Если чистосердечный человек, имея за душой только здравый смысл и порядочность, вопрошает, что же это такое — старая французская конституция, ему можно смело ответить:
«Это то, что вы ощущаете, когда находитесь во Франции; это такое соединение свободы и власти, законов и воззрений, которое заставляет думать иностранца, подданного какой-либо монархии и путешествующего по Франции, что он пребывает под иным правлением, нежели его собственное».
Но если имеется желание рассмотреть вопрос поглубже, то в памятниках французского публичного права обнаружатся свойства и законы, которые возвышают Францию над всеми известными монархиями.
Особенное свойство этой монархии заключается в том, что она обладает неким теократическим началом, которое отличает ее и позволило ей сохраняться четырнадцать сотен лет: нет ничего более национального, чем это начало. Епископы, наследовавшие друидам, лишь только совершенствовали его.
Я не думаю, что какая-либо иная европейская монархия использовала бы ради блага Государства большее число высших священнослужителей в гражданском управлении. Я мысленно восхожу от миротворца Флери [168] к Св. Одену [169] и Св. Леже [170] и стольким (стр.105 >) другим, политически так отличившимся во мраке их века; к этим настоящим Орфеям Франции, очаровывавшим своей лирой тигров и заставлявшим горные дубы двигаться за ними: я сомневаюсь, что возможно было бы указать на подобную череду где-нибудь еще.
Однако, если во Франции духовенство было одной из трех опор престола и играло столь значительную роль в народных собраниях, в судах, в кабинете министров и посольствах, то его влияние на гражданскую администрацию не ощущалось или ощущалось очень слабо; и даже если священник являлся премьер-министром, во Франции никогда не было правления священников.
Все влияния были хорошо уравновешены, и каждый занимал свое место. С этой точки зрения на Францию более всего походила Англия. Если когда-нибудь она вычеркнет из своего политического языка эти слова: Church and state, [171]ее правление погибнет, как погибло правление ее соперницы.
Во Франции модно было говорить (ибо в этой стране на все есть своя мода), что здесь живут в подневолье. Но почему же слово гражданинсуществовало во французском языке даже до того, как Революция завладела им, дабы его обесчестить, слово, которое не может быть переведено на другие европейские языки? Луи Расин [172] от имени своего города Парижа адресовал королю Франции эту прекрасную строфу:
При короле-гражданине
каждый гражданин — король.
Дабы восхвалить патриотизм Француза, говорили: это великий гражданин. Напрасны были старания переложить это выражение на другие наши языки; (стр.106 >)выражения gross burger— на немецком, [173] gran cittadino— на итальянском вряд ли будут удовлетворительны. [174]Но достаточно об общих вещах.
Несколько членов старой магистратуры собрали и развили принципы французской Монархии в любопытной книге, которая, думается, заслуживает всяческого доверия Французов. [175]
Эти магистраты начинают, как надлежит, с королевских прерогатив, и, разумеется, нет ничего более великолепного.
«Конституция наделяет короля законодательной властью: от него исходит вся юрисдикция. Ему (стр.107 >)принадлежат право творить суд и препоручать его отправление должностным лицам; право помилования, жалования привилегиями и наградами; распоряжение должностями, возведение во дворянство; созыв и роспуск народных собраний, когда его мудрость подсказывает ему это; заключение мира и объявление войны, призывов в армию», стр. 28.
То были, вне сомнения, прерогативы великие, но посмотрим, что же французская конституция положила на другую чашу весов.
«Король правит только посредством закона и не имеет власти делать все то, что ему заблагорассудится», стр. 364.
«Есть законы, которые короли сами признали для себя, но, согласно знаменитому выражению, — в счастливой невозможности нарушитьих; это законы королевства, отличные от законов для единичных случаев, или внеконституционных, называемых „законами Короля“», стр. 29 и 30.
«Так, например, корона наследуется строго по линии мужского первородства».
«Браки принцев крови, заключенные без соизволения короля, лишены законной силы. Если правящая династия угасла, нация провозглашает себе короля, и т. д.», стр. 263 и пр.
