Наполеон и не знал и не верил этому! Какой переход от всеведения к недоумению! И какой переход быстрый! Казалось, что в первых числах июня 1812 года политическая судьба областей европейских была в мощной руке его; едва промелькнули два месяца и где великий ум великого политика?
Неприязнь человеческая останавливается у могилы странников мира, перешедших в лоно земли, в лоно общей нашей матери. И так, мне представлялось, что у того рва, где так разительно проявилось политическое недоумение исполина нашего века, возносится памятник с надписью: "Мир праху двадцати народов нашествия тысяча восемьсот двенадцатого года!"
Мир! и да будут равнины Бородинские и Семеновские примирением человечества европейского! На лице, их по неисповедимым судьбам провидения, в один день, в один час и на одном месте, почти все народы европейские испытывали силы и борьбу мужества с мужеством: пусть же после опыта кровавого равнины битвы Бородинской будут уравнением взаимного уважения народов и да исчезнут тщеславные прения о превосходстве сил вещественных! Русский полководец поле битвы Бородинской назвал "местом гладким". Тут ни холмы, ни вершины гор не заслоняли полков сопротивников; все смотрели в лицо друг друга и в лицо смерти! Тут негде и некогда было действовать ни хитростям, ни уверткам военным; тут была борьба явная, открытая; тут шумел дождь ядер и картечей убийственных тут порывались на взаимный перехват батарей, как будто бы на взятие крепостей, отверзающих путь в области обширные. Тут был пир смерти! И нигде и никогда не была она так упитана с тех дней, когда человечество узнало порох и медяные жерла, в громах своих заглушающие вопли жертв пораженных.
Равнины битвы Бородинской гладки, как ток, на котором из уложенных снопов вымолачивают питание человечества, а по лицу их и по узким расщелинам у кустарников разлетелся пепел девяноста тысяч воинов!
Батареи, бренные нагромождения земли мертвой, кажется, пережили дни целых веков. Целые поколения воинственного человечества при переходе с берегов Нары и с берегов Москвы-реки до берегов Сены перешли в сон могильный. Тут блеснули в памяти моей разительные мысли, высказанные путешественником при взгляде на развалины горы, разрушившейся 1751 года в пределах древней Гельвеции. "Так,-говорит он,-так разрушаются и замыслы блистательные и замыслы кичения властолюбивого! Громом падения своего огласила дальние окрестности гора разрушившаяся, с таким же шумом протекают грозные нашествия и на стезях своих оставляют гробовые развалины! Но правда и любовь, подобно солнцу, сияющему на лазури небесной, блестят и не угасают на вершине столетий".
День битвы Бородинской! Будь общим днем воспоминаний! В один с нами день да льются общие слезы всех народов твердой земли Европы! Наполеон не завещал себе памятника на стогнах парижских, но перед битвой Бородинской он дал слово, что о каждом из них будет вечная память о том, что он был на великой битве под стенами Москвы. Народы европейские! С именами ваших родных, ваших друзей душевных означьте полными буквами: "Бородино, Семеновское, Москву, Россию". Мы не упрекнем вас за то: громы ратные сближали все народы. да превратятся они в пальмы вечного мира!
Нам, сынам земли, или, лучше сказать, сынам мира роскошного, нужно по временам исторгаться из вихря рассеяния и, сближаясь с душою своей, сближаться с судьбой человечества. Шум веселий земных заглушает в душе память о бедствиях человечества. А когда более двенадцатого года девятнадцатого века, когда более было бедствий и злоключений на лице земли европейской?
Источники слез лились из глаз моих, когда в первый раз въехал я на равнины битвы Бородинской. Мне казалось, что каждый оборот колес моей повозки попирает развеянный прах тысяч жертв битвы Бородинской...
Для меня продолжается еще тысяча восемьсот двенадцатый год.
Спасение Отечества успокоило мое сердце, но я отжил для радостей земных. Двадцать четыре года далек я от всех .увеселений общественных. Не порицаю их и не положил я на себя зарока. Но с двенадцатого года скольких не стало друзей моих юных, весенних дней! Напоминание о них, напоминание о бедствиях человечества и до могилы-часто сводит меня в могилу. Не ропщу на провидение. Для меня глубокая скорбь душевная-вестница новой жизни.
