide («Новости из Московии, сообщенные дворянином Альбертом Шлихтингом о жизни и тирании государя Ивана»).
Таким образом, отсюда можно почерпнуть новый факт для биографии Шлихтинга, именно его дворянское происхождение, которое и заставляет его, как увидим ниже, относиться с особой симпатией к боярскому классу, преследуемому Грозным.
Наконец, латинский текст повествования позволяет предполагать, что составитель получил хорошее по тому времени образование и был начитан в классических писателях. Цитаты из трех из них (Вергилия, Ювенала и Теренция) он приводит в своем рассказе, хотя и не называет авторов по имени.
Какие именно семь лет Шлихтинг провел в Московии, определить довольно легко. Если, как сказано выше, он был взят в плен в ноябре 1563 года, то бегство его должно быть отнесено к 1570–1571 годам. Эта вторая дата может быть точнее определена следующим образом. Шлихтинг упоминает воеводу Ивана Петровича (Яковлева), «который ныне отправился с Магнусом для осады Ревеля». Эта осада Ревеля началась 21 августа 1570 года и продолжалась до 16 марта 1571 года. Во второй половине 1571 года этот Яковлев был забит батогами до смерти, как заподозренный в порче царской невесты Собакиной. Во всяком случае, Шлихтинг упоминает про страшный голод, охвативший страну во второй половине 1570 года. Соответственно с этим в предисловии к немецкой записке Шлихтинга издатели отнесли ее к осени 1570 года.
Шлихтинг заключает свое латинское сказание торжественным заверением: «То, что я пишу вашему королевскому величеству, я видел сам собственными глазами содеянным в городе Москве. А то, что происходит в других больших и малых городах, едва могло бы уместиться в (целых) томах». В немецкой записи тон несколько менее решителен: «То, что я только что описал вашему королевскому величеству… не выдумано, Бог тому свидетель, что я все это отчасти сам видел и слышал».
Какие же моменты царствования Грозного привлекали особое внимание Шлихтинга? Перечислю их кратко. Стремление Ивана IV к уничтожению наиболее родовитых бояр. Гибель Димитрия Овчины и других лиц. Просьба бояр и митрополита о прекращении кровопролития. Введение опричнины. Бесчинства опричников. Убийство князя Ростовского. Гибель князя Ивана Петровича (Челяднина-Федорова). Истребление его имущества. Гибель казначея Хозяина Дубровского. Отношение царя к своему зятю Михаилу Темрюковичу. Гибель думного дьяка Козарина-Дубровского. Казни в Александровском дворце. Характер старшего сына царя. Гибель Федора Умного. Религиозность и мнимо монашеский образ жизни царя. Подробное описание похода на Новгород и более краткое на Псков. Прибытие королевских послов. Гибель князя Афанасия Вяземского. Опустошение Торжка и Твери. Истребление пленных поляков. Гибель шести человек из-за кольчуги Челяднина-Федорова. Казнь начальника над воинскими орудиями. Наказание одного дьяка и его гостей за неуместное любопытство. Казнь князя Горенского и его слуг и опричника Петра Зайцева. Тиранство царя над женщинами. «Тиран толкователь сновидений». Издевательство над Борисом Титовым. Казнь воеводы Владимира (Морозова). Мучение в 1566 году трехсот бояр, просивших тирана прекратить казни. Травля людей медведями. Сожжение людей живыми за то, что ели телятину. Утопление одного дьяка по наговорам монаха. Расстрел из лука воеводы и двух бояр, взятых в плен поляками при взятии Изборска. Уничтожение татар, служивших царю. Издевательство над князем Борятинским. Казнь Третьяка, брата Висковатого, и его жены. Сожжение живым Башкина за склонность к лютеранству. Убийство шута Гвоздева. Издевательство князя Прозоровского-Оболенского над братом. Избиение польских пленных 20 июля 1570 года. Убийство князя Петра Серебряного. Тиранство над боярами 25 июля 1570 года. Предчувствие тирана или предзнаменование. Надругательство над знатными женщинами.
В общем, видимо, автор придерживался хронологического порядка, но часто отвлекался от него, руководимый, скорее всего, опасением пропустить что-нибудь более важное. Этим объясняются и неоднократные повторения.