«Короли как верховные законодатели всегда высказывались в утвердительной форме, обнародуя свои законы. Однако существует еще и согласие народа; но это согласие выражает только пожелание, признание и приятие его нацией», стр. 271. [176](стр.108 >)
«Три сословия, три палаты, три обсуждения: именно таким образом представлена нация. Выводом из этих обсуждений, если он единодушен, является пожелание Генеральных Штатов», стр. 332.
«Законы королевства могут приниматься только на собрании всего королевства, при общем согласии представителей трех сословий. Государь не может преступить эти законы; и если он осмеливается притронуться к ним, все сделанное им может быть отменено его преемником», стр. 292, 293.
«Необходимость согласия нации на установление податей — это истина, неоспоримо признаваемая королями», стр. 302.
«Пожелание двух сословий не может связывать третье, если не выражено его согласие», стр. 302.
«Согласие Генеральных Штатов обязательно для признания законным любого пожизненного отчуждения домена, стр. 303. И подобный же надзор вверен им во избежание любого отторжения частей королевства», стр. 304.
«Правосудие отправляется, от имени короля, магистратами, которые толкуют законы и следят, чтобы они ни в чем не противоречили основополагающим законам», стр. 343. В число их обязанностей входит защита от оказавшейся в заблуждении воли суверена. Именно из этого принципа исходил знаменитый канцлер де л'0питаль, когда он говорил, обращаясь к Парижскому Парламенту в 1561 году: Магистраты отнюдь не должны впадать в робость ни перед скоротечным гневом суверенов, ни перед страхом немилости, но всегда помнить о клятве подчиняться ордонансам, которые являются подлинными повелениями королей, стр. 345.
Вспомним, как Людовик XI, остановленный двойным отказом своего парламента, отступился от неконституционного отчуждения, стр. 343. (стр.109 >)
Вспомним, как Людовик XIV торжественно признал право на свободную проверку соответствия его актов [закону], стр. 347, и приказал своим магистратам не повиноваться ему, под страхом наказания за ослушание, если он направит им указания, противоречащие закону, стр. 345. Этот указ — вовсе не игра слов: Король запрещает повиноваться человеку; у него нет большего врага.
Этот великолепный монарх приказал также своим магистратам считать не имеющими законной силы любые [королевские] жалованные грамоты, содержащие пункты о передаче дела в высшую инстанцию или поручения о судебном рассмотрении гражданских и уголовных дел и даже приказал карать предъявителей таких грамот, стр. 363.
Магистраты восклицают: «Счастлива земля, где порабощение неведомо!», стр. 361. А прелат, известный своим милосердием и ученостью (Флёри [177]), написал, излагая публичное право во Франции: Во Франции все частные лица свободны; нет никакого рабства: есть свобода выбора местожительства, перемещения, торговли, браков, выбора профессии, приобретения имущества и распоряжения им, наследования, стр. 362.
«Военная власть никоим образом не должна вмешиваться в дела гражданского управления». Губернаторы провинций располагают лишь тем, что имеет отношение к вооруженной силе, они могут воспользоваться ею только против врагов Государства, а не против гражданина, который подчинен государственному правосудию, стр. 364. (стр.110 >)
«Магистраты несменяемы, и вакансии на важные посты могут образовываться только в случаях смерти отправлявшего должность, его добровольной отставки или вследствие приговора за должностное преступление», [178]стр. 356.
«Король, по делам, его касающимся, выступает как сторона в своих судах против своих подданных. Известно, что его обязали выплачивать десятину с плодов из своего сада, и т. д.», стр. 367 и т. д.
Если Французы чистосердечно, умерив страсти, посмотрели бы на себя, то они почувствовали бы, что этого довольно, и, может быть, более чем довольно, для нации, слишком благородной, дабы быть порабощенной, и слишком пылкой, дабы быть свободной.
Нам могут возразить, что эти прекрасные законы отнюдь не исполняются. В таком случае в этом повинны были бы Французы, и нет для них более надежд на свободу: ибо если народ не способен извлечь пользу из своих же основополагающих законов, то совершенно бесполезно изыскивать ему другие: это знак того, что он не создан для свободы или что он непростительно развращен [179](стр.111 >)