НАПОЛЕОН, ОСАЖДЕННЫЙ РУССКИМИ В МОСКВЕ
Кутузов движениями по Тульской дороге прикрывал пособия обильнейших областей русских; соблюдал неразрывную связь с армиями Тормасова и Чичагова; охранял свои полки и принимал в операцию со всеми силами линию, посредством которой, начиная с дорог Тульской и Калужской, готовился отрядами пересекать всю линию неприятельскую, растянутую от Смоленска до Москвы.
Лишенный таким образом всех пособий с тыла, Наполеон при первом шаге в Москву (повторяю и здесь), не затерявшись в самом себе, увидел бы угрожавшую ему опасность за мнимое торжество над Москвою, а если б в то время сетование и недоумение не оковали уст древней русской столицы, то она могла бы сказать с русским полководцем: "Потеря стен моих, не потеря Отечества".
По Тверской дороге перед Москвой стоял барон Винценгероде под ямом Черной грязи. Передняя его застава, находившаяся в восьми верстах от Москвы, каждый день приводила пленных. Сторожевые отряды по дороге С.-Петербургской, Дмитровской, Ярославской и Владимирской бодрствовали на страже неусыпной. Сентября девятого казачий отряд Иловайского двенадцатого открыл и разбил неприятеля в селении Соколове. В то же время сильный отряд отправлен был через Воскресенск и Рузу для воспрепятствования действиям неприятеля по дороге Можайской.
А при начале новой войны за Москву под Москвой Наполеоновы полки, сражавшиеся с графом Витгенштейном и утомленные неоднократными поражениями, коснели в бездействии. Но не дремали ни силы, ни дух русский.
Успешное действие и непрестанное движение русских военных отрядов под Москвой вызывали на борьбу с неприятелем и дружины поселян подмосковных. Главное, отличительное качество людей русских, дух бодрости в опасностях явных, где они могут действовать в виду друг друга и соревнуя друг другу. "Не посрамим земли русской! Не выдадим себя!" Вот заветный отклик честолюбия русского народа. Не заглядываясь на безделицы и не суетясь о пустом, русские жарко принимаются там за дело, где дело требует дела. А потому и живо и дружно шло вооружение сельских дружин.
От сентября второго до сентября одиннадцатого, то есть десять дней по оставлении Москвы, были важнейшими днями и потому, что главное русское войско разило неприятеля без оружия и потому, что дух русский отуманивался еще недоумением. Движениями скрытными, искусными, действуя по разным направлениям, Кутузов не только завлекал в сети неприятеля, но изумлял и своих. Глубоко обдумав и сообразив великую тайну бокового движения, русский, опытный полководец говорил: "Дело идет не о том, чтобы успокоить Отечество, но чтобы спасти его".
Сказал я выше, что при разгроме недоумения, поразившего жителей Коломны, я не мог даже отыскать и семейства моего, ожидавшего меня там. Встревожены были жители и других мест, но то было заторопление мимолетное. Яснее блестит солнце после перелета туч, яснее светилась и мысль русская после мгновенного недоумения. Около четырех месяцев странствуя по различным краям России и один и с семейством, я мог наблюдать дух народный и по внутреннему убеждению совести говорю, что Наполеон везде бы встретил такую же борьбу с дружинами поселян, какую встречал в окрестностях московских и в смоленских уездах.
Между тем движения главного русского войска по Калужской дороге час от часу более прикрывали и Тулу и Калугу и Орел. Завоеватель порывистым пером своим водружал орлы французские наверху башен Кремлевских, а Кутузов из глаз его увел русское войско. Не видя русских полков и смущаясь недоумением, неприятель посылал сильные отряды отыскивать русских в России и - везде встречал неудачу.
К дальнейшему обеспокоиванию тыла неприятельского, к стороне Можайска, отправлен был сильный отряд с Дороховым, а подполковник Давыдов, как сказано в военных известиях, "давно уже жил между Гжатском и Можайском".
Час от часу более кипел разгул малой войны. Ударил час малой войне истомлять, раздроблять и огромлять исполинскую войну нашествия. Силы малой войны высказывают и опыты прошедшего столетия. Тахмас-Кули хан, то есть раб Тахмаса, вступя на чреду властелина с именем шаха Надира, или победителя, потрясая Персию и Индостан, смирялся перед дружинами лезгинцев.
Войско Кутузова, не теряя своих, в продолжение десяти дней захватило в плен пять тысяч рядовых, множество чиновников и в том числе генерала Ферье, начальника штаба, короля Неаполитанского. В том же известии сказано о новых успехах Тормасова и о соединении с ним Дунайской армии Чичагова.
