Ознакомительная версия.
Истинные причины того, почему Рейн стал в конце концов границей, заключаются в сочетании мотивов, обусловливавших римскую экспансию, и разницы в уровне социально-экономического развития доримской Европы. Римская экспансия осуществлялась в результате борьбы за власть между республиканскими олигархами вроде Цезаря и стремления первых императоров к славе. Экспансия как путь к власти в Риме определяла положение в тот момент, когда все еще оставалось немало незавоеванных богатых общин Средиземноморья, чье покорение напрашивалось само собой. Подвергшись аннексии, они становились новыми источниками налоговых поступлений в Рим, а также делали имя тем полководцам, которые их покорили. Со временем, однако, наиболее богатые из них оказались захвачены, и в начале императорской эпохи римская экспансия стала поглощать территории, которые не приносили прибылей, способных покрыть расходы на их завоевание. В частности, Британию, как подчеркивается в античных источниках, император Клавдий начал покорять только ради славы{53}. С учетом всего этого пределы римской экспансии на севере приобретали особое значение, если наложить их на карту экономического развития неримской Европы.
Римская экспансия остановилась непосредственно в зоне между ареалами двух материальных культур — латенской и ясторфской (см. карту № 2). В общем характере их жизни можно выделить два ключевых различия. До римского завоевания на территории распространения латенской культуры появлялись не только деревни, но и более крупные поселения, иногда идентифицируемые как города (по-латински oppida, поэтому другое ее наименование — «культура oppida»). Кое-где в областях латена использовались монеты, а некоторые народы латенской культуры имели письменность. Цезарь в «Записках о галльской войне» описывает комплекс политических и религиозных институтов, существовавших по крайней мере у нескольких племен, которые он завоевывал, в частности у эдуев на юго-западе Галлии. У них все основывалось на экономике, способной производить достаточное количество прибавочного продукта, чтобы обеспечивать военных, жрецов и ремесленников, не занятых непосредственно сельскохозяйственным трудом. В отличие от латенской уклад жизни в ясторфской Европе был куда более суровым, с куда большим упором на скотоводство и с куда меньшим количеством излишков. Ее население не чеканило монету, не имело письменности и к началу нашей эры не создавало сколь-либо крупных поселений — даже деревень. Таким образом, то, что осталось от этой культуры, не дает почти никаких свидетельств о специализированной экономической деятельности.
Во времена, когда господствовали взгляды Коссинны и зоны распространения тех или иных культур связывались с «народами», латенская и ясторфская культуры обычно отождествлялись с кельтами и германцами соответственно, но столь упрощенная идентификация неверна. Зоны, сходные в археологическом отношении, отражают образцы материальной культуры, а материальную культуру можно усвоить. Люди не рождаются с оружием, горшками и украшениями определенного вида, которые сохраняются у них, пройдя огонь и воду. Хотя образцы латенской культуры впервые появляются на территории народов, говоривших на кельтских языках, а их ясторфские эквиваленты — у народов германской группы, нельзя отсюда делать общий вывод относительно того, что последние не могли усвоить некоторые элементы материальной культуры латена. И к тому времени, когда римская власть распространилась к северу от Альп, у некоторых германских племен на окраине кельтского мира, в частности тех, которые жили вокруг устья Рейна, развилась культура, гораздо больше похожая на латенскую, чем на ясторфскую.
Таким образом, римское продвижение останавливалось не там, где проходили те или иные этнические границы, а там, где происходили разрывы в социально-экономической организации Европы. В результате основная часть более развитой латенской Европы вошла в состав империи, тогда как ясторфская в целом осталась за ее пределами.
