— Возьмем? — обернулся летчик к геологу.
— Возьмем.
Когда от земли оторвались, собаке стало нехорошо. Все, кто летал на маленьком самолете, знают, как швыряет его по ухабам теплого и холодного воздуха. Запах бензина, тряска и рев мотора положили Кубаря на живот. Глаза помутнели, шерсть стала мокрой и поднялась дыбом… Когда, спотыкаясь на каменистой равнине, самолет наконец замер, когда дверца открылась, Кубарь вскочил и пулей, не оглянувшись, умчался. Следили, пока рыжая точка не скрылась за горизонтом. Геолог махнул рукой:
— Все. К этой птице уже не вернется. Будет жить с песцами.
Летчик огорченно молчал.
Работали четверо суток. Любопытные песцы прибегали на стук молотков и, помочившись на камни, убегали. Кубаря не было.
Погрузили ящики с образцами. В последний раз долго глядели между валунами.
— Нет, не вернется, — сказал геолог.
Заревел мотор. На что-то надеясь, летчик помедлил со взлетом. И вдруг положил на плечо геологу руку:
— Гляди…
По сыровато-зеленой земле катился лохматый шар. С разбегу, без лестницы прыгнул в открытую дверцу, тяжело дышит. Шерсть висит клочьями. На боках и спине краснеют следы песцовых укусов.
Люди переглянулись:
— Без человека не может…
Пастушья дудочка
В Латвии его знает каждый мальчишка. Матери, когда укладывают ребятишек спать, читают им книжки этого деда. Его слова и его дудочку вся республика слышит по радио. Его называют лесным колдуном. Письма ему пишут так: «Рига, дудочнику Григулису». Я тоже слышал о нем и сделал крюк, чтобы повидать волшебника с дудочкой.
Дом у него на краю Риги. В этом месте не деревья сажали возле домой, а дома строили возле деревьев. Я был у него четыре часа и лишний раз убедился: при сплошной седине может жить молодое сердце. Седина была у него удивительной красоты. Если она попадает в луч солнца, от нее идет свет. Старик улыбается, чуть сощурившись, брови густые и тоже белые, коренастый — в самом деле очень похож на лесного доброго колдуна.
В комнате у него книги и чучела птиц, виолончель и пастушья дудочка. Внук Юрка играет на виолончели, дед на дудочке. Я вошел в тот момент, когда Григулис укладывал в папку исписанные листы. Поздоровались.
— Новая книга?
— Новая книга.
Новая книга для ребятишек о лесе, о птицах, о грибах и стрекозах. У него целая полка своих книг и печатных работ. На другой полке — ноты.
На третьей — толстые серьезные книги. Я старался определить: музыкант, ученый, писатель?
Он был пастухом, потом землемером, потом бухгалтером, полковым музыкантом. Первый раз в школу пошел, когда ему исполнилось двадцать лет. Сейчас ему больше восьмидесяти.
Он много и прилежно учился. Но верх над всей премудростью взяла простая грамота, которую постиг в лесу и в поле, когда ходил землемером и пастухом. В человеке живет сейчас и поэт, и ученый, и музыкант. Его дудочка лежит на столе рядом с куском янтаря и большой кедровой шишкой. Старик Григулис кладет дудочку в карман клетчатой полотняной рубашки, и мы идем в лес.
Он и правда похож на доброго колдуна…
Ничего нет проще пастушьей дудочки — палочка, дырочки. Подносишь к губам, палочка обретает голос. Если умело шевелить пальцами, разносятся по лесу простые, как азбука, звуки: крик птицы, мычанье коров, жалоба пастушьего сердца. Но и романс Чайковского способна родить еловая дудочка.
Звуки этого первобытного инструмента так необычны, что к пеньку, где мы сидим, поставив у дорожки корзинку с грибами, подходит девушка в шуршащем прозрачном плащике.
Потом прибегает орава мальчишек. Усаживаются и молчат.
А потом мы идем в глубь леса. Дудочка кричит иволгой. Молчание. И еще раз крик иволги. Желтая птица мелькнула в соснах и отозвалась флейтой. Потом прилетел зеленый дятел и беспокойным челноком стал нырять от дерева к дереву. Потом прилетели синицы… Старик звал птиц то дудочкой, то пищиком, то просто дул в хитро переплетенные пальцы:
— Иволга прилетела потому, что услыхала любовную песню. Дятел прилетел потому, что встревожился: кто-то залетел в его охотничью вотчину. Синицы прилетели потому, что я их голосом сказал: «Есть еда! Есть еда!»
Старик знает причину и смысл лесных шорохов. По голосу, не видя певца, назовет птицу.
