Часа через два или три Главный снова навалился на ведущего конструктора, уже за какое-то другое действительное или мнимое упущение:
— Идите к машинистке, напечатайте приказ: я вам объявляю строгий выговор!
Иванов посмотрел на Главного и невозмутимо ответил:
— Не имеете права.
От таких слов Сергей Павлович чуть не задохнулся:
— Что?!?! Я не имею права? Я?.. Почему же это, интересно бы знать?
— Очень просто: я не ваш сотрудник. Вы меня сегодня утром уволили.
Последовала долгая пауза.
Потом Королев вздохнул и жалобным, каким-то неожиданно тонким голосом сказал:
— Сукин ты сын... — и первым засмеялся.
И работа пошла дальше. До полета Гагарина оставалось пять дней.
* * *
Какая атмосфера господствовала в те дни на космодроме? Трудно охарактеризовать ее каким-то одним словом. Напряженная? Да, конечно, напряженная: люди работали, не жалея себя. Но не только это — и в первую очередь не это определяло их настроение, их внутренний тонус.
Торжественная? Безусловно, торжественная. Каждый ощущал приближение того, что издавна называется «Звездными часами человечества». Но и торжественность была какая-то неожиданная: если можно так выразиться, не столь парадная, сколько деловая.
Были споры, были взаимные претензии, многое было... И кроме всего прочего, был большой спрос на юмор, на шутку, на «подначку». Даже в положениях, окрашенных, казалось бы, эмоциями совсем иного характера.
Дня за два до полета первого «Востока» Королев вдруг принялся, не помню уж, по какому поводу, подробно и развернуто разъяснять Гагарину, насколько предусмотрены меры безопасности для любых случаев, какие только можно себе представить в космическом полете. Гагарин в течение всего этого достаточно продолжительного монолога так активно поддакивал и так старательно добавлял аргументы, подтверждающие правоту оратора, что тот, оценив комическую сторону ситуации, вдруг на полуслове прервал свою лекцию и совсем другим, разговорным тоном сказал:
— Я хотел его подбодрить, а выходит — он меня подбадривает.
На что Гагарин философски заметил:
— Наверно, мы оба подбадриваем друг друга.
Все кругом посмеялись, и, я думаю, этот смех был не менее полезен для дела, чем разбор еще доброго десятка возможных аварийных положений и предусмотренных для каждого из них средств обеспечения безопасности космонавта.
А известный авиационный врач и психолог Федор Дмитриевич Горбов, много сделавший для подготовки первых наших космонавтов, в таком ответственном документе, как предстартовая медицинская характеристика, счел нужным специально отметить: «Старший лейтенант Гагарин сохраняет присущее ему чувство юмора. Охотно шутит, а также воспринимает шутки окружающих...»
Оказывается, и это нужно человеку в космосе.
...А что, кстати, вообще будет нужно человеку в космосе?
Как он там будет себя чувствовать?
Не отразятся ли непривычные факторы космического полета — та же невесомость, например, — на его работоспособности?..
Точно ответить на эти и многие им подобные вопросы не мог на всем белом свете никто. А отсутствие точных ответов закономерно вызывает поток предположений — осторожных и смелых, правдоподобных и парадоксальных, робких и высказываемых весьма безапелляционно, — словом, всяких.
Были среди этого потока предположений и, скажем прямо, устрашающие. Дюссельдорфское издательство «Эгон», например, выпустило работу немецкого ученого Трёбста, в которой высказывалось опасение, что под действием «космического ужаса» (появился, как видите, и такой термин) космонавт утратит способность к разумным действиям, вследствие чего не только не сможет управлять системами корабля, но и причинит самому себе вред, вплоть до «самоуничтожения».
Правда, надо сказать, что среди советских ученых и инженеров — участников создания и пуска «Востока-1» — подобные крайние точки зрения хождения не имели. Насчет «самоуничтожения» речь не шла... Но при распределении функций между космонавтом и автоматическими устройствами космического корабля кое-кто из наших исследователей был явно склонен с большим доверием взирать на последние.
