Татьяна Григорьева - Япония: путь сердца

Ознакомительная версия.

По мнению французского синолога Марсель Гране, «от своих мудрецов китайцы требуют не идей – и еще меньше догм, – а подходящих для медитации тем». До эпохи Возрождения Китай превосходил Запад в технике, но увлек народы Дальнего Востока не силой техники, а силой мысли, стремясь сохранить определенную форму жизненного согласия – мудрость. Китайская мудрость совершенно независима и истинно человечна. «Любое знание, любая власть проистекают от Ли или Дао. Любой вождь должен быть мудрецом или святым. Любой авторитет основывается на разуме»[115]. Даже если речь идет об идеальной модели китайской жизни, она в любом случае свидетельствует о приоритете Культуры.

Современные китайцы тоже не сомневаются в преимуществе традиционного внутреннего Пути, несмотря на внешние достижения «фаустовской цивилизации». Заложенный в ее основе антропоцентризм низвел духовность до низшего порядка, превратив видимое и невидимое в объект потребления. Отсюда катастрофические следствия: разрушение генов, видов, экологии, что грозит нарушить равновесие всей системы обеспечения жизни. Стремительное исчезновение языков (порядка 200 в год!) уничтожает разнообразие культур. По мнению китайского ученого Ду Вэймина, причина заключается в том, что «детерминизм и солипсистский эгоизм» заняли доминирующее положение в интеллектуальном мире Запада. «Представляется самоочевидным, что и капитализм, и социализм едины в агрессивном антропоцентризме, который лежит в основе современного склада мышления. Менталитет Просвещения, питаемый фаустовским стремлением исследовать, знать и подчинять, победил».

Источник менталитета Просвещения китайский ученый находит в греческой философии с ее акцентом на рациональности, а также в библейском образе человека – «владыки» Земли и в протестантской этике. «Вопиющий антропоцентризм» пронизал всю структуру Просвещения, приведя к антропоцентристскому манипулированию природой – за счет разрушения системы жизнеобеспечения. Этой участи избежал Китай, следуя конфуцианской морали «Великой гармонии» (Датун)[116]. Справедливости ради можно вспомнить слова Николая Васильевича Гоголя: «Мы повторяем теперь еще бессмысленно слово „просвещение“. Просветить не значит научить или наставить, или образовать, или даже осветить; но всего насквозь высветить человека во всех его силах, а не в одном уме, пронести природу его сквозь какой-то очистительный огонь»[117]. И здесь христианский идеал сближается с буддийским. Почти век спустя Павел Флоренский вынужден признать: вся история просвещения занята войною с жизнью ради схем. Это перевоспитание в духе нигилизма новый человек выдает за возвращение к естественности, «стараясь выскребсти с человеческой души письмена истории, продырявливает самую душу»[118].

Устремленность к «Великой гармонии», идея Срединности вытекает из того же источника – изначального Небытия (кит. У, япон. Му). Хуэй спросил у Ван Би (Краткая история китайской философии, 226–249): «Если У лежит в основе всех вещей, почему Конфуций не говорил об этом, тогда как Лао-цзы говорил об этом постоянно?» На это Ван Би ответил: «Совершенномудрый (Конфуций) отождествил себя с Ничто и знал, что этому нельзя обучить. Поэтому он вынужден был говорить только о том, что есть (Ю – Бытие)». Автор «Истории китайской философии» Фэн Ю-лань напоминает: обычные люди воспринимают все вещи как пребывающие в Бытии (Ю) и не знают о Небытии (У). Поэтому будды увещевали: все вещи – Пусты. Говорить, что все пребывает в чем-то, – односторонний взгляд, так же как говорить, что все не пребывает ни в чем. Потому буддисты учат о двух истинах – относительной и абсолютной, но одной нет без другой. В этом мудрость Срединного Пути.

Когда отрицается все, включая отрицание отрицания всего, возникает ситуация, как у Чжуан-цзы: забыто все, даже то, что забыто. «Это состояние Чжуан-цзы называет „сидением в забвении", а буддисты – нирваной». В действительности это Праджня – знание, которое выходит за пределы форм и свойств. «Обладать знанием У значит быть единым с ним. Это состояние тождественности с У называется нирваной. Нирвана и праджня – два аспекта одного и того же сознания. Как нирвана есть то, что нельзя узнать, так и праджня есть знание, которое не является знанием. Поэтому на Третьем уровне истины ничто не может быть высказано. Стоит оставаться безмолвным»[119]. Об этом в нашей традиции «безмолвствовали» исихасты[120], (хотя и не предотвратили «царства мертвых слов» – по Гоголю). К их учению не случайно растет интерес.