Редкий человек знает всех птиц в наших лесах. Старик с белыми волосами не просто знает. Он скажет, о чем поет птица. Соловьи не все поют одинаково. Весной идет состязание. Самка выбирает самого голосистого, самого талантливого. Синицы кричат не всегда одинаково.
Если перевести лесные разговоры синиц на язык человеческий, то получится так: «Есть корм!», «Все в порядке, тишина и спокойствие!..», «Я люблю тебя! Ищу тебя!», «Тревога!». Старик знает, о чем говорят по ночам совы. Знает, какую песню поют зяблики, когда поднимается солнце.
Знает, почему птицы купаются в муравейниках и какая птица от теплых морей в Латвию приходит пешком. Оттого и зовут старика лесным колдуном. А настоящее имя его Григулис Карл Мартынович. В Латвии его знает каждый мальчишка.
Рассказ тракториста про зайца
— Удивительный характер у человека…
Лежим с трактористом Борисом Сапрыкиным на опушке. Трактор молчит. Прицепщик уехал в колхоз искать запасные части.
— Плохо ремонт делаем. Прошлую весну Колька Печник так долго стоял — птица под радиатором гнездо свила. Да-а… Не стали трогать. Пашет Колька, а птица на яйцах сидит…
А еще расскажу случай. Во время Отечественной войны под Старым Осколом схватились с немцами из-за маленькой деревеньки.
Деревеньки-то уже нет, все равно за это место деремся. Расстояние между окопами ну как вон до той груши. Вот их окопы, вот наши. Ничейная земля вся перепахана, разворочена снарядами и свинчаткой. И вдруг из овражка на эту землю (и за каким чертом его понесло) выскочил заяц.
Туда-сюда забегал. Ну, думаю, конец зайцу. Я их перед войной почем зря бил. Премию за шкурки имел. А тут жалко. Смотрю, и другие притихли, не стреляют. Глядим, и немцы притихли. Оторопели, что ли? Ни одного выстрела.
Тишина сразу такая, что слышно, как трещит подожженный пулями осиновый пень. Заяц, то ли с испугу, то ли еще почему, тихонько, будто ночью к овину идет, заковылял к овражку. Как только скрылся, такое опять началось! Меня в тот день ранило. Много в тот день ихних и наших легло. А заяц… Вот объясните такое…
Володькины журавли
Где на земле для жизни самое хорошее место? Володька вырастал на Хопре, на речке, скрытой от мира широкой полосой лозинок, вязов, камышей и черемухи. Когда Володька получил паспорт, он сказал:
— Все. Землю вдоль пройду и поперек пройду. Все места погляжу, а какое место больше понравится, там и жить буду.
Вдоль прошел до самого Владивостока. Работал лесорубом, потом рыбаком. Поперек прошел до Ташкента. Работал егерем и пастухом.
Еще раз поперек прошел до Кавказа — работал художником в заповедном музее. И наконец нашел-таки самое лучшее место для жизни.
Место это на речке Хопер, скрытой от мира широкой полосой лозинок, вязов, камышей и черемухи. То есть то самое место, где ловил в детстве Володька стрекоз картузом, где ежи шуршат на опушке прошлогодними листьями, где осенью река пахнет дразнящей душу незнакомой травкой, где олени трубят и куда обязательно каждой весной возвращаются журавли.
Теперь Володьку надо уже называть по отчеству, потому что есть у него жена и дети. Я называю его Володькой по старой дружбе.
Характер у человека ершистый. С ним ужиться не просто ни жене, ни друзьям, ни начальству. Но за верный глаз, за чуткое сердце, за то, что, объехав землю, он без ошибки определил «самое хорошее место», я люблю его и, когда на Хопер приезжаю, сразу иду к нему.
Дома его застать невозможно. Он или в лугах сено копнит, или в лесу у речки, или с кистями в своей мастерской, пропахшей нафталином, скипидаром и красками. Володька работает в заповедном музее таксидермистом. Есть такая профессия: делать чучела из птицы и зверя. Володькины работы стоят в музее: лось, филин, барсук и несчетно всякой лесной мелкоты. Володькины картины висят на стенах. Особенно удались «Лоси в тумане». Из области художник был. Глядел на картину и так, и так, и через дырочку в кулаке. «Замечательно, — говорит, — Владимир Павлович, туман у вас получился…»
Стоит в музее очень древнее, запыленное чучело журавля. У Володьки давно зуб горит обновить чучело. Все, кто приезжает в музей, должны знать: живут на Хопре журавли. Известно, что журавлей на земле все меньше и меньше. И не каждый скажет теперь, что слышал, как кричат журавли.
Володька не может работать в дни, когда журавли улетают. Стоит, подняв голову, а журавли тихо кругами вьются и вьются. Выше и выше.
