Звероборец. Граффито из Помпей
По нескольку дней не кормленные либо специально натасканные на людей дикие звери выступали в некотором роде в качестве палачей, ибо в программу игр в амфитеатре входило и публичное наказание преступников. Самым безобидным при этом считалось выставление виновного на всеобщее обозрение посреди арены. Хуже приходилось тем (и это гораздо больше возбуждало публику), кого бичевали либо сжигали живьем. Нечеловеческим бесчувствием можно объяснить смертный приговор, когда на растерзатше хищникам выставляли привязанную к столбу и поэтому совершенно беззащитную жертву. Чтобы продлить ее страдания и вместе с тем возможность наслаждаться этим зрелищем, жертве иногда давали оружие. Звери набрасывались на несчастных, вырывая из их тел такие куски, что порой любознательные врачи использовали эту возможность для изучения внутреннего строения человека. Среди изуродованных и с головы до ног окровавленных смертников находились и такие, что просили не о милости, а о том, чтобы их мученическая смерть была оттянута до следующего дня.
Подобные ужасные зрелища обставлялись пышно и театрализованно. Особенно любимы были собственно театральные, особенно пантомимические, представления с пытками и казнями на арене. Однако, вместо того чтобы пригласить артистов изображать муки и смерть, выводили преступников, предварительно заставив их выучить изображаемые сцены. И они подвергались настоящим страданиям. Один из них, вор, сожженный заживо, предстал на арене в одеянии Геркулеса. Еще у нескольких жертв в дорогих, шитых золотом туниках и пурпурных накидках, языки пламени вырывались прямо из-под великолепных и легковоспламеняющихся одежд, подобных смертоносным одеяниям волшебницы Медеи, а толпа на скамьях амфитеатра упивалась созерцанием того, как несчастные кричали и катались по песку арены, умирая в ужасных страданиях.
Не существовало такой пытки или казни, которую бы не инсценировали перед публикой. Каждый мог видеть, как мужчина в роли Аттиса лишался признаков своего пола или как некто, изображавший Муция Сцеволу,[55] держал руку над огнем до тех пор, пока она не сгорела. Этот случай Марциал описывает в следующей эпиграмме:
То представленье, что мы на цезарской видим арене,
В Брутов считалося век подвигом высшим из всех.
Видишь, как пламя берет, наслаждаясь своим наказаньем,
И покоренным огнем храбрая правит рука?
Зритель ее перед ней, и сам он любуется славной
Смертью десницы: она вся на священном огне.
Если б насильно предел не положен был каре, готова
Левая тверже рука в пламень усталый идти.
После отваги такой мне нет дела, в чем он провинился:
Было довольно с меня доблесть руки созерцать.
Еще один преступник был, подобно предводителю разбойников Лавреолу,[56] прибит на кресте и отдан на растерзание зверям. Марциал описывает, как его плоть и члены отваливались по кускам, пока тело не перестало быть телом. То ли в самооправдание, то ли для успокоения совести он добавляет, что замученный наверняка был отцеубийцей, храмовым вором или поджигателем-убийцей:
Как Прометей, ко скале прикованный некогда скифской,
Грудью своей без конца алчную птицу кормил,
Так и утробу свою каледонскому отдал медведю,
Не на поддельном кресте голый Лавреол вися,
Жить продолжали еще его члены, залитые кровью,
Хоть и на теле нигде не было тела уже.
Кару понес наконец он должную: то ли отцу он,
То ль господину пронзил горло преступно мечом,
То ли, безумец, украл потаенное золото храмов,
То ли к тебе он, о Рим, факел жестокий поднес.
Этот злодей превзошел преступления древних сказаний,
И театральный сюжет в казнь обратился его.
Но даже подобные извращения, длившиеся достаточно долго, теряли свою привлекательность, и потому устроители «разбавляли» отвратительные мифологические представления веселыми, забавными и неприличными сценами. Так, например, под купол навеса поднимали мальчика или же выпускали на арену женщину верхом на дрессированном быке, чтобы изобразить таким образом греческую легенду о Европе, дочери царя Финикии Агенора, которую Зевс в образе быка увез из Фив на Крит. В программе, сопровождавшей гладиаторские игры, которые устраивал Нерон, зрители могли видеть, как свою страсть удовлетворяла Пасифая, жена Миноса, царя Крита, наказанная Афродитой любовью к быку. В одной из плясок юношей и девушек представлялось, по словам Светония, «как бык покрывал Пасифаю, спрятанную в деревянной телке, — по крайней мере, так казалось зрителям». Эта деревянная корова, которую покрывал бык, была, по преданию, изготовлена Дедалом, бежавшим затем с острова при помощи крыльев из перьев и воска. Его сын Икар, сопровождавший его, в полете слишком приблизился к Солнцу, растопившему воск на его крыльях, — Икар рухнул в море. Нерон приказал изобразить и это. Светоний так описывает соответствующий эпизод: «Икар при первом же полете упал близ императора и своею кровью забрызгал и его ложе, и его самого».