Конкретно эта позиция нашла вещественное отражение в том, что переход, в случае необходимости, от автоматического управления кораблем к ручному был намеренно обставлен дополнительными сложностями. Обнаружив отказ автоматики, космонавт должен был преодолеть специальный «логический ключ» — набрать на шестикнопочном пульте определенное трехзначное число (то есть нажать в заданной последовательности три оцифрованные кнопки из имеющихся шести) — и лишь после этого мог включить ручное управление, развернуть, пользуясь им, корабль в такое положение, чтобы сопло тормозной двигательной установки было направлено вперед, против хода, в нужный момент запустить ее и таким образом перевести корабль с режима орбитального полета в режим спуска. Несколько лет спустя каждый посетитель московской Выставки достижений народного хозяйства мог собственными глазами посмотреть кабину корабля «Восток» со всеми устройствами ручного управления спуском. И Гагарин, и его дублер Титов, как и вся первая шестерка будущих космонавтов, надежно освоили эту операцию на специальном стенде-тренажере, в чем я был уверен полностью, так как занимался с ними на этом тренажере сам.
Но за какую-нибудь неделю до полета «Востока-1», уже на космодроме, ситуация неожиданно осложнилась. Выяснилось, что, во избежание напрасного, не вызванного необходимостью включения космонавтом ручного управления, пресловутое магическое число — ключ к разблокировке этого управления — предполагалось в случае надобности... сообщить космонавту по радио. Все-таки витала незримая тень профессора Трёбста над кое-кем из нас!..
И загорелся жаркий бой!
Все, кто имел отношение к методической стороне предстоявшей работы, активно восстали против такого варианта.
— Давайте сравним, — говорили мы. — Что более вероятно: потеря человеком способности к разумным поступкам или элементарный отказ радиосвязи — какое-нибудь там непрохождение волн, например? Вспомните хотя бы летчика-истребителя! Тоже один, никого рядом нет, а, скажем, в ночном полете он и не видит ничего, кроме своей кабины. И ничего — справляется...
Королев эти соображения воспринял, без преувеличения, мгновенно. Он вообще был очень скор на то, чтобы понять точку зрения оппонента (хотя порой железно непробиваем на то, чтобы с ней согласиться), а тут, как выразились бы дипломаты, достижению взаимопонимания дополнительно способствовало авиационное прошлое Сергея Павловича.
С авиацией он был связан смолоду. Принадлежал к той самой яркой корпорации пилотов и конструкторов — зачинателей советского планеризма, — которая впоследствии дала Большой авиации конструкторов О. Антонова, С. Ильюшина, А. Яковлева, летчиков-испытателей С. Анохина, В. Расторгуева, И. Сухомлина, В. Степанченка, В. Федорова, В. Хапова, И. Шелеста и многих других.
Королев в молодости сконструировал несколько интересных планеров — от первой пилотажной «Красной звезды» до первого же ракетопланера СК-9, — а кроме того, и сам немного летал как пилот. И очень любил вспоминать об этом:
— Я-то ведь тоже летчик!
Или:
— Мы, летчики, это понимаем...
Возражать тут не приходилось — он действительно понимал. И всячески стремился в новом деле освоения космоса как можно больше использовать многолетний опыт авиации. Не случайным, конечно, было и то, как настойчиво привлекал он опытных летчиков-испытателей к работам, связанным с полетами в космос человека.
Не мудрено, что идея о передаче в случае необходимости «магического числа» космонавту на борт по радио была им забракована немедленно.
— Дадим ему это чертово число с собой в запечатанном конверте, — сказал Главный.
Откровенно говоря, такое решение тоже не показалось нам стопроцентно удачным. Мало ли что там может случиться в невесомости — еще уплывет этот конверт в какой-нибудь закоулок кабины, ищи его потом! Но попытки продолжить обсуждение вопроса Королев категорически пресек:
— Все. Дело решено. Об этом уж и в Москву сообщено...
Последний довод действительно закрывал путь к дальнейшим дискуссиям: раз «сообщено» — то все.
Единственное, на что удалось уговорить Сергея Павловича, это что запечатанный конверт будет приклеен к обшивке кабины рядом с креслом космонавта. Достаточно подсунуть палец под печать, сорвать ее — и раскрывшиеся лепестки дадут возможность увидеть число, написанное на внутренней поверхности задней — приклеенной к обшивке — стороны конверта.
* * *
Для реализации принятого решения Королев назначил специальную комиссию, которая должна была на месте проверить, как слушается магического числа система включения ручного управления, правильно ли оно написано в конверте, как укреплен и запечатан — в присутствии означенной комиссии — этот конверт, — словом, сделать все положенное, чтобы «закрыть вопрос».
