Вольфганг Фенор - Фридрих Вильгельм I

Через год после смерти Софьи Шарлотты, летом 1706 г., Фридрих I сосватал своему сыну принцессу Софью Доротею, дочь курфюрста Георга Ганноверского. Брак являлся целиком политической акцией, поскольку уже выяснилось, что скоро Георг может стать королем Англии, Шотландии и Ирландии (это действительно произошло в 1714 г.). В самом деле, семейные связи Берлина с Ганновером и Лондоном сулили молодому прусскому королевству исключительные выгоды. Ни о какой «любви» при этом не могло быть и речи. В сущности, Фридрих Вильгельм ничего не знал о своей будущей жене. Она была на год старше его, довольно высокая и статная шатенка с голубыми глазами. Софью Доротею отличала придворная светскость, она значительно превосходила будущего супруга изысканностью манер, ходила с высоко задранным носом и вряд ли согласилась бы на брак с неотесанным берлинским принцем, если бы это событие не сулило ей королевскую корону.

В июне в Ганновере состоялось обручение. Молодые относились друг к другу довольно прохладно. Затем Фридрих Вильгельм уехал в Нидерланды, где союзники сражались с французами — война за испанское наследство продолжалась. Прусский кронпринц стал свидетелем завоевания крепости Менин войсками под командованием английского герцога Мальборо, не доложив ему, что примечательно, о своем присутствии на поле боя.

Между тем в Ганновере была завершена прокурация брака (вместо Фридриха Вильгельма выступал его полномочный представитель). 27 ноября, когда новоиспеченную кронпринцессу Софью Доротею торжественно доставили в Берлин, Фридрих Вильгельм в офицерской форме был на месте. На следующий день официальное бракосочетание 19-летней невесты и 18-летнего жениха состоялось в церкви при берлинском дворце.

Вечером Фридрих Вильгельм без долгих церемоний и особых нежностей взял свою юную жену штурмом — так, будто он все еще был при Менине и перед ним стояла задача водрузить знамя победы. И все с этим браком, с ближайшими 34 годами жизни, стало ясно. Nolens volens Софье Доротее пришлось привыкать к тому, что Фридрих Вильгельм видел в ней прежде всего мать своих будущих детей, что над выполнением этого задания он в течение десятилетий будет планомерно трудиться сам и заставит работать ее. Тогда же в ее душе утвердился и внутренний протест, чувство глубокого превосходства над грубым, воинственным, совершенно бесчувственным супругом, врывающимся в ее спальню, бесцеремонно называющим ее «Фикхен» и любившим ее долго и весело, так, как это принято у простолюдинов. Ее раздражал даже запах мыла, исходивший от чистоплотного мужа.

Когда Фридрих Вильгельм не присутствовал на еженедельных заседаниях Государственного совета или не спешил к своей молодой жене, через двенадцать месяцев после свадьбы подарившей ему маленького принца (умершего уже через год), он находился в своем охотничьем замке Вустерхаузене. Это поместье все больше становилось своеобразным эмбрионом прусского «контргосударства».

Именно там, неизменно подчеркивают историки, в Вустерхаузене, кронпринц предавался сомнительным играм не то в солдатики, не то в солдаты. К 1711 г. бывшая «кадетская рота», рьяно вымуштрованная маленьким Фридрихом Вильгельмом, достигла численности и мощи батальона. Произошло так потому, что к военным играм были приговорены все молодые слуги Вустерхаузена и батраки в его окрестностях. Но это только одна сторона медали. Наряду с играми молодой человек из Вустерхаузена создал здесь подлинно образцовое крестьянское хозяйство и в полном объеме изучил тогдашнюю «экономию», мельчайшие детали усадебного и домашнего хозяйства, тем самым постигая основы национальной экономики.

Образцовый Вустерхаузен был диаметральной противоположностью Берлину. Только что, в конце 1706 г., иерархическое древо королевского двора стало еще более развесистым: Вартенберг учредил обер-геральдическую службу. В ее штат вошли обер-геральдмейстер, пять его советников, историограф, архивариус, нотариус и художник гербов. Все они, в свою очередь, нуждались во множестве помощников, хотя «обер-геральдическая служба» практически не имела заданий и только продолжала возводить стену между королем и народом. В этом году расходы на штат придворных составили около 376 тысяч талеров. О социально-экономических последствиях таких трат можно получить представление, узнав о том, что в том же году на содержание государственного аппарата, органов юстиции, церквей, школ и университетов всего прусского королевства было потрачено 420 тысяч талеров.

