Гвидо Препарата - ГИТЛЕР, Inc.

К началу двадцатого века социалисты промышленно развитых стран Запада, за исключением немногочисленных закоснелых

воинствующих ортодоксов, отказались от самой идеи «революции».

Массы рабочего класса стали проявлять меньше недовольства по поводу жилищных условий и питания, которыми их обеспечивал правящий и господствующий класс: бесплатные квартиры стали несколько больше, а меню с каждым годом становилось разнообразнее. Воплощение принципа «хлеба и зрелищ» (еды и кинематографа) внесло свою ленту в успех тех мёр, какие предприняли капиталисты для укрощения недовольства масс.

В Германии к 1912 году, когда SPD (Sozialistische Partei Deutschlands) — Социалистическая партия Германии, самая массовая и самая организованная из соцпартии мира, — стала ведущей политической силой в стране, набрав 34,8 процента голосов на всеобщих выборах 1912 года (2), приобретённое рабочими отвращение к ветрам перемен нашло своё концентрированное выражение в высказывании Августа Бебеля, этого немецкого социалистического Наполеона, который характеризовал революцию как «величайший тарарам» (der grosse Kladderatatsch) (3).

Коротко говоря, рабочие муравьи немецкого муравейника не испытывали острого желания бунтовать, как не имели его их братья по классу во Франции и Британии, также не желавшие рубить сук, на котором сидели. Рабочие желали компромисса подобно членам экипажа китобойного судна, которые не заходят дальше споров с капитаном относительно своей доли.

Но в принципе, по самой своей сути, всё социалисты были интернационалистами — братьями, невзирая на разделявшие их границы, — и пацифистами. Потом разразилась война, и великое космополитическое единство мирового сообщества социалистов, так называемый II Интернационал, который претендовал ни больше ни меньше как на Нобелевскую премию мира, разлетелся вдребезги под действием центробежных сил шовинистического угара (4).

В августе 1914 года парламентская фракция SPD единодушно проголосовала за предоставление военных кредитов. В Англии и Франции пролетарии точно таким же образом дружно построились под знамёнами и изъявили готовность стрелять в своих братьев по ту сторону линии фронта. Кайзер прибегнул к весьма удачному риторическом)7 приёму, провозгласив, что отныне не признаёт никаких партий, за исключением немцев.

«Это предательство!» — провозгласили немногочисленные вожди непримиримых левых, возложив на обуржуазившихся лидеров Социал-демократической партии Германии ответственность за отход от интернациональных и гуманистических идеалов партии. Революция, утверждали левые, была принесена в жертву компанией цеховых мастеров, превратившихся в обычных буржуа, чья роль состояла в трансформации силы рабочего класса в самодовольную подпорку капиталистической цитадели.

И это обвинение было недалёко от истины. Более точно этот союз элиты и пролетариата, заключённый во имя патриотического предрассудка, можно назвать наивысшим достижением консерватизма. Правящий класс, возглавляемый германским императором, бюрократической и деловой элитой, объединёнными в рамках либерального государства и в большой мере «защищенных от экономических трудностей, господствующих во всех современных высокоорганизованных обществах», был (и до сих пор остаётся) по самой своей природе носителем стандартов таких видов социально незрелой (то есть варварской) деятельности, которая вызревает в скрытых от глаз недрах незаслуженной или наследственной праздности, — например, спорт, финансовые махинации и война (5).

Люди, унижённые жалкой бедностью, и всё те, чья энергия целиком и полностью поглощается каждодневной борьбой за выживание, являются консерваторами, ибо не могут позволить себе усилия попытаться заглянуть в будущее дальше завтрашнего дня; точно так же консерваторами являются богатые и преуспевающие, так как у них нет повода для недовольства сложившимся положением (6).

Загнанные в городские трущобы, где умы формируются изворотливостью и жестокостью, страдающие от лишении и духовной деградации, низшие слои общества быстро и легко приучаются пользоваться языком оскорбительного соперничества и дикой клановой жестокости.

Юнкерам не понадобилось много времени, чтобы переодеть массы в Feldgrau, серую полевую военную форму рейха. Таким же выдающимся был их пыл, с каким стремились на фронт французы, британцы, американцы и японцы, — этот пыл был несколько меньше у славян, чья патриотическая готовность, не говоря уже о практической смётке, никогда не соответствовала страстям и наклонностям правящего класса того времени.