Остановимся на некоторых более крупных фактах повествования Шлихтинга с целью показать их историческую достоверность. Прежде всего, с этой точки зрения привлекает внимание рассказ об учреждении опричнины. Шлихтинг имеет о цели учреждения ее очень смутное представление, именно он понимает ее как уничтожение царем «своих приближенных, а особенно тех из них, кто отличался знатностью и древностью рода». Но причины для такого уничтожения заключались, по его мнению, в ненависти к этим лицам за их советы «править, как подобает справедливому государю, не жаждать в такой степени христианской крови» и т. д. Рассказав затем о гибели князя Овчины, Шлихтинг сообщает, что царь под влиянием новых увещаний бояр и митрополита почувствовал якобы угрызения совести и почти шесть месяцев воздерживался от казней, а сам обдумывал за это время проект устройства опричнины. О знаменитом отъезде в Александровскую слободу Шлихтинг не упоминает вовсе, а представляет дело так: царь призвал к себе знатнейших вельмож и заявил им о своем пресыщении властью и желании жить в отдалении и уединении, вместо же себя, в качестве правителей, рекомендовал своих сыновей, прибавляя, что во всяком трудном деле готов помочь им своим советом, так как будет жить поблизости. И действительно, он выстраивает себе в Москве особый дворец. «По соседству с этим дворцом он соединил особый лагерь, начал собирать опричников, то есть убийц, и присоединил их к себе самыми тесными узами повиновения». Про слободу же Шлихтинг упоминает впервые значительно позже, говоря, что когда народ начинает волноваться от постоянных казней, то тиран покидает Москву и обычно часто уезжает в Александровский дворец.
К рассказу Шлихтинга отчасти примыкают Таубе и Крузе, которые также говорят об обращении царя пред отъездом в слободу, но не к одним боярам, а ко всем чинам, с заявлением о том, что они не хотят терпеть ни его, ни его наследников, а потому он и решил передать созванным свое правление. На другой день после этого последовал отъезд в слободу. Штаден рассказывает обо всем этом очень кратко: «Великий князь из-за мятежа выехал из Москвы в Александрову слободу». Из всего этого можно, кажется, сделать тот вывод, что безмолвность и таинственность, которыми облекает наша летопись отъезд царя в слободу, вряд ли соответствуют действительности. Летописи, вытекавшие из клерикальных и боярских кругов, в то время явно оппозиционных царю, всячески старались затушевать эту оппозицию и потому стремились представить дело так, как будто это было произволом или капризом царя. Может быть, отъезд не был обставлен даже такой таинственностью, как это изображается обычно.
Сказание Шлихтинга занимает одно из центральных мест по разъяснению грандиозного заговора против Ивана IV, возникшего в 1567 году. Из русских источников про вторую часть этого заговора упоминается только в Переписной Книге Посольского Приказа 1626 года: «Столп, а в нем статейной список из сыскного из изменного дела 78 (1570) году на Ноугородцкого Архиепископа на Пимена и на новгородцких Диаков, и на Подьячих, и на гостей, и на Владычних Приказных, и на Детей Боярских, и на Подьячих, как они ссылалися к Москве с Бояры, с Олексеем Басмановым и с сыном его Федором, и с Казначеем с Микитою Фуниковым, и с Печатником с Ив. с Михайловым Висковатого и с Семеном Васильевича сыном Яковля, да с Дьяком с Васильем Степановым, да с Ондреем Васильевым, да со князем Офонасием Вяземским, о сдаче Вел. Новагорода и Пскова, что Архиепископ Пимен хотел с ними Новгород и Псков отдати Литов. Королю» и т. д. Подлинник этого дела бояре постарались уничтожить. Поэтому сведения о заговоре сохранились только у иностранных писателей, а именно у польского хрониста Мартина Вельского, лифляндских историков Кельха и Геннинга, недавно изданного Штадена и, наконец, у нашего Шлихтинга. Из новых историков существование этого заговора предполагали с большей или меньшей категоричностью Щербатов и Арцыбашев.
Суть дела заключается в следующем. Осенью 1567 года царь задумал большой поход в глубь Ливонии, 21 сентября он выехал на литовскую границу, а 12 ноября, после совещания со своим двоюродным братом князем Владимиром Андреевичем и боярами, решил немедленно вернуться обратно. Причина этого крылась в том, что польский король Сигизмунд Август через некоего Козлова стакнулся с московскими боярами и те обещали выдать ему царя. Когда это намерение было раскрыто и царь уехал домой, то и Сигизмунду не оставалось ничего иного, как распустить войско и вернуться в Гродно. Шлихтинг с некоторой неточностью представляет дело так: «И если бы польский король не вернулся из Радошковиц и не прекратил войны, то с жизнью и властью тирана все было бы покончено, потому что все его подданные были в сильной степени преданы польскому королю». Это показание его особенно красочно потому, что наряду с этим прямым признанием вины бояр (их, конечно, прежде всего следует разуметь под «всеми его подданными») Шлихтинг при описании каждой казни изменников старательно подчеркивает их невиновность.
