Чтобы я не потерял водительских навыков, я получал задания на поездки в окрестностях Лауфена. В Штутгарте я едва не потерял колесо из-за того, что не были затянуты гайки крепления. В Хайльбронне я на «Штёвер-Грайфе» со старшиной на борту из-за гололеда врезался в стену парка. Когда я приехал на стоянку, старшина и жестянщик впали в бешенство: «За руль больше не сядете никогда!» Я был по-настоящему потрясен случившимся и тем, что мне запретили ездить. Но где же мне набраться опыта в зимнем вождении?
Рождество 1939 года мы отпраздновали в Лауфене. Это было мое первое Рождество в войсках. Мы собрались вечером в празднично украшенном школьном актовом зале, на сцене которого стояла великолепно украшенная елка с голубыми свечами.
Наш батальонный адъютант вел праздник. Он рассказал нам об этом празднике света, заключающемся в том, что с этого дня солнце вновь приобретает силу, преодолевает зимний холод и способствует возникновению новой жизни на земле, и о празднике солнцеворота наших далеких предков. В конце своей краткой речи он высказал надежду на то, что будущее Рождество мы тоже сможем встретить все вместе.
Мне, самому молодому, было поручено зажигать свечи, в то время как самый старший из нас каждому огню давал посвящение и смысл.
После торжественной части мы подошли к столу, которого еще не видывали при нашей спартанской солдатской жизни. Мы в складчину купили на ферме одного из наших резервистов увесистую свинью, которая теперь в форме венских шницелей и жаркого дополняла рождественский войсковой паек. Лауфенские хозяйки празднично застелили стол простынями и украсили еловыми ветками. Община города припасла для нас бочонок вина, позаботившись, таким образом, о нашем праздничном настроении.
Когда праздник достиг кульминации, я ушел и посидел еще немного в квартире с хозяйкой у маленькой елки. Она рассказывала мне истории своей далекой молодости, а я показывал фотографии своей родины. Это было приятное, почти семейное завершение сочельника.
29 января 1940 года я отпраздновал свой 17-й день рождения с матушкой Штольп. А на следующий день нас уже можно было найти на полигоне Мюнзинген в «швабской Сибири».
Позади осталось сердечное гостеприимство и хорошенькие девушки, к которым мы, бывало, бегали в самоволки. Позади остался утренний горячий кофе к завтраку под войлочным колпаком, чтобы не остыл, и великолепное фруктовое желе. В нашем пути в неизвестное нас сопровождали самые наилучшие пожелания мужчин, женщин и девушек. Матушку Штольп повидать мне больше не удалось. Еще долго в дальних странах я получал от нее открытки и посылки, прежде чем она не упокоилась на Лауфенском кладбище.
Десять человек из нашей части взяли себе в жены швабских девушек, но пережить войну довелось лишь одному.
Полигон Мюнзинген был настоящим военным лагерем, который сразу выбил из головы мирный Лауфен. Лауфен с его частными квартирами в глазах нашего начальства был совсем неподходящим местом для жизни настоящего солдата. Из-за такого размещения после обычного служебного времени трудно было поставить в строй людей в сером. А нам именно поэтому нравилось жить в городе на постое.
В лагере меня откомандировали в никем не любимый дивизион связи. Это была плата за мои шоферские приключения. Перевод меня совсем не обрадовал. Как вскоре оказалось, в качестве радиста я мог работать лишь условно. «Магические 70 групп» на прием и передачу я превзойти так и не смог. Поэтому я остался сигнальщиком и радиотелефонистом. Однажды я использовал возможность и записался в расчет противотанковой пушки, для которого искали добровольца. Расчеты легкой противотанковой пушки отличались крепкой дружбой и гордостью за свое оружие. Но побег мне не удался, так как я из-за крепкого телосложения оказался незаменимым для прокладки тяжелого двухтысячеметрового полевого кабеля на катушке через ручьи и овраги. Втайне я готовился к новым возможностям, чтобы бежать из телефонистов. Там тоже были хорошие ребята, но о телефоне в качестве оружия я не мечтал.
Подготовка в Мюнзингене завершилась дивизионными учениями с боевой стрельбой. За ними наблюдало огромное количество генералов вермахта. Наша артиллерия устроила настоящее чудо. На бетонные бункеры обрушился огненный град. Тяжелые пулеметы стреляли поверх голов наступающей пехоты. Мы бежали под трассами пуль с катушками и прокладывали телефонную связь между командным пунктом батальона и командно-наблюдательными пунктами рот. Саперы прыгали в поисках укрытия по воронкам, подбирались к проволочным заграждениям и дотам, закладывали под них подрывные заряды. Пехота, как ее и учили, врывалась «в дым от разрывов собственных ручных гранат». Краснолампасный генералитет сухопутных войск выразил свое полное удовлетворение увиденным. Наша дивизия была готова к бою. А у нас был первый тяжело раненный снарядным осколком.
