Едва победа на правом фланге склонилась на сторону французов, Дюмурье поспешил к центру, чтобы добиться победы и здесь. Он отделил шесть эскадронов стрелков и во главе этой конницы во весь опор помчался к лесу, чтобы напасть на австрийскую кавалерию, как вдруг увидел приближавшегося к нему галопом герцога Монпансье. Молодой принц мчался сообщить ему о победе герцога Шартрского. А вскоре и Тувено принес весть о торжестве левого фланга при Жемаппе. Дюмурье обнял обоих вестников победы; крик радости, вырвавшийся из груди генерала и его офицеров, был повторен эскадронами и пронесся от Кюэма до Жемаппа, из уст в уста, по всей линии высот, занятых теперь французами.
Дюмурье, который хотел и мог воспользоваться результатами своего успеха, посылал адъютанта за адъютантом к генералу д’Арвилю, командовавшему Валансьенской армией. Она занимала, в качестве резервного корпуса, высоты Сипли, вблизи предместий Монса. Дюмурье умолял генерала поспешно перейти долину, отделяющую Сипли от горы Пализёль, взобраться на три редута, возвышающиеся над этой долиной, и таким образом обрезать австрийцам путь к Монсу.
Но медлительность генерала д’Арвиля обманула надежду Дюмурье. Герцог Саксен-Тешенский и генерал Клерфэ без задержек вступили в Моне и заперли за собою ворота. Оставшееся за ними поле сражения и славная весть о победе оказались единственными плодами успеха Дюмурье.
Усталость, оскудение в боеприпасах, истощение сил армии, сражавшейся в продолжение четырех дней, наконец, недостаток в пище вынудили главнокомандующего дать войскам два часа на отдых. Им роздали хлеб и вино на самом поле сражения. Этот привал на взятых штурмом редутах, среди сожженных деревень и груд трупов, под звуки «Марсельезы», представлял глазам Дюмурье, проезжавшего шагом по полю сражения, картину его потерь и победы.
Генерал оставался философом настолько, чтобы растрогаться при виде этой картины, и в то же время честолюбивый воин в нем наслаждался этим зрелищем. Он не потерял ни одного из своих приближенных и друзей. Тувено, герцог Шартрский, герцог Монпансье, Бернонвиль, Ферран, преданный и храбрый Батист, Фелисите и Теофилия де Ферниг следовали за ним, оплакивая мертвых, поднимая и утешая раненых. Троекратный крик приветствовал Дюмурье — со стороны бригад, полков и батальонов. Ни один раненый не упрекнул его за пролитую кровь, а все оставшиеся в живых восхваляли его за сохраненную жизнь. Тучи, с утра застилавшие небо, рассеялись от залпов артиллерии, и все пространство, занятое войсками, теперь заливал свет яркого осеннего солнца. Несколько домов, зажженных гранатами, и вереск, вспыхнувший от картечи в лесу, еще тлели.
Груды трупов отмечали каждый шаг батальонов: почти все выстрелы, направленные против нападающих, оказались смертельны. Только тысяча двести или тысяча пятьсот раненых были доставлены своими товарищами в лазареты. Врачи обратили внимание на то, что даже бред солдат, умиравших от ран на другой или третий день после сражения в госпиталях Монса, имел патриотический характер: воодушевление, увлекшее их на поле сражения, не стихало и во время агонии, а последними словами перед смертью были слова Руже де Лиля или слово «свобода».
Когда Дюмурье входил в палатку, чтобы отдать приказ насчет нового наступления, его остановил кортеж: солдаты перетаскивали на носилках умиравшего генерала Друэна. Виновный в беспорядке, который чуть не обратил победу в поражение, Друэн своими ранами искупил проступок своих солдат. Его товарищи торжествовали, он умирал…
Было четыре часа пополудни. Вся французская армия двинулась, чтобы занять предместья Монса, из которого австрийцы выступили еще ночью. Дюмурье вошел в Моне как победитель. Появление его ясно продемонстрировало, какая сильная жажда независимости царила во всей Бельгии во время правления австрийцев. Городские власти и жители поднесли венки из дубовых листьев Дюмурье и Дампьеру: таким образом монсские якобинцы приписывали последнему часть победы. Дюмурье справедливо негодовал из-за того, что его хотят заставить разделить славу с помощником, образ действий которого, по его мнению, мало содействовал победе. Победа всецело принадлежала ему, потому что он ее подготовил, добивался и достиг. И теперь эту победу оспаривала у него зависть, следующая по пятам великих людей. Успех потерял в его глазах изрядную долю прелести, а якобинцы сделались еще ненавистнее.
