Ознакомительная версия.
Сказать подобное, находясь в белой эмиграции, было достаточно трудно. Большинство политических лидеров и рядовых россиян из числа эмигрантов думали и рассуждали совершенно иначе. Например, М. П. Арцыбашев заявлял: «И если Россия не может быть спасена иным путем, как через примирение с большевиками, то и не заслуживает она спасения, пусть гибнет этот духовно растленный народ и да будет это место пусто!»[148] Многие в эмиграции оставались приверженцами идеи «нового весеннего похода» – шла подготовка остатков белых армий при помощи Запада, создавались новые воинские формирования, проводилась военная подготовка и переподготовка эмигрантов, на территорию Совдепии засылалась агентура для подрывной и разведывательной деятельности. А сменовеховцы очень скептически оценивали вероятность успеха подобного «нового похода» против большевиков, видя вероятность гибели в нем основ российской государственности. Их патриотические устремления были направлены на недопущение новой военной авантюры и на выработку общественно-политической и социально-экономической альтернативы для России.
В это время политический и экономический кризис весны 1921 г. побудил большевистское руководство по-новому поставить вопрос о путях и методах «социалистического строительства». Главным достижением теоретических разработок руководства большевистской партии явилась новая постановка вопроса о роли товарно-денежных отношений, об использовании внегосударственных форм собственности в хозяйственном строительстве, а также о разнообразии форм реализации самой государственной собственности. В экономическом мышлении был сделан шаг вперед, позволивший понять многие просчеты в первоначальных планах реорганизации общества через практику «военного коммунизма» и подойти к использованию новых источников в восстановлении разрушенного Гражданской войной хозяйства страны.
Провозглашение большевиками перехода к «новой экономической политике» оказало воздействие на отношение значительной части интеллигенции в России и российском зарубежье к власти большевиков.
Внимание российской интеллигенции на и вне российской территории не могли не привлечь меры, провозглашенные большевистским руководством для возвращения страны на рельсы правового государства: было провозглашено принятие Уголовного кодекса РСФСР, ограничена компетенция ЧК, создавались условия для более широкого привлечения к сотрудничеству дореволюционной интеллигенции, восстанавливалось экономическое взаимодействие с иностранными фирмами, внушала надежды замена продразверстки продналогом, в которой угадывались стремления наладить нормальные экономические отношения с крестьянством. Подвергая жесткой критике командно-административные методы «военного коммунизма» и приветствуя провозглашение «новой экономической политики», значительная часть российской интеллигенции видела свою задачу в том, чтобы максимально использовать производительные силы страны для ликвидации экономического кризиса. Для интеллигенции установление мира в России, возврат к прежним условиям созидательного, творческого труда, поддержание привычного дореволюционного уклада жизни были очень желанны. Поэтому свертывание крупномасштабных военных действий на фронтах Гражданской войны, вынужденное приглашение большевиками интеллигенции к сотрудничеству с большевистским режимом и особенно провозглашение «гражданского мира» после кровопролитной Гражданской войны посеяли определенные иллюзии среди значительной части интеллигенции, обретшей надежду на возвращение к нормальным условиям труда и быта для строительства новой России.
За первые два десятилетия XX в. российская интеллигенция побывала в различных общественно-политических и социально-экономических условиях существования. Как в калейдоскопе, перед ней пронеслись царская Россия времен С. Ю. Витте, И. Л. Горемыкина, П. А. Столыпина, В. Н. Коковцева, Б. В. Штюрмера, периода Первой мировой войны, правление самых разных политических сил во всех составах Временного правительства, диктатура большевиков, всевозможные антибольшевистские властители в период Гражданской войны и под конец – широкий спектр западных государств в условиях рассеяния. На своем опыте интеллигенты могли осознать отсутствие идеальных общественно-политических и социально-экономических условий. Но им приходилось в первую очередь учитывать политический выбор русского народа к моменту окончания Гражданской войны в России, а также заявления руководства большевиков о поисках компромисса в российском обществе, что, в частности, выразилось во второй большевистской модели «социалистического строительства» – объявлении «новой экономической политики».