Илл. 42. Сад Императорского дворца, Киото

Понимание Гармонии таково, каково сознание. Ощутив разницу в восприятии Гармонии, можно понять остальное. У греков Гармония – дочь бога войны Арея и богини любви Афродиты. И сколько ни менялось представление о Гармонии, закон противостояния оставался. Гераклит считал, что из разного образуется прекрасная Гармония, и все через распрю создается. Гомер в «Одиссее» называет гармонии скрепами. Для пифагорейцев Гармония – музыка сфер, согласие разнообразного, в основе же порядка и симметрии лежит, естественно, Число. «В целом прекрасное понималось как соразмерность, симметрия, пропорция – и это понимание было свойственно всей античной эстетике»[121]. Свойственно оно и нашему времени, хотя уже Плотин в трактате «О прекрасном» утверждал, что нет деления на часть и целое, умопостигаемая красота в любой свое частице есть абсолютно целое (что созвучно современной физике, квантовой теории).

Но в том-то и дело, что представление о Целом как состоящем из частей до сих пор довлеет над умами. Гармония остается пропорцией и симметрией, а не дыханием Природы. В «Сумме теологии» Фома Аквинский говорит, что цельность, имеющая изъян, безобразна; Гармония есть пропорция и ясность (в отличие от японских мастеров, для которых Гармония – в незавершенности: завершенность препятствует Дао). Гармония для Гегеля предполагает различие, противоположность, ибо она есть абсолютное становление. Он ссылается на музыку Баха, созданную сильнейшими противоречиями и диссонансами, – образ борьбы свободы и необходимости; эта борьба и вздымает все силы гармонии в музыке Баха. Не потому ли Восток не знал музыки баховской мощи, что следовал Срединному Пути? Но если бы не следовал, уравновешивая западную неистовость, во что бы превратился мир?

А разве наша поэзия не достигла высот божественной гармонии у А. С. Пушкина?

Или у Тютчева:

«Призрачная свобода»! Другой пока не знаем.

Для даоса Ле-цзы человек, пребывающий в гармонии, ни в чем не знает недостатка, ничто не может ему повредить. Он же может все – проникать сквозь металл и камень, ходить по воде, не гореть в огне. Про японцев говорят: гармония и чистота – их религия. Чувство гармонии породило «ситуационную этику» – умение действовать сообразно ситуации. И это отличает японцев от русских. Однако и японцы не всегда придерживались традиционной морали, что выразилось, например, в проявлении самурайской нетерпимости (подробнее позже).

Илл. 43. Сад Камней. Храм Рёандзи

Попробуем понять, почему после «открытия дверей» в эпоху Мэйдзи (1868–1911) японцы называли европейскую цивилизацию «дьявольской»? Даже сторонники европеизации радели об охране национального духа – «Ямато Дамасий», напоминая о традиции «вакон есай» («японская душа – европейские науки»). Накамура Масанао, переводчик «Принципов свободы» Милля и «Самопомощи» Смайлса (изданных под заголовком «Биографии выдвинувшихся своими силами людей западных стран») наставлял: «Наука и моральное учение. – два колеса у колесницы, два крыла у птицы. Взаимно помогая друг другу, они ведут жизнь человеческую к Благу. Одни науки, хотя и проникают в сферу чудесного, в условиях одного материального развития не могут, как это случилось в Египте и в Греции, предотвратить порчу нравов; необходимо, чтобы процветало и моральное учение: именно оно действует там, куда влияние науки не проникает»[122].

Еще в 1857 году ученый Охаси Дзюндзо предупреждал соотечественников: «Огонь и вода – это Ки (энергия, кит. Ци). Процесс горения и течения – тоже Ци. Но что вода течет, а не горит, и что огонь горит, а не течет – по закону двуединой природы, это действие Ри (кит. Ли). Но если Ци разрушить, то и Ли исчезнет. Анализом Ци европейцы разрушили Ли, и потому их науки превратили Человечность, Справедливость, Искренность и Преданность в пустые слова»[123]. Здесь есть над чем задуматься: одно без другого саморазрушается, как разум без сострадания, как наука без морали. В начале ХХ века публицист Таока Рэйун призывал знать западную литературу, но не забывать собственную. «Пусть существуют Библия и „Фауст", Данте и Шекспир. Но существуют так же Упанишады, буддийские сутры, китайская поэзия Ли Бо и Ду Фу, наряду с японской прозой Кэнко-хоси и Бакина. Используя сильные стороны другой литературы, возвеличим собственную». При этом он резко выступал против западной цивилизации и тоже называл ее дьявольской. «Мы говорим – просвещение! Мы говорим – цивилизация! Но ведь они превращают человека в машину, морят голодом и умерщвляют. Так не говорите же, что в нашем мире есть Истина, Справедливость. Как и раньше, сила выше слабости, богатство выше бедности».

Ознакомительная версия.