— Чистяков говорит, что прямых фактов нет, но ему кажется, что и врачиха под Киевом, и окружение в 1942-м были неспроста. С этой врачихой он и сдался в плен. Предлагали ему улететь, весь штаб его улетел, сейчас в Москве все на пенсии, а он отказался.
— Неспроста, — соглашается Молотов.
— И власовцами стали не солдаты его ударной армии, а те, кого набрали из концлагерей. А на эту армию легла незаслуженная тень…
09.06.1976
Чистяков рассказывал о приеме в Кремле в честь Победы. Приглашенные по фронтам подходили с рюмкой к столу Политбюро — чокаться.
— Когда до меня дошла очередь, Сталин взял маленькую рюмочку: «Выпьем за генерала Чистякова — он прославился под Сталинградом! Иван Михайлович, за ваше здоровье!» А Калинин: «Ну, земляк тверской, теперь давай со мной!» И Молотов: «Тоже надо выпить!»
Пока со всеми членами Политбюро выпил, успел набраться. А за нашим столом фужерами пьют и зовут меня: «Иван, давай скорей сюда!»
На следующий день Сталин вызвал Чистякова в ЦК. «Зачем я ему понадобился? — думал Иван Михайлович. — Только вчера все кончилось».
Приехал.
— Ну как? — спрашивает Сталин.
— Голова немножко болит.
— У меня тоже, — сказал Сталин. И продолжил: — Вы Дальний Восток знаете?
Чистяков прекрасно понимал, что Сталину все про него известно.
— Знаю, товарищ Сталин.
— Придется ехать с японцами воевать.
— А я-то думал, война кончилась, отвоевал.
— Ну что, пошлем туда другого генерала, — говорит Сталин, — который не знает условий Дальнего Востока, Маньчжурии, Японии, — он там дров наломает! Принимайте армию.
«Японцев быстро там разбили, — вспоминает Чистяков. — Взял в плен японского генерал-лейтенанта. Тот говорил по-русски. «Как же вы хотели с нами воевать — у вас техника 1905 года?» — спрашиваю. Отвечает: «У нас своего металла нет, все покупное».
Попа одного взяли. Ходит по церквам, машет кадилом: «Иосифу Виссарионовичу многая лета!..» Оказался штабс-капитаном русской армии».
После гибели генерала Панфилова Чистяков командовал его дивизией. Говорит, что Сталин всех генералов делил на «наступающих» и «отступающих». Перед наступлением под Сталинградом Сталин сменил там весь командный состав: всех «отступающих» снял и назначил «наступающих» — Рокоссовского, например.
— И моя очередь пришла. Вызвал Сталин: «Иван Михайлович, принимай армию, ты у нас «наступающий» генерал!
«На Курской дуге, — рассказывал Чистяков, — во время танкового удара наши стали молотить друг друга, танк наскакивал на танк — перепутали!»
С нами за столом сидел генерал-лейтенант авиации Герой Советского Союза Кожевников, его свои же сбили на Курской дуге, и он упал прямо на танк…
«В чем моя ошибка? — признается Чистяков. — Когда сражение кончилось, надо было подобрать танки. Немцы ночью свои танки все увели, отремонтировали и снова на нас двинули. А я посмотрел: далеко идти, потеряем людей… Людское сражение еще не начиналось, только танковое…»
09.06.1976
Беседа с Покрышкиным
…На веранде рядом с Молотовым Александр Иванович Покрышкин и его жена Мария Кузьминична[15]. Сели за стол обедать. Сперва было налито сухое вино. Покрышкин поморщился. Появился коньяк.
Покрышкин смотрит групповой снимок летчиков-героев:
— Этого нет, этого нет, этого нет, этого нет. Дзусов умер. Братья Глинки. Обоих нет. Этот здоровый, пил, курил… А этот не пил, не курил — рак.
— Я ведь тоже на фронте была всю войну! — говорит Мария Кузьминична. — Так что перед вами гвардии рядовой… Нет, сержант я, сержант, в высоком звании.
— А что, — говорит Молотов, — у солдат каждое звание имеет очень большое значение. Здоровье как? — спрашивает он у Покрышкина.
— Да война, знаете…
— У него спина болит, — отвечает за мужа Мария Кузьминична, — потому что во время войны его сбивали, он же падал прямо в лес с самолетом, у него поврежден позвоночник. А потом перенес две очень тяжелые операции. Мы на Покровского молимся. Врачи сказали, что это война.
— То, что поработал, на здоровье не могло не отразиться, — говорит Молотов.
— Ты стреляешь, по тебе стреляют. Перегрузки большие. Сознание теряешь. Так четыре года, — кратко поясняет Покрышкин.
— Он же четыре года воевал, с первого до последнего дня! — добавляет Мария Кузьминична.