Столь пестрая смесь травли зверей и чудес их дрессировки, казней обычных и необыкновенных, веселых сцен и неприличных пантомим, длившихся с утра до полудня, вполне успевала за это время подогреть страсти публики, с нетерпением ожидавшей кульминации празднества — гладиаторских боев. На скамьях амфитеатра постепенно затихала болтовня, делались последние ставки на известных рубак, и вот внимание всех переключалось на великолепную гладиаторскую колонну, входившую на арену.
Празднично одетые — в пурпурных, расшитых золотом солдатских накидках поверх роскошного облачения, которыми особенно выделялись бойцы императорских школ, часто в шлемах прекрасной работы, украшенных различными изображениями, с покачивавшимися на них павлиньими и страусиными перьями либо с посеребренным оружием (как у бойцов Цезаря), они сходили с колесниц, доставлявших их в амфитеатр, и в военном строю маршировали по арене. За ними следовали рабы, неся снаряжение бойцов, нередко украшенное даже драгоценностями. Напротив почетной императорской ложи торжественная процессия приговоренных к смерти останавливалась; гладиаторы, подняв правую руку, приветствовали принцепса мрачным призывом, по отношению ко многим из них слишком истинным: «Ave, Caesar, imperator, morituri te salutant!» (Здравствуй, Цезарь, император, идущие на смерть приветствуют тебя!)
Одни гладиаторы вступали на арену впервые, иным же уже доводилось покидать ее победителями, и теперь они должны были вновь биться за свою жизнь. Именно они по собственному опыту знали лучше других, что за резня ожидает их. Наверняка было среди них немало таких, которые, предчувствуя близкую смерть, видели уже исход предстоявшего им поединка… Послушайте, как столетия спустя Байрон описывал пленного дака, испустившего дух на пропитанном кровью песке Колизея:
…Цирк вкруг бойца плывет; он умирает —
А в честь убийцы вопль звериный не смолкает.
Он слышит, но не внемлет. Взор его
С душою вместе, далеко витая.
Что жизнь ему, и приз, и торжество?
Пред ним — шалаш на берегу Дуная:
Там детворы его играет стая,
И там их мать, дакиянка… И вот
Отец зарезан, римлян забавляя!..
«Режь, бей, жги!»
Однако так далеко дело еще не зашло, пока что умело поставленное и рассчитанное на раздувание страстей действо оттягивало хоровод смерти.
После приветствия и парадного марша устроитель игр лично или его доверенные лица проверяли оружие. Зазубренные или тупые мечи отбирали и заменяли острыми, ибо никто не желал лишиться кровавого зрелища.
Специальные гладиаторские мечи особо опасной заточки были названы по имени известного своей жестокостью сына императора Тиберия Друза, проверявшего оружие особо тщательно и немилосердно. «Остроту» ощущений предпочитал и Домициан — в 93 г. н. э. придворный поэт Марциал хвалил его за возобновление старинного обычая гладиаторского боя, связанного с применением действительно смертоносного оружия.
После того как было роздано вооружение, начиналась жеребьевка пар — за исключением, конечно, тех, которые были заранее объявлены в целях привлечения публики. Открытость жеребьевки должна была исключать любые подозрения в жульничестве.
Все эти приготовления к убийствам на арене еще сильнее разжигали страсти публики. Иные зрители с видом знатоков прикидывали шансы отдельных гладиаторов. Кто из двух фракийцев, сведенных жребием, победит? А кто останется на ногах после схватки полуголого ретиария с сетью и трезубцем в руках и вооруженного мечом, защищенного щитом и шлемом с прорезями для глаз секутора? Друг против друга выступали не только гладиаторы с одинаковым или различным вооружением; интерес к играм разжигали и совершенно необычные пары — таков был, например, бой карлика с женщиной, устроенный Домицианом на потеху толпе в 90 г. н. э.