Испытывающие на себе с самого рождения ужасы и насилия гетто представители низших слов населения Германии в дальнейшем подвергались «стерилизации» практикой профсоюзов, благодаря торгашескому духу которых, то есть исключительности членства, иначе говоря, «дефицитности мест» (7), у членов профсоюзов воспитывалось чувство привилегированности по отношению к другим рабочим, — из таких смышлёных «синих воротничков» всегда выходили «добрые» рядовые шовинистических армии.

Такая длительная дрессура в условиях казарменной стимуляции инстинктов и профсоюзного крючкотворства превратила трудящегося в надёжный инструмент западной иерархии, а великие надежды революционеров в скорбное разочарование. В 1907 году Веблен писал:

Та часть населения, которая была привержена социалистическим идеалам, тоже стала более патриотичной и лояльной, а вожди и люди, формировавшие мнения социалистов, тоже внесли свой вклад в рост шовинизма совместно с остальными группами немецкого народа… [Лидеры СДПГ] утверждают, что они, во-первых, стоят за национальное величие, а за уважение иностранцев — только во-вторых… В настоящее время социалисты исповедуют скорее идеи английского либерализма, нежели революционного марксизма (8).

Если не считать нескольких вспышек, причинённых отдельными зарвавшимися анархистами, в Германии не было мятежного ядра, способного вырваться на поверхность и целиком пожрать империю. Конечно, СДПГ испытывала определённые трудности и во время войны претерпела глубокий раскол: в 1917 году группировка раскольников, так называемые независимые, отделились от партии и учредили НСДПГ (Независимую социал-демократическую парию Германии); и конечно же вспыхивали забастовки, нарушавшие слаженную работу социал-демократического электората на военных предприятиях рейха. Несомненно, в стране были и недовольные и несогласные. Но в целом, так же как невозделанное русское поле, заколдованный германский лес, по большей части населённый послушными рабочими, высокомерной буржуазией и слепыми аристократами, был территорией, весьма легко поддающейся управлению — как изнутри, так и извне. Человеческий материал был податлив, несмотря на общепризнанную приверженность страны к войне, каковая, впрочем, и сама по себе была чисто сомнамбулическим предприятием.

29 сентября 1918 года стало решающим днём в осуществлении на германской почве сценария так называемой революции 1918-1919 годов (9).

13 сентября Австрия издала предсмертный крик о помощи; два дня спустя фронт центрально-европейских держав рухнул: союзники прорвались на Балканы и принудили Болгарию к капитуляции. Б тот же день на западе союзники широким фронтом развернули наступление на линию Гинденбурга. Эта последняя укреплённая линия обороны немцев начала трещать по швам.

В течение трёх лет Германией de facto управляли генералы; одного из них надо выделить особо. Это Эрих Людендорф. Именно он изобретал и воплощал в жизнь впечатляющие попытки вырвать Германию из кольца осады во время войны: Людендорф развязал неограниченную подводную войну, отправил Ленина в Россию, навязал большевикам «грабительский» мир и организовал последнее большое наступление весной 1918 года. Теперь, в последние минуты Второго рейха, он был готов на прощанье громко хлопнуть дверью, в очередной раз совершив нечто «колоссальное» (10).

Поняв, что рейх находится в смертельной опасности, Людендорф сделал реальностью абсолютно немыслимую вещь — приказом учредил в Германии парламентскую демократию и ввёл социалистов в правительство. Проводя это неслыханное мероприятие, он поспешил проинформировать кайзера и кабинет, что дни рейха сочтены и что следует немедленно заключать перемирие с союзниками. «Значит, всё три года нам бессовестно лгали!» — взвыли министры. Сам император отнёсся к этой идее довольно скептически, хотя никто не собирался лелеять сентиментальную ностальгию по утраченным мечтам, и уж меньше всех Людендорф, который одним выстрелом ухитрился поразить сразу три цели: (1) умиротворить народ и общество внутри страны и успокоить союзников фасадом парламентаризма перед началом мирных переговоров; (2) повесить социалистам на шею позор поражения.(«отравленный дар» руководства), и, самое важное, (3) спасти армию.