этой станции и потому зовет себя в шутку «лох-несским змеем». «Лох-несский змей» любит свою «шхеру», передвигаться по которой можно только на корточках. Это один из немногих боевых постов, где человеку даровано одиночество, столь редкое в стоглазой лодочной буче. Но в критических ситуациях всё-таки лучше быть на миру…
В носовой трюмной выгородке с «персональным» плафоном и брезентовым подкладником, спасающим седалище от холода забортных глубин, матрос Дуняшин хранит нехитрые свои пожитки: коробку с пайковыми шоколадками,- деревянный, из-под запчастей, ящичек (подарок акустика-земляка) с набором машинных игл, якореных пуговиц, с моточком дефицитного золоченого галуна для будущих старшинских лычек. Механик обещал уволить в запас старшиной 2-й статьи за ударную переборку помпы… Но самое главное сокровище было упаковано в пластиковый пакет от консервированного хлеба: «дембельский альбом». Алую плюшевую обложку украшает репсовая ленточка с вызолоченной на заказ в мастерской ритуальных принадлежностей вязью: «Подводные силы ВМФ». Раньше такие надписи носили на бескозырках. Теперь же все матросы - независимо от того, подводники они или надводники, североморцы или тихоокеанцы, - носят один и тот же безадресный трафарет: «Военно-Морской Флот».
Титульный лист открывает овальный портрет Дуняшина в форме первого срока и уже со старшинскими погончиками. Под портретом красной тушью выведен афоризм капитан-лейтенанта-инженера Мартопляса: «Наш бог - ГОН и ЛОХ». ГОН - это главный осушительный насос, который тоже находится в ведении трюмных. Лейтмотив альбома: «Трюмные - главные люди на подводной лодке, а матрос Дуняшин - «суперстар» команды трюмных». Назначение альбома - сразить наповал сухопутных земляков.
Дуняшин опасливо следит за тем, как я листаю альбом. Попробуй угадай, что у зама на уме? Придерется к чему-нибудь - и отберет.
Я возвращаю ему альбом. «Лох-несский змей» облегченно вздыхает.
- Помпу починил? - вспоминаю я симбирцевское «прилег вздремнуть я у клинкета».
- В строю помпа.
- Матери пишешь?
- Так точно.
- Когда последнее письмо отправил?
Дуняшин крепко задумывается.
- Все ясно… А потом я получаю от родителей телеграммы: «Срочно сообщите о судьбе нашего сына!»
- Моя не такая… Она спокойная.
Я возвращаюсь в центральный пост.
Центральный отсек. Стальная черепная коробка. Здесь вызревают команды, и отсюда они разносятся по боевым постам и отсекам. С чем его сравнить? Пилотская кабина? Диспетчерская? Тронный зал? Совет Министров? Мозговой трест? И все же черепная коробка.
Лодка уходит к предельной отметке не сразу, а как бы по Ступеням: выжидая на каждой некоторое время, чтобы в отсеках могли осмотреться.
- Погружаемся на двести пятьдесят метров - сообщает командир. - Открыть двери во всех помещёниях!
Деревянные двери кают и рубок должны быть раскрыты, чтобы обжатие корпуса на большой глубине не выдавило их из косяков. Демонстрируя молодым матросам, как действует сила обжатия, доктор натянул поперек жилого отсека нить. Когда лодка пойдет на всплытие, стальные бока её, слегка расходясь после деформации, разорвут нить. Новички с робостью поглядывают на отсечные глубиномеры, стрелки которых ушли столь непривычно далеко. И стылая тишина, кажется, давит на уши с каждым метром погружения все сильнее и сильнее. Только поскрипывает корабельное дерево, потрескивает металл, да изредка бросит вахтенный в микрофон: «Центральный отсек осмотрен, замечаний нет!»
Абатуров не отрывает взгляда от шкалы эхолота. После глубиномеров сейчас это самый важный прибор. Огненный высверк методично отбивает расстояние до грунта, до дна каньона: 70 метров, 60, 50. Вдруг отметка выскакивает на цифре «20». Что это?! Сбой эхолота? Вершина подводной горы? Провал в слой с меньшей соленостью?… Стрелка глубиномера движется по-прежнему плавно. Значит, выступ рельефа дна. Следующие секунды подтверждают догадку: под килём проплыла вершина не помеченной на карте возвышенности.
Палуба-пол отсека слегка уходит из-под ног с уклоном вперед, в нос: подводная лодка продолжает погружение. Стрелка глубиномера подбирается наконец к той предельной отметке, за которой шкала заклеена чёрной бумагой.
На предельной глубине лодка движется, как канатоходец по проволоке. Не сорвись, родимая!
Я вглядываюсь в такие знакомые лица… Они все в тех же ракурсах, все так же падают на них блики и тени, как и месяц и три назад. Каждый стоит на штатном своём месте в позе почти неизменной. Симбирцев застыл у пульта связи с отсеками, покусывая острый ус. Буйный и шумный, не часто видишь его таким самоуглубленным… Абатуров не сводит глаз с эхолота. Сейчас он Антиантей. Если сын Геи в трудную минуту стремился коснуться земли, то командир больше всего боится касания грунта. Коснешься грунта - навигационное происшествие, прощай, академия. Отстранят от поступления в этом году, в следующем будет поздно - возрастной ценз. Плакали адмиральские звёзды…
Вход в штурманскую рубку загромоздила могучая спина Феди-помощника. В глубине среднего прохода присел на аварийный брус инженер-механик Мартопляс. В руках у него логарифмическая линейка, которую иным в такие минуты заменяют четки…
В центральном посту стоит плотная тишина глубины, испещренная зуммерами, жужжанием приборов, звонками…
Что там, вокруг нас? Залежи коварного ила, присасывающего так, что никакими электромоторами не оторваться? Каменные баррикады, навороченные Подводными вулканами? Может, заросли горгоний - фантастический лес древовидных полипов? Да откуда они в Баренцевом море? Вчера акустик слышал, как киты разбивают спинами тонкий лед, чтобы взять воздуху.
Глухой железный удар доносится из-за борта. Командир меняется в лице.
- Мех, что это?
Но Мартопляс и сам бы хотел знать, что это там громыхнуло.
- Может быть, клапан вентиляции открылся… Или воздух вышел.
Ещё один удар - загадочный, заунывный, зловещий. Старпом придвинулся к микрофону:
- Не слышу докладов о прослушивании удара! По какому борту удар? Слушать в отсеках!
Палуба леденит пятки сквозь тонкие подошвы ботинок. Вот он - могильный холод глубины.
Петушиный вопль вызывного сигнала. Симбирцев щелкнул тумблером первого отсека, и в ту же секунду в тишь центрального ворвался рев, вой, скрежет. Затем срывающийся голос Симакова:
- …ральный! Пробоина в районе… дцатого шпангоу…
Шипение. Грохот.
Взгляд на глубиномер. Рогатая стрелка черна и беспощадна.
- Боцман, рули на всплытие! Электромоторы - полный вперед! Пузырь в нос!!!
Командир вскочил с кресла. Механик, не теряя времени на команды, бросился к воздушным колонкам и сам рванул маховик вентиля.
Как странно кружились чайки над рубкой!… Конец? Неужели так же было и на «Трешере»? А Королева? Я больше её не увижу?
…Наш бог - ГОН и ЛОХ…
Симбирцев хладнокровно запрашивает отсек:
- Первый! Доложите, где пробоина?
- Центральный!… - Голос Симакова тонет в грохоте и реве. - Ничего не видно… Туман… Похоже, из-под настила бьет!
- Обесточьте отсек!
Пробоина снизу - это лучший тип пробоины. Самое меньшее зло… Под подволоком возникает воздушная подушка, она приостановит затопление.
Стрелка глубиномера замерла в томительном раздумье: куда ползти - за