Ничего удивительного — 80 тысяч талеров в год требовалось только на выдачу жалованья штатным служащим берлинского двора. В их числе были: тридцать камерюнкеров, пять гофюнкеров, шестьдесят музыкантов с твердыми окладами, десятки пажей, лакеев и т. д. Камердинер, ежедневно бривший Фридриха I, имел при себе двух гофбрадобреев и жалованье в размере 840 талеров плюс бесплатный корм для четырех лошадей. В штате королевской кухни числились 66 служащих. Челядь, сопровождавшая короля или Вартенберга в дороге, включала в себя также специальную дорожную капеллу с литаврщиками и трубачами. Для обслуживания королевской гондолы из Венеции были выписаны гребцы-итальянцы, трешкоутом[12] монарха управляла команда голландских матросов. Не следует забывать и о безумных расходах, требовавшихся для особых миссий короля при иноземных дворах (в 1712 г. — более двухсот тысяч талеров), роскошное обмундирование пешей и конной гвардии короля, кавалеры различных орденов, герольды, прочие слуги. И все ступают павлинами, и все в одеждах златотканых. А ревнивые, охочие до удовольствий берлинцы перенимают этот стиль, и мода на роскошные наряды проникает в обывательские слои. Происходит так отнюдь не по воле двора. Напротив, издаются даже строгие правила ношения каждым сословием своей одежды. В них среди прочих угроз обычным бюргерам, одевающимся в бархат и шелк, сообщается также, что следует опасаться не только «Божьего гнева и кары», но и «разорения и даже разрушения многих семей». Естественно, нельзя было допустить трат обывателей на себя, ведь иначе Вартенберг не смог бы проводить свои грабительские налоговые акции.

Само собой разумеется, Берлин не был одинок в своем стремлении к роскоши. Все дворы и дворики той эпохи вели себя так же либо подражали этому стилю. Все следовали примеру «короля-солнца» и — по вполне французскому образцу — везде в народе видели лишь терпеливую массу, из которой следовало выжимать все без остатка. Это верно и для двора императора в Вене, где, к примеру, на одну только петрушку ежегодно тратилось четыре тысячи дукатов, где императрица расходовала две бочки драгоценного токайского вина на пропитку хлеба для своих попугаев, а челядь достигала численности армейского корпуса. Впрочем, все это никак не утешало Фридриха Вильгельма. Для прусского кронпринца блеск Версаля не значил абсолютно ничего, любое проявление роскоши вызывало в нем отвращение, а ум его был занят исключительно интересами государства.

В 1708 и 1709 гг. Восточная Пруссия пережила страшный голод. Несметные массы людей умирали от тифа. Эпидемия унесла более двухсот тысяч человек — около половины населения; иные города и деревни Восточной Пруссии казались вымершими. Тем более невероятными и возмутительными были выходки берлинского двора, не сократившего расходы даже в это время. Летом 1709 г. состоялись крестины первой дочери кронпринца Вильгельмины, впоследствии маркграфини Байройтской и любимой сестры Фридриха Великого. Фридрих I и Вартенберг обставили это событие роскошью, затмившей все прежние торжества. Короли Польши и Дании прибыли в Берлин в качестве крестных, прусская столица сияла в блеске трех королей, тогда как в Восточной Пруссии отмечались случаи людоедства. Придворный поэт, сравнивший Вильгельмину с новорожденным Христом, а королей Пруссии, Полыни и Дании с тремя волхвами, за свой лакейский стишок получил от Фридриха I тысячу золотых дукатов, хотя в том же 1709 г. из-за голода в Кёнигсберге умерло на 8127 человек больше, чем родилось.

Фридрих Вильгельм не принимал участия в этом спектакле. В конце апреля он покинул Берлин и отправился в союзную армию, воюющую в Нидерландах. В ее составе находились также крупные прусские соединения под командованием генералов фон Нацмера и фон Лоттума. Король снабдил его письменной инструкцией, а также велел держаться поближе к прославленным полководцам принцу Евгению и герцогу Мальборо. Кроме того, кронпринц был обязан «вежливо и прилично вести себя» со всеми другими генералами и знатными людьми, «особенно английской нации». Вот на какую глубину было погребено немецкое самосознание!

11 сентября 1709 г. при Мальплаке произошла битва, в ходе которой союзники нанесли французам сокрушительное поражение. До самой смерти Фридрих Вильгельм ничем не гордился так, как своим присутствием на поле этой битвы. В европейских газетах сообщалось: прусский кронпринц «во время всего сражения находился рядом с принцем Евгением и герцогом Мальборо и разделил с ними все опасности, а также все почести». Мальборо сам закончил реляцию о победе утверждением, что особая заслуга в ней принадлежит прусским частям, отважно атаковавшим правый фланг французов.