захотел, чтобы на подступах к Варшаве корпуса французской армии сдвинулись плотнее, дабы противостоять русским единой массой в 80 тысяч человек и уберечься от неудачи. Он приказал им не искать и не принимать сражения, разве что они окажутся в существенном численном превосходстве, и двигаться с множеством предосторожностей, опираясь на правый фланг и прикрываясь австрийской границей. Предпринять наступление русские могли, лишь перейдя Вислу на левом фланге французов, в окрестностях Торна и тогда французы могли либо оттеснить их к Висле, либо прижать к морю, либо отбросить на штыки второй французской армии, идущей в Познань.
Наполеон предписал Даву передвинуться вправо, как того требовала дорога из Познани в Варшаву, и послать драгун прямо на Вислу, в Коваль, чтобы оказать поддержку Ланну и Ожеро. Ланн, оправившись среди изобилия Бромберга от лишений долгого пути через пески, опережал Ожеро. Ему было приказано подниматься по Висле и, выйдя на соединение с корпусом Даву, сформировать его левый фланг. Ожеро выступил чуть позже и, пройдя той же дорогой, сформировал левый фланг Ланна.
Шестнадцатого ноября и в последующие дни Даву, предшествуемый Мюратом, передвинулся из Познани, где оставил всё в совершенном порядке, на Семпольно, Клодаву, Кутно. Ланн, покинув Бромберг и пройдя, прикрываясь Вислой, недалеко от Торна, снова завяз в песках, которые в этой части течения Вислы встречаются повсюду. Он снова столкнулся с бесплодностью, голодом, запустением и не стал от этого благосклоннее относиться к предстоящей войне. Ожеро следовал за ним и разделял его впечатления, как случалось нередко, ибо многими чертами он был схож с Ланном, хоть и менее одарен и энергичен.
Мюрат и Даву, не испытывая искушения дать сражение без Наполеона, выдвинулись со многими предосторожностями до самых окрестностей Варшавы. Двадцать седьмого ноября их легкая кавалерия оттеснила из Блоне неприятельское подразделение и показалась у ворот столицы. Русские повсюду отступали и уничтожали провиант либо переправляли его с левого на правый берег Вислы. Для отступления им нужно было лишь пересечь Варшаву, которая переставала казаться им надежным местом, по мере того как приближение французов возрождало надежды в сердцах ее жителей. Итак, русские ушли обратно за Вислу и заперлись в предместье Прага, расположенном, как известно, на другом берегу реки. Уйдя за реку, они разрушили мост и затопили или увели с собой все лодки, какие могли послужить для переправы.
На следующий день Мюрат во главе конно-егерского полка дивизии Бомона вступил в Варшаву. Население мелких городов и деревень за Познанью казалось менее экспансивным, чем в Познани, потому что было угнетено присутствием русских. Но в многочисленном населении порывы соразмерны ощущению его силы. Навстречу французам из города выбежали все жители Варшавы. Наконец-то они увидели этих славных и долгожданных французов, а во главе их – блестящего кавалерийского генерала, ныне принца, завтра короля, с такой отвагой и блеском ведущего авангард. Они с восхищением рукоплескали его яркой наружности и героической посадке и приветствовали его тысячекратными возгласами «Да здравствует Император! Да здравствуют французы!». Восторг охватил все классы населения. Радость несчастного народа была горячей, глубокой и несдержанной. Русские уничтожили провиант, но усердие поляков восполнило его недостаток. Население наперебой разбирало французских солдат и офицеров по домам.
Два дня спустя в Варшаву вступила отставшая от быстрой кавалерии пехота маршала Даву. Ее встречали столь же восторженно и с теми же проявлениями энтузиазма. В первое время, когда предчувствие будущих трудностей заглушалось радостью и надеждой, всё казалось таким прекрасным!
Как мы сказали, Наполеон искренно мечтал восстановить Польшу. Но, помимо того что нужно было принудить Россию и Пруссию пожертвовать большими территориями, чего можно было добиться лишь в результате сокрушительной победы над ними, требовалось еще забрать у Австрии Галицию. Оставив эту провинцию вне Польши и удовольствовавшись ее восстановлением из двух третей ее прежних земель, можно было возбудить в Венском кабинете прилив недоверия, ненависти и враждебности и привести, быть может, австрийскую армию в тылы французской. Поэтому Наполеон решил взять лишь условные обязательства перед поляками и объявить их независимость, только когда они заслужат ее единодушным порывом, великим рвением помогать ему, энергичной решимостью защищать возвращенное им отечество. К несчастью, высшее польское дворянство чувствовало куда меньше воодушевления, чем народ. Обескураженное несколькими неудавшимися восстаниями, опасавшееся быть покинутым, после того как себя скомпрометирует, дворянство не спешило бросаться в объятия Наполеона и поднимать мятеж, чтобы получить от французов независимое, но лишенное опоры государство в столь опасном окружении Пруссии, Австрии и России. Большинство варшавских дворян сочли бы счастливой переменой судьбы переход в подданство к Александру при условии восстановления как нации, дабы играть при императоре России роль, какую венгры играют при императоре Австрии. По мнению многих из них, весьма подверженных влиянию русских интриг, это было единственно осуществимое восстановление Польши, ибо Россия, говорили они, находится рядом и в состоянии поддержать дело своих рук, в то время как независимость, которую они получат от Франции, будет недолговечной, эфемерной и исчезнет, как только удалится французская армия. Вдобавок часть дворян, с холодностью принимавших освобождение Польши из рук французов, испытывали чувство еще менее возвышенное, а именно зависть к польским генералам, прославившимся во французских армиях и теперь явившимся на родину с репутацией, притязаниями и преувеличенным чувством своих заслуг.
Однако все эти соображения не мешали общей массе дворян чувствовать радость при виде французов; только радость их была сдержанной и побуждала выдвигать условия человеку, которому не позволил бы ставить никаких условий патриотизм. Но простой народ, более единодушный и менее склонный к размышлениям, желал слиться с французами в объятиях и толкал в них всех – буржуазию, дворянство и священников.
Раздираемая столь противоположными чувствами, высшая варшавская знать начала заискивать перед Мюратом и представила ему свои пожелания, но в виде не требований, а как бы советов, с целью, по ее словам, произвести в польском народе всеобщий подъем. Пожелания состояли в том, чтобы Наполеон без промедления провозгласил независимость Польши и не ограничился этим актом, а выбрал короля из собственной семьи и торжественно возвел его на трон Собеских. Получив такую двойную гарантию, поляки, не сомневаясь более в намерениях Наполеона, в его твердой решимости поддержать свое дело, предадутся ему душой и телом. Претендент на корону из императорской семьи был уже определен. Им стал доблестный кавалерийский генерал, словно созданный стать королем нации конников – сам Мюрат, который в глубине сердца действительно пламенно желал короны, и в особенности той, которую ему теперь предлагали, ибо она отвечала его героическим склонностям и вкусу к фривольности и пышности.
Страсть к короне пожирала Мюрата с тех пор, как он женился на сестре Наполеона. При