Вот почему отличительной чертой сменовеховского течения в среде российской интеллигенции стало открытое признание советской власти и необходимости активного сотрудничества с ней. Сменовеховцы одними из первых осознали, что советская общественно-политическая система в том виде, в котором она оформилась в России к началу 1920-х годов, имеет достаточно широкую социальную базу внутри страны и на долгие годы будет определять ее судьбу. «Мы в большевиках, – писал Ю. В. Ключников, – видим единственную силу, оказавшуюся способной вывести широкие русские народные массы на большие исторические пути»[149]. Поэтому и свою программу возрождения великой России и преодоления экономической разрухи сменовеховцы связывали с развитием созданного большевиками государства. Тем более, что поворот от «военного коммунизма» к «новой экономической политике» позволял надеяться на эволюцию советского строя в сторону некоторой либерализации политической и экономической жизни общества. Так, Ю. Н. Потехин подчеркивал, что «большевики-марксисты, чутко учитывая все настроения трудящихся масс, привыкли жить их интересами. Поэтому отказ от утопии для трезвого учета реальной действительности совершается намного быстрее и безболезненней, чем можно было ожидать. И в политической, и в духовной, и в экономической области для индивидуальности открывается все больший простор»[150].
Утопией, приведшей страну к экономическому кризису, по мнению сменовеховцев, была политика «военного коммунизма». Они утверждали, что теоретики коммунизма явно переоценили действительность, так как поставили перед собой те задачи, которые «вчерне только были намечены в ряде утопий человечества, начиная с «Утопии» Томаса Мора и кончая «Красной Звездой» Богданова. В результате проверки на опыте оказалось, что коммуна сейчас в России неосуществима ни как добровольное, свободное объединение людей на коммунистических началах, ни как принудительный общественный строй, в котором общая трудовая повинность покоится на бюрократическом и централизованном прикрепощении людей к нежелательным или вызывающим отвращение занятиям»[151].
Характеризуя деятельность большевистской власти в годы «военного коммунизма», И. Г. Лежнев подчеркивал, что «не безделье, а бесплодие труда было бичом революции. Все подвергалось «учету», кроме производительности труда… Всеобщий чиновничий стаж, военное обучение, пешее хождение, стояние в хвостах очередей, всеобщее, но прямое, часто тайное и отнюдь не равное пайкотаскательство, – всеобщее народное бедствие, связавшее всех единой круговой порукой»[152]. По мнению Н. В. Устрялова, «политика реквизиций и конфискаций вызвала со всех сторон органический протест, а запрещение торговли – всеобщее неповиновение. Человек, решивший подчиниться коммунистическим декретам, умер бы с голода через пару недель – ибо «легально», кроме восьмушки сомнительного хлеба и тарелки бурды из гнилого картофеля, достать было нечего. Вся страна, включая самих коммунистов, жила вопреки коммунистическим декретам, вся Россия «спекулировала»[153].
Путь постепенного возвращения большевистского государства к нормальным для демократического общества условиям хозяйственной жизни, вызванный провозглашенной «новой экономической политикой», встретил поддержку в среде сменовеховцев. Социально-политическая ситуация начала 1920-х годов создавала иллюзию различных альтернатив своей возможной экспериментальностью. Значительной частью интеллигентской общественности революция воспринималась лишь как момент радикального обновления, возможность начать все заново. В этих условиях сменовеховство превратилось в широкое, но внутренне неоднородное общественно-политическое течение, широко распространившее свое идейное воздействие как внутри страны, так и в эмигрантских слоях.
Правда, сменовеховцы неоднократно ставили вопрос о гарантии прочности объявленного большевиками курса и приходили к различным вариантам ответа. Так, по мнению Ю. В. Ключникова, «опасность коммунистического рецидива вовсе не изжита Россией, так как отход наших коммунистов на буржуазные позиции есть чисто тактическая мера. Он может затянуться и углубиться, но может так же внезапно прерваться. В этом случае все новое будет зависеть уже не от него самого, а от того, какова будет обстановка в других странах»[154]. Если экономические и политические дела Запада будут улучшаться, считал Ю. В. Ключников, почва для всякого рода коммунизма будет все больше уходить из-под ног советского правительства. Напротив, если политическая неразбериха, экономические нехватки и постоянные военные угрозы будут усиливаться на Западе, «то и «коммунистическая зараза» непременно будет все усиливаться и усиливаться, доколе есть поводы для революции»[155]. А С. Лукьянов считал, что если западноевропейские и американские правящие классы «своею внутренней и международной политикой сумеют создать и поддержать такие объективные условия, при которых противоречия внутренней и международной жизни всех стран окажутся устраненными и сглаженными, то для советской власти станет невозможен, а главное, не нужен возврат к революционной тактике «немедленного коммунизма»[156].
Ознакомительная версия.