Это касается не только Рима. Как можно видеть на примере Китая, здесь в приграничных районах империи должно было господствовать пахотное земледелие, чтобы обеспечить стабильность в промежуточной зоне с ее наполовину земледельческим, наполовину скотоводческим хозяйством, где способность местной экономики к производству оказывалась недостаточной для обеспечения имперской армии. Идеология экспансии и стремление к славе тех или иных правителей могли привести к тому, что эти армии оказывались за пределами указанной линии, однако в конце концов трудности, связанные с удержанием новых территорий и вдобавок с малой выгодой, которую можно было извлечь из них, делали дальнейшие завоевания бессмысленными. Европа двух систем — явление не новое, и римляне делали соответствующие выводы. Преемник Августа Тиберий увидел, что Германия просто не стоит того, чтобы ее завоевывать. Народы, рассеянные на обширном пространстве по глухим лесным углам, можно было завоевать поодиночке, но в районах распространения ясторфской культуры оказывалось гораздо труднее удерживать стратегическое господство, чем над организованными народами латенской культуры, компактно проживавшими в городах. Именно удобная для тылового обеспечения ось Рейн — Мозель и расчеты издержек с учетом ограниченных возможностей экономики районов распространения ясторфской культуры вынуждали легионы оставаться на своих местах. Германия как целое была также слишком разобщена в политическом отношении, чтобы представлять собой серьезного соперника для более богатых и уже завоеванных стран. Вполне естественно, что памятник Арминию стоял не в том месте, где надлежало, — поскольку германские националисты XIX в. неправильно оценивали подлинное значение германского вождя. Речь должна идти не о доблести в бою, которая позволила германцам остаться вне пределов Римской империи, а об их бедности{54}.
В итоге защищенная приграничная римская зона в середине I в. н. э., чтобы более или менее стабилизироваться вдоль определенной линии, проходила по рекам Дунай и Рейн. Если не считать некоторых небольших изменений, она сохранялась три столетия. Это имело значительные последствия. Европейские народы к западу и югу от этих речных границ, будь то латенские или ясторфские по своей культуре, оказывались вовлеченными в процесс, в результате которого они усвоили латинский язык и городской образ жизни, надели тоги и, наконец, приняли христианство. Взирая на то, как изменяются под воздействием романизации соседние народы, находившаяся под властью германцев Северная и Восточная Европа никогда не становилась частью римского мира. По представлениям римлян, Германия оставалась обиталищем неотесанных варваров. Тот же ярлык навешивался на персов на Востоке. Однако эти последние представляли собой угрозу совершенно иного уровня.
В Накше-Рустаме, в 7 километрах к северу от Персеполя, находятся гробницы великих древнеперсидских царей ахеменидской династии, Дария и его сына Ксеркса, от недружелюбного внимания которых были вынуждены отбиваться афиняне и их союзники при Марафоне и при Саламине в 490 и 480 гг. до н. э. В 1936 г. здесь на месте зороастримского храма огня также была обнаружена вырезанная на трех языках надпись с исполненными бахвальства гордыми речами позднеперсидского царя:
«Я — почитающий Мазду божественный Шапур, царь царей… из рода богов, сын почитавшего Мазду божественного Ардашира, царя царей… Когда я первым установил власть над народами, цезарь Гордиан [император в 238–244 гг.] со всей Римской империи… собрал войско и выступил… против нас. Великая битва произошла близ ассирийской границы в Мешике. Цезарь Гордиан был разгромлен, а его армия уничтожена. Римляне объявили цезарем Филиппа. И цезарь Филипп пришел просить мира, и за свою жизнь он заплатил выкуп в пятьсот тысяч денариев и стал нашим данником… И Цезарь вновь совершил обман и причинил несправедливость Армении. Мы выступили против Римской империи и уничтожили шестидесятитысячную римскую армию при Барбалиссе. Сирийцев и все какие ни есть народы и земли, которые лежат за ними, я предал огню, опустошил и дочиста разорил. И во время похода [мы овладели]… тридцатью семью городами с прилегающей к ним территорией. В эту третью войну… Цезарь Валериан выступил против нас. С ним шло войско в семьдесят тысяч человек… Большая битва произошла за Каррами и Эдессою между нами и Цезарем Валерианом, и мы взяли его в плен своими руками, так же как и других предводителей его армии… Во время этого похода мы также завоевали… тридцать шесть городов с окружающими их землями».
Это фрагмент из Res Gestae Divi Saporis, «Деяний божественного Шапура»{55}. Речь о стратегическом переломе, который начался в III в. н. э. и изменил Римскую империю.
Ознакомительная версия.