— Большое вам спасибо за смелую дипломатию, — обращается Покрышкин к Молотову.
— Вам, вам больше надо говорить спасибо, вам больше приходилось.
— Наше дело маленькое, наше дело стрелять. А ваше дело было — политику построить… Заставить капиталистов воевать против капиталистов… Тяжело было. Главное — победили.
— Теперь мы это дело никому не дадим назад повернуть, — говорит Молотов. — Но трудности еще могут быть большие. Иметь дело приходилось с разными людьми, вплоть до Гитлера. Только я с ним имел дело… Пришлось повидать много разных людей.
Спрашиваю Покрышкина о воздушных боях.
— На всех самолетах ручка от пушки, — отвечает Александр Иванович. — Ручка большая. И пулемет — кнопку нажимаешь. А воздушный бой — он из секунд. Прилетаешь — патронов нет, а снарядов полно. Я всем приказал: от пушек и пулеметов — на одну гашетку, поймал, нажал, все стреляет — пушки, пулеметы, все залпом. Ну конечно, сбиваешь. На «Кобре» пушка тридцать семь миллиметров, а на Ла-5 — две по двадцать миллиметров.
— Вам в таком положении сколько раз приходилось быть? — спрашивает Молотов.
— Много раз. Зафиксированных боевых вылетов у меня около семисот. Воздушных боев больше полутораста.
— И пятьдесят девять самолетов сбил лично, — добавляю.
— Ну, это засчитанных. Был приказ в сорок первом году: засчитывать, когда наши пехотинцы подтвердят. Потом фотокинопулемет. Что, немцы нам подтвердят?
— А сколько всего вы сбили?
— По памяти, я сбил девяносто машин, — говорит немногословный Покрышкин. — Да, засчитанных и незасчитанных. Я врезал ему, дымит, упал где-то, его не засчитали. Летчики летали хорошие, самолеты у них хорошие. В сорок втором я летал на «мессершмитте» на спецзадание. С немецкими знаками… На МиГ-3 фонарь затягивали наоборот, назад, а не вперед. Надо затянуть назад и на замки поставить. Сбрасывали фонари, обмораживались. А иначе фонарь заклинивало, летчики горели и не могли выброситься…
История когда-то, как говорят, свое докажет. Я выращен Сталиным и считаю, что, если бы во время войны нами руководили слабые люди, мы бы войну проиграли. Только сила, ум помогли в такой обстановке устоять.
Это вы сделали. И внесли большой вклад. Всегда мы вас ценили…
Я никогда не был в Гори. Приехали в воскресенье. Закрыто. Для меня открыли. Я, конечно, ожидал большего… Дали книгу отзывов. Я пишу: «Преклоняюсь перед величием революционера, вождя, под руководством которого мы строили социализм и разгромили немецкий фашизм». Коротко. Летчики-истребители коротко говорят.
Прилетел в Москву, вызывают в ЦК: «Что вы написали, вы понимаете?» — «Что чувствовал, то и написал».
— Правильно, — одобряет Молотов.
— Мы в войну-то знали, воевали под его руководством. Он командиров дивизий находил… История не может быть безликой[16]!
Когда мы начинали — «Там коммунистов много!».
А они в нас стреляют. В плен возьмешь — «Я коммунист!».
А когда не в плену, он стреляет. А вы Черчилля — самого злейшего врага! — заставили против немцев воевать!
…Говорю о том, что Покрышкина уважают не только за его геройство, но еще и за то, что в войну не погиб ни один из его ведомых.
— Клубов полетел без меня — зенитка сбила, — с горечью говорит Александр Иванович.
Мария Кузьминична приглашает на сибирские пельмени — их дача рядом.
— Вы же вятский, — говорит она Молотову.
— Вятские — ребята хватские, — подхватывает Покрышкин.
— Семеро одного не боимся, — добавляет Молотов.
— Вятские приехали в Кострому, — говорит Покрышкин, — и заснули в поезде. Постоял поезд, возвращаются обратно в Вятку. Просыпаются, один говорит: «Кострома не хуже нашей Вятки!»
— Своей родиной нужно гордиться, — говорит Молотов, — украшать ее.
— Он украсил: ему памятник стоит в центре Новосибирска, — говорю я.
А Мария Кузьминична рассказала о том, что как-то Александр Иванович прилетел в Новосибирск, в свой родной город, и решил остановиться в гостинице, потому что родственников там пол-Новосибирска.
— Пролет делал, — разговорился Покрышкин. — В 1959 году. Из Бурятии летел. Знаю, если объявлюсь, схватят, и пошло по заводам. А у меня всего два дня. Решил инкогнито. Прилетел, начальника аэропорта там знал, взял машину, поехал в город. Решил домой не заезжать, в гостиницу. На мне форма.
