Владимир Даватц - “На Москву”

— Миноносец идет к нам на всех парах… — закричал наблюдатель.

Поручик Л. вскочил со своего места.

— Слышите?! — закричал он изо всей силы. — Миноносец идет сюда. Если вы теперь опять устроите кабак (он употребил сильное русское выражение), нас опять не возьмут… стройтесь все в две шеренги…

Толпа заволновалась. Наскоро все были построены. Казалось, что теперь, наконец, эти люди почувствовали значение дисциплины. Мы стали спиной к стене, лицом к морю. И наконец, пулеметный огонь захватил нас. Недолет все делается меньше; потом стал перелет — пули свистали над нашими головами, отрывая кусочки камня от стены. Кто-то упал на землю и спрятался за мешком.

— Встань сейчас же! — закричал поручик Л.

Он покорно встал.

Какой-то солдат громко плакал. Какой-то офицер плакал. Кто-то срывал погоны и кокарды.

И в эту минуту с гордостью я посмотрел на наших двенадцать. Мы стояли в две шеренги, грудью вперед, под пулеметным огнем. Сзади нас была стена. Так расстреливали коммунаров на кладбище “Pere Lachaise” в Париже. Мы нашли в себе силы стоять спокойно не только под обстрелом: последние остатки “Москвы” стояли гордые, приставленные к стенке для расстрела. Одна дама истерически зарыдала.

— Миноносец будет сейчас… Он загибает за маяк…

В этот момент “Enseigne Roux” появился из-за маяка и загородил нас своим корпусом. С его борта раздались выстрелы по большевикам.

— Слушайся команды, иди в порядке!… — закричал поручик Л.

Но только человек десять успело войти как следует. Снова все смешалось; снова повторилась картина недавнего прошлого.

— Негодяи!… — закричал кто-то…

Я стоял в строю, не имея права прыгать на пароход. Но уже видно было, что всякий порядок нарушен.

— Прыгай… — закричал один из офицеров.

Судно поспешно стало отчаливать. Между мной и им почти сажень расстояния. Я бросил винтовку на миноносец. Она ударилась о борт и упала в море.

— Погиб… — сказал я.

В эту минуту увидел я, как мой товарищ Валя перегнулся через борт и подает мне руку. Я сделал последние усилия и прыгнул, схватившись за его руку. Я был спасен.

Мы сидели теперь на палубе и уже не обращали внимания на пулеметный огонь; на борту корабля умереть было уже не страшно. Должно быть, пулеметный огонь был большой. Французские матросы то и дело кланялись от пролетающих пуль. Из пушек дали еще пару выстрелов. Люди, оставшиеся на молу, ломали руки и кричали в истерике. “Enseigne Roux” быстро помчался к внешнему рейду. На рейде стоял громадный, шеститрубный бронированный крейсер “Waldeck Rousseau”. Мы были взяты на его борт. Вся палуба на “Waldeck Rousseau” была уже занята нашими солдатами и офицерами. Я подошел к перилам палубы и посмотрел в последний раз на живописные горы Новороссийска.

В городе была слышна пулеметная и артиллерийская стрельба. Море было зеркально покойно. Солнце улыбалось сквозь тонкую пелену облачков. “Кубанский период” нашего похода кончился. И в последний момент дано мне было счастье приобщиться к литургии верных. Сплотимся же теснее во имя нашей идеи! Найдем в себе силы поднять во имя ее всю тяжесть жизни!