Александр Говоров - Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года

- Молчи, пиита несчастный! - погрозил ему Евмолп. - Не язви наши раны!

- Боярышня под зонтиком! - рассердился Сербан и вырвал у него зонтик. - А я простить себе не могу, как я мог забыть об этом Тузове!

Он задергал дверь так, что петли ходуном заходили. Эхо разнеслось в полуденной дреме слободки.

Геперал-полицеймейстер в окне нартовского домика, скрытый резной листвой клена, при этом сказал:

- Дело становится интересным, и устроился поудобнее.

- Они принимают нас за татей, предположил Холявин.

Сербан приложил ладони ко рту и объявил раздельно:

- Мы ищем здесь слугу! Кто видел со вчерашнего вечера человека в ливрее Кантемиров?

Вольный дом продолжал безмолвствовать. Окрестные жители, которые сначала вышли на шум, поспешили схорониться, чтоб в свидетели не попасть. Преображенцы сели на ступеньки, задумались.

- Что ж ты, Камараш, - сказал Антиох кучеру, - не берег господина Тузова, как тебе приказали?

Тот вместо ответа покаянно постучал себя кнутовищем по лбу. Сербан снял треуголку, взъерошил мокрые от пота волосы.

- А все проклятый граф Рафалович! - воскликнул он. - Глядь, у него туз пик неизвестно откуда взялся! Я бы ему показал, я бы сорвал у него куш, сотни три! Цесарец окаянный!

- Это вдвойне становится интересным, - сказал себе Девиер.

- Эхма, была не была! - вскричал Холявин, засучивая рукава. - А ну, ребята, Преображенцы не отступают!

Они нашли слегу, валявшуюся в лопухах, и, подтащив к двери, стали орудовать ею как рычагом.

- Не пора ли вмешаться? - предложил за спиной генерал-полицеймейстера Курицын.

- За Соньку свою боишься? - усмехнулся Девиер. - Погоди!

Не сумев вывернуть дубовую дверь из петель, Холявин и Сербан перехватили слегу как таран. "Ать-два-три!" - ударили.

Тогда дверь распахнулась сама. Там стоял вооруженный шпагой Весельчак, за его спиной теснились слуги.

- Барыня почивать изволят, - объявил Весельчак и даже перевел на неведомый язык: - Дормире, грандире, волонтире. Вечером, судари, приходите и без дреколья-с!

- Прочь с дороги! - заявил распалившийся Холявин.

- Потише, господин, - миролюбиво ответил Весельчак, выдвигая ладонь, огромную, как печная заслонка.

- Не смей прикасаться! - закричал Холявин. - Ты знаешь, кто я?

- Да, да, ты знаешь, кто он? - поддержал его Антиох, который успел забраться вновь на дроги и раскрыть свой зонтик.

И поскольку ладонь Весельчака, словно некий пограничный столб, была отодвинута продвигавшимся Холявиным, лязгнула сталь клинков. Рядом с Холявиным встал Сербан. Антиох, как только дело дошло до драки, оставил свой зонтик и кинулся к товарищам, на ходу обнажая шпагу.

- Сейчас станут звать полицию, - сказал встревоженный Курицын. - А что сделаем мы?

- Эти не станут звать полицию, - ответил Девиер, смеясь. - А полиция у них кто? Купленный-перекупленный Курицын?

В сенях полнощного вертепа вовсю звенела сталь.

- Сии противники нам ведомы! - вскричал Холявин, отражая выпад. - Не давеча ли у канала?..

- Оп-па! - Сербан серией ловких маневров загнал в глубь дома громадину гайдука.

- И дерутся по-воровски! - вторил ему Холявин, гоня шпагой сразу двух слуг.

- Сражение переместилось внутрь, - сказал генерал-полицеймейстер, опуская отогнутую ветку клена. - Но мы подождем.

Там, за распахнутыми дверями вольного дома, убыстрялся топот ног. Звякал металл о металл, время от времени кто-нибудь охал. Вдруг заскрипела старая древесина, завизжала, заскрежетала. Это обломились перила внутренней лестницы под тяжестью дерущихся, рухнули вниз. Послышался взрыв грубой брани, нарастающий визг.

5

- Остановитесь! - раздался повелительный женский голос.

Евмолп Холявин опомнился. Он был уже на верхней ступеньке, острие шпаги наставив в грудь музыканта Кики. Рубашка на груди самого Евмолпа была порвана и замарана кровью.

Внизу на обрушившихся перилах лежал, охая, толстый буфетчик. Гайдук Весельчак, бросив свой мажордомский жезл, прятался от воинственных Кантемиров. Растрепанная чернокожая женщина металась и отчаянно визжала.

- Положите оружие! - требовал женский голос. Холявин поднял глаза и увидел хозяйку дома. В восточном наряде - шаровары и тюрбан с перышком она целилась сразу из двух отличных пистолетов марки "Ферингер". Курки были взведены, и не было ни малейшего сомнения, что она выстрелит.

