Среди других крупных прозаиков, уничтоженных в тот период, — Пантелеймон Романов, автор «Трех пар шелковых чулок» и «Без черемухи»; Тарасов-Родионов; Артем Веселый; И. И. Китаев; С. Третьяков — автор знаменитой книги «Рычи, Китай!»; корреспондент «Правды» Михаил Кольцов, арестованный 12 декабря 1938 года по подозрению в том, что он агент лорда Бивербрука,[258] и 1 февраля 1940 года осужденный Ульрихом на десять лет заключения без права переписки.[259] Кольцов погиб, по-видимому, в 1949 году.[260] Среди репрессированных, которым удалось выжить, — Юрий Олеша и Остап Вишня. Вишня, обвиненный в подготовке убийства Постышева и других руководителей партии, был освобожден в 1943 году и должен был осмеивать в печати тех, кто за рубежом протестовал против его предполагаемой ликвидации.
Поэзия и раньше была опасной профессией в Советском Союзе. Н. Гумилева, мужа Ахматовой, расстреляли по приказу Агранова еще в августе 1921 года. Он был обвинен в контрреволюции. В том же месяце не стало Блока, давно пережившего короткий период энтузиазма по отношению к Красной гвардии. Его здоровье было подорвано недоеданием. В 1925 году покончил с собой Есенин, а в 1930 — Маяковский.
Теперь же были уничтожены многие другие ведущие советские поэты. Владимир Смиренский (Андрей Скорбный) получил в 1931 году 10 лет как член группы, которая занималась обсуждением политики — но только в применении к искусству.[261] Мы не знаем, какие обвинения были предъявлены другим поэтам, уничтоженным в это время. Судя по всему, им редко ставились в вину «художественные преступления». Но вместе с тем, одна из заключенных познакомилась с поэтессой, сосланной в Карагандинские лагеря на 8 лет.[262] Эта молодая поэтесса написала «Гимн свободе», который был квалифицирован как «призыв к террору». Шестнадцать украинских поэтов, начиная с Влысько, были казнены или умерли в лагерях между 1934 и 1942 годами. Большинство — в Соловецких лагерях и несколько — на Колыме. Об обвинении, предъявленном Николаю Клюеву и другим, ничего не известно. В своем лучшем произведении «Плач о Есенине»[263] Клюев уже в 1926 году говорил: «Только б коснуться покоя…». Он провел три дня в «парной» ленинградского ОГПУ[264] еще в 20-х годах, но был освобожден. После второго ареста в