Президент Трумэн и большинство его главных советников, в особенности Стимсон и начальник штаба армии США генерал Маршалл, были теперь в такой же мере полны решимости применить атомную бомбу для ускорения краха Японии, в какой Сталин был готов вступить в войну с Японией.
Некоторые лица высказывали больше сомнений, чем пишет об этом Черчилль. В их числе был начальник штаба президента Рузвельта, а затем президента Трумэна адмирал Леги, которому претила мысль о применении подобного оружия против гражданского населения. Он заявил: «Я лично считаю, что, применив его первыми, мы тем самым примем этический стандарт, характерный для варваров средневековья. Меня не учили вести войну подобным образом, и войну нельзя выиграть, уничтожая женщин и детей». За год до этого Леги выразил Рузвельту протест против предложения применить бактериологическое оружие.
Среди самих ученых-атомщиков также не было единства мнений. Буш сыграл ведущую роль в том, чтобы добиться поддержки атомного оружия со стороны Рузвельта и Стимсона. Сторонником атомного оружия был также личный советник Черчилля по научным вопросам лорд Черуэлл (известный раньше как профессор Линдеманн). Не удивительно поэтому, что комиссия, назначенная Стимсоном весной 1945 года под председательством Буша для рассмотрения вопроса о применении атомной бомбы против Японии, настоятельно рекомендовала применить бомбу как можно скорее, без предварительного предупреждения о ее мощи. Как объяснил впоследствии Стимсон, комиссия опасалась, что бомба окажется недостаточно эффективной.
Другая группа ученых-атомщиков во главе с профессором Франком представила Стимсону несколько позже, в конце июня, доклад с иными выводами: «Военные преимущества и спасение жизней американцев, достигнутые путем внезапного применения атомных бомб, могут иметь меньше значения, чем волна ужаса и отвращения, которая распространится по остальным странам мира… Если Соединенные Штаты первыми обрушат на человечество это новое средство массового уничтожения, они потеряют поддержку мировой общественности, ускорят гонку вооружений и поставят под угрозу возможность достижения международного соглашения о контроле над таким оружием в будущем… Мы полагаем, что эти сообщения делают нецелесообразным применение ядерных бомб против Японии в ближайшее время».
Однако ученые, к мнению которых чаще прислушивались государственные деятели, имели больше шансов привлечь внимание к своей точки зрения, и их аргументы одержали верх при принятии решения. Этому способствовал и тот энтузиазм, который они уже пробудили в государственных деятелях относительно атомной бомбы как быстрого и легкого способа завершения войны. Для двух произведенных бомб военные советники предложили пять возможных целей. После изучения их перечня президентом Трумэном и Стимсоном были выбраны два города — Хиросима и Нагасаки, поскольку в них сочеталось наличие военных объектов с «домами и другими строениями, наиболее подверженными ущербу».
6 августа американцы сбросили на Хиросиму первую атомную бомбу, которая разрушила большую часть города и уничтожила около 80 тыс. человек (четверть его населения). Через три дня на Нагасаки была сброшена вторая бомба. Президент Трумэн получил сообщение об атомной бомбардировке Хиросимы, когда возвращался по морю с Потсдамской конференции. Как рассказывали очевидцы, он с ликованием воскликнул: «Это величайшее дело в истории!».
Однако атомная бомбардировка оказала намного меньшее влияние на японское правительство, чем считали в то время на Западе. Она не требовала позиции тех трех членов «совета шести», которые выступали против безоговорочной капитуляции. Они по-прежнему требовали сначала получить некоторые гарантии относительно будущего, в особенности в отношении сохранения «суверенного положения императора». Что касается японского народа, то он узнал о случившемся в Хиросиме и Нагасаки лишь после войны.
Объявление Россией войны Японии 8 августа и незамедлительное продвижение русских войск в Маньчжурию, начавшееся на следующий же день, ускорили окончание войны почти в такой же мере, однако авторитет императора оказал в этом отношении еще большее воздействие. На заседании внутреннего кабинета, состоявшемся 9 августа в присутствии императора, он настолько явно указал на безнадежность положения и настолько энергично высказался в пользу немедленного заключения мира, что три члена кабинета, находившихся в оппозиции, проявили уступчивость и согласились на проведение заседания совета старейшин, где императора мог лично принять окончательное решение. Между тем правительство объявило по радио о своей готовности капитулировать при условии, если будет уважаться верховная власть императора. Этот вопрос в Потсдамской декларации союзников от 26 июля зловеще замалчивался. После коротких консультаций президент Трумэн принял это условие, что заметно смягчило «безоговорочную капитуляцию».