Из Мюнзингене нас отправили в Винтерберг в Зауэрланде. Снова мы разместились на частных квартирах. Для меня этот раз отличался от прошлого очень скромной добротой хозяйки. Глава семейства был железнодорожным чиновником, и его поведение давало повод сделать заключение, что его профессиональное и партийное положение просто обязывает его неделями терпеть грохот солдатских сапог вместо наслаждения тихим семейным счастьем.
В Винтерберге после глубокого снега и изнурительных занятий на дневном и ночном холоде мы дождались начала весны. В одно из воскресений я отправился оттуда к истокам Рура. В Винтерберге я поставил свою подпись под заявлением о выходе из католической церкви. К этому акту меня совершенно не принуждали. В то же время не многие решались на такой шаг. Опрос о желании вступить в НСДАП тоже не вызвал интереса. В этом тоже не было никакой необходимости и принуждения.
Нашей партией были войска, нашими заповедями, как нам постоянно вдалбливалось, — войсковое товарищество, самоотверженность и храбрость в борьбе.
Весна как раз растопила последний зауэрландский снег, когда все размещенные в округе войска были подняты по тревоге. Вскоре, как только стемнело, мы двинулись маршем в неизвестном направлении.
На рассвете мы пришли на какой-то школьный двор. Все здание школы было переоборудовано под казарму.
На следующий день ходили разные слухи. Будто бы нас снова отправят в район Хайльбронна («может быть»), мы пойдем к линии Мажино и займем выжидательные позиции, нас перебросят в Норвегию… Но ничего не происходило. По ночам мы наблюдали стрельбу зениток по французским самолетам в районе Кёльна. Словно ослепленные мотыльки висели вражеские самолеты в серебряной решетке лучей прожекторов, прежде чем окончательно упасть на землю.
О нас, очевидно, забыли, и наше разочарование было безграничным. Не линия Мажино и не Норвегия! Нас оставили в качестве тылового соединения, потому что 10 мая наши войска перешли границу Рейха и устремились на запад.
Но чуть позже раздался сигнал тревоги. «Командирам батальонов доложить о готовности к выступлению до…» Уже ночью наша колонна пришла в движение.
Транспортеры, мотоциклы, броневики, низкие трехосные вездеходы с противотанковыми пушками и легкими пехотными орудиями на прицепе двигались на запад, к границе Рейха.
На рассвете мы проехали Кёльн и переправились через Рейн. Дальше мы двигались на Аахен, через Маас в Голландию.
С бешеной скоростью мы мчались к бельгийской границе, в боевом порядке, который до сих пор не отрабатывался ни на одних учениях — вели бой, не спешиваясь с машин.
Бельгийская граница обозначалась глубоким рвом, наполненным водой, и железобетонным дотом, прикрывавшим мост. На нем остались следы обстрела из пулеметов и противотанковых пушек. С лугов и из кустарников на дорогу группами выходили бельгийские солдаты с поднятыми руками. Мы показывали им, чтобы они шли в тыл. Там, где мы были теперь, — была передовая.
Ночью мы тоже продолжали движение. Льеж и Намюр мы объехали. Вражеские самолеты выискивали наши колонны и сбрасывали бомбы. Дороги были запружены разбитыми машинами противника. Мы объезжали воронки от бомб и трупы лошадей, постоянно думая о том, как бы не отстать от машины с потушенными огнями, идущей впереди. Изо всех сил мы всматривались в темноту ночи, постоянно ожидая нападения. На короткой остановке мы на машине перед нами прикрепили белый платок, чтобы хоть как-то помочь водителю. Потерять впереди идущую машину означало оказаться одному без каких-либо ориентиров, при том, что позади тебя шли еще сотни машин, или продолжать движение в ночи с вероятностью заблудиться вместе с идущей позади колонной. После команды «Глуши двигатель!» вдали мы услышали гул моторов соседних колонн, пробивавшихся через ночь по параллельным дорогам. Мы видели вспышки артиллерийских выстрелов перед нами и слышали грохот выстрелов гаубиц, занявших позицию непосредственно у дороги. А потом послышались разрывы авиабомб, которые должны были не допустить нашего дальнейшего движения. В небе показались трассы легких скорострельных зениток, открывших огонь по то и дело атаковавшим самолетам.