Французская армия нашла в Монсе двести пушек и огромные запасы продовольствия. Дюмурье пять дней был занят организацией власти в стране и распределением продовольственных припасов. Он хотел предоставить Бельгии самоуправление под протекторатом французской армии, справедливо полагая, что независимый народ, исполненный ненависти к Австрии, детище Французской революции, мог быть гораздо полезнее, чем завоеванная, подчиненная и угнетенная провинция, опустошенная комиссарами Конвента и пропагандой якобинцев. Первое время он обращался с бельгийцами как с братьями; комиссары же и якобинцы хотели обращаться с ними как с побежденными.
Во время вынужденного, но рокового пребывания в Монсе офицеры Дюмурье, медленно и не полностью приводя в исполнение его план, подвигались по направлениям, которые он назначил каждому из них. После ряда стычек с аванпостами, происходивших между 12 и 14 ноября, армия вошла в Брюссель, столицу Бельгии, покинутую накануне генералом Бендером.
В одной из этих стычек Фелисите де Ферниг заметила юношу из числа бельгийских волонтеров, выстрелом сшибленного с лошади и отбивавшегося саблей от окруживших его уланов. Фелисите бросилась на помощь раненому, убила двух улан и обратила остальных в бегство; затем слезла с лошади, подняла бельгийца, проводила до санитаров и возвратилась к генералу. Молодого бельгийского офицера звали Вандервален. Оставшийся по уходе французской армии в брюссельском госпитале, бельгиец вскоре забыл свои раны, но не смог забыть очаровательной спасительницы, явившейся ему на поле битвы. Лицо женщины, носящей одежду товарища по оружию, бросившейся в схватку, чтобы спасти его от смерти, и склонявшейся затем над его ложем в лазарете, постоянно являлось его воображению.
Когда Дюмурье бежал за границу и армия потеряла следы юных воительниц, которых он увлек за собою, Вандервален вышел в отставку и отправился в Германию на поиски своей спасительницы. Он долго ездил по северным городам, тщетно стараясь получить какие бы то было сведения о семействе Ферниг. Наконец он нашел Фелисите в одном из захолустных местечек Дании. Его благодарность перешла в любовь, когда он увидел ее в одежде, свойственной ее полу. Он женился на ней и увез к себе на родину. Теофилия, ее сестра и подруга по ратной славе, последовала за Фелисите в Брюссель. Она умерла там еще молодой, не выйдя замуж.
Обе сестры, неразлучные в мирной жизни и на поле битвы, нашли покой на чужбине, похороненные под одним и тем же кипарисом. На какой мраморной доске записаны их имена? В котором из бесчисленных залов Версаля выставлены их портреты? На которой из французских границ, орошенных их кровью, возвышаются их статуи?..
Представители Брюсселя принесли ключи от города в главную штаб-квартиру в Андерлехте. «Заберите эти ключи обратно, — сказал им Дюмурье, — мы не враги ваши; управляйте собою сами и не подчиняйтесь чужеземцам». Генерал не допустил грабежа, постарался, чтобы его войска не поддались влиянию распущенности, царящей в каждой большой столице. Четыре тысячи бельгийских солдат перешли на сторону освободителей своего отечества и, нацепив трехцветные кокарды, встали под их знамена, заполнив таким образом ряды, разреженные во время битвы при Жемаппе.
Дюмурье, возвеличенный этим двойным триумфом, любимый народом Бельгии, независимость которой отстоял при Вальми, и войском, обязанным ему своей победой, сделался настоящим диктатором всех партий. Госпожа Ролан вела с ним секретную переписку, в которой восхищение его победой доходило до опьянения. Жансонне и Бриссо настойчиво советовали ему завоевать Голландию и Германию. Якобинцы установили его бюст, увенчанный лаврами, в зале своих заседаний. Робеспьер молчал, чтобы преждевременно не пойти вразрез с общим мнением. Один Марат решился обличить Дюмурье как изменника, уподобляя его Кромвелю.
Дюмурье оставалось отдаться на волю течения, поднимавшего его все выше и выше. Но он сам замедлил движение, увлекавшее его к успеху. Вместо того чтобы в походах оставаться завоевателем во имя республики, он преждевременно прекратил любые свои действия. Он дал время Англии составить заговор, Голландии — вооружиться, Германии — осмотреться, Бельгии — сделаться недовольной своим положением, собственной армии — остыть в своем порыве, а генералам — начать злоумышлять против него. Движение — вот основа всех революций. Замедлить его — значит изменить им.