Однако даже после этого участники заседания совета старейшин, состоявшегося 14 августа, не смогли прийти к общему мнению. Император положил конец спорам, решительно заявив: «Если больше никто не желает выступить, мы выразим наше собственное мнение. Мы требуем, чтобы вы согласились с ним. Мы видим только один путь к спасению Японии. Именно поэтому мы приняли решение — вытерпеть то, что невозможно вытерпеть, и выстрадать то, что невозможно выстрадать». После этого о капитуляции Японии было объявлено по радио.
Для достижения этого результата не было действительной необходимости применять атомную бомбу. В условиях, когда было потоплено или выведено из строя девять десятых торгового флота Японии, нанесен невосполнимый ущерб ее авиации и флоту, разрушена промышленность, а запасы продовольствия, необходимые для поддержания жизни японского народа, быстро таяли, крах Японии стал неминуем.
В отчете о результатах стратегических бомбардировок ВВС США, где особо подчеркивалось это положение, говорилось также: «Промежуток времени между утратой военной мощи и неизбежным решением политической власти о капитуляции мог бы быть короче, если бы политическая структура Японии позволяла более быстро и решительно формулировать государственную политику. Тем не менее представляется ясным, что даже без атомных бомбардировок превосходство в воздухе могло создать давление, достаточное для того, чтобы обеспечить безоговорочную капитуляцию и избежать необходимости вторжения». Главнокомандующий американскими военно-морскими силами адмирал Кинг говорил, что одна только морская блокада «заставила бы японцев сдаться в результате истощения» (из-за нехватки нефти, риса и других важных материальных средств), «если бы мы захотели ждать».
Мнение адмирала Леги было еще более категоричным: «Применение этого варварского оружия в Хиросиме и Нагасаки не принесло никакой существенной пользы в нашей войне против Японии. Японцы уже были разгромлены и готовы капитулировать в результате эффективной морской блокады и успешных бомбардировок с применением обычного оружия».
Почему же атомную бомбу все-таки применили? Были ли для этого какие-нибудь побудительные мотивы, помимо инстинктивного желания как можно скорее прекратить человеческие жертвы со стороны Америки и Англии? Можно наметить две причины. Об одной из них пишет сам Черчилль в том месте мемуаров, где рассказывает о своем совещанием с президентом Трумэном 18 июля, после того как было получено сообщение об успешном испытании атомной бомбы, и о мыслях, которые немедленно пришли ему в голову в связи с этим. В числе этих мыслей была следующая: «…нам не нужны будут русские. Окончание войны с Японией больше не зависело от участия многочисленных армий… Через несколько дней я сообщил Идену: “Совершенно ясно, что Соединенные Штаты в настоящее время не желают участия русских в войне против Японии”».[144]
Вторая причина поспешного применения атомной бомбы в Хиросиме и Нагасаки была раскрыта адмиралом Леги: «Ученые и другие лица хотели провести это испытание, потому что на создание атомной бомбы были затрачены огромные денежные суммы» (2 млрд. долларов). Один из высших офицеров, связанных с проектом атомной бомбы, известной под кодовым названием «Манхэттен Дистрикт», сформулировал еще яснее: «Бомба просто обязана была иметь успех — так много денег было израсходовано на нее. Если бы она не сработала, то как бы мы объяснили все эти громадные затраты? Подумайте только, какой шум подняла бы общественность!.. Когда подошли сроки окончания работы, некоторые лица в Вашингтоне пытались убедить начальника проекта “Манхэттена” генерала Гроувза выйти их игры, пока не поздно, потому что, если нас постигнет неудача, на него посыплются все шишки. Чувство облегчения, которое испытал каждый, связанный с созданием бомбы, после того как ее изготовили и сбросили, было огромным».