- Мы хотели только узнать, - сказал запыхавшийся Антиох, - мы хотели только спросить...

- Прежде всего положите шпагу, - возразила хозяйка.

И Антиох Кантемир, положив на ступеньку свой клинок, раскланялся и стал объяснять, что они ищут слугу, вернее, товарища...

- И для этого нужно врываться в дом! - негодующе воскликнула она и перевела дула своих ферингеров на черноусого Сербана. - Клинок в ножны, князь!

И тогда Евмолп ощутил, что слепая сила в нем вдруг поднимается изнутри, мускулы напряглись, и он уж не управляет собой.

- Он бешеный! - закричал, заметив это, Антиох. - Берегитесь!

Отбросив шпагу, Холявин одним прыжком очутился на площадке и схватил восточную красавицу за запястья. Не выдержав, она упала, увлекая его за собой.

Ударил двойной выстрел, задребезжали цветные стекла. Когда рассеялся дым, стало ясно, что обе пули ушли в короля Фарабуша, в его потемневшее от старости дубовое тело.

В нартовском домике полицейские чины насторожились.

- Стреляют! - сказал аудитор Курицын.

- Терпение! - ответил генерал-полицеймейстер. - И все же терпение! Терпение есть главная добродетель сыщика.

А в вертограде полнощном Холявин крепко прижал к полу раскинутые руки маркизы Кастеллафранка, ожидая, когда смирится ее порыв. Тюрбан ее развязался, волосы черной волной рассыпались по груди. "А глаза-то, глаза какие! - думал Евмолп почти что с ужасом. - Душу выворачивают!"

Отпусти! - сказала она низким голосом, словно какая-нибудь нюшка на скотном дворе. Он отпустил ее запястья, она села и ткнула его кулаком. И правда, что бешеный!

Она поднялась, опираясь на плечо Евмолпа. Подошли братья Кантемиры, галантно извиняясь.

В нартовском домике Девиер и его помощники сначала были озадачены наступившей тишиной. Потом увидели, как гайдук Весельчак, с синяком на лбу, вынес изрядно порванный кафтан, тот самый, на спине которого был золотой лев, и развесил его на солнцепеке. Затем он вывел шатающегося буфетчика и стал лить ему воду на голову. Слуга принес из сарая инструмент, и в доме резво застучали молотки, ликвидируя следы побоища.

А в верхних покоях раскрылись настежь окошки, и слышался звон фарфора и серебра - приготовлялся кофе.

- Эй, Камараш, чертяка, ты где? - закричал Сербан, напившись кофе и выходя на крыльцо. - Ты и господ своих проспишь!

Оба Кантемира и с ними Холявин взобрались на дроги. Камараш хлестнул, и застоявшиеся лошадки покатили через пыль.

- Ну и ну! - сказал Девиер, отходя от окошка. - То ломятся словно тати, то кофеи распивают! Однако очевидно - Тузова здесь нет. Не сидит ли он и правда, как я напророчествовал, в своей слободке? А Сонькой этой придется заняться мне самому.

6

Ax, если б Алена, словно невская чайка, могла бы взлететь и опуститься в Канатной слободке, где он, Максим Петрович, - о, дай боже, чтоб это было так! - попивает свой утренний взвар. Или чистит конька своего. Или

Она ясно представила себе это - покоится на гостеприимной грачевской перинке, на наволочке с красными петухами.

Выбежав из полицейского дома, она первым делом кинулась на Неву. На приспши лодок было много, ялычники галдели наперебой:

- А вот с ветерком ко каналу прокачу!

- Кому за полушку на Васильевский остров, на березовый?

- Эй, раскрасавица пшенишная, тебе на Смоляной буян? Всего полторы копейки, садись!

Озадаченная Алена остановилась, уже занеся ногу па борт лодки.

- А у меня только копеечка...

- Э, нет! яличник даже веслом отгородился. За копейку не пойдет, себе дороже. Овес подорожал!

- Ну при чем здесь овес? - чуть не плакала Алена.

Яличники разразились хохотом, но цены никто не сбавлял. И Алена вернулась на набережную, пустилась со всех ног мимо дворцов, а речная команда улюлюкала ей вслед.

На Царицыном лугу она сделала большой круг, чтобы обежать подалее мрачный куб Голштинского глобуса, который всегда ее путал. Пересекла Прачешный мостик, где служанки белье мыли-колотили, господ языком перемывали.

И тут у задов Шпалерного ряда на тропе, вившейся по пустырям близ Невы-реки, ее разморило. Ночь ведь всю не спала, ни крошки не съела. Жара ее допекла, битый кирпич колол босые ноги.

Коленки сами собой подкосились, и она села под огромные лопухи, украшавшие угол какой-то казенной ограды.

Очнулась от удара в спину и резкого крика:

- Вставай, разлеглась! Скрыться, убежать хочешь? Над нею краснорожий полицейский занес трость, готовясь ударить снова. Поодаль стояли еще несколько полицейских в васильковых кафтанах.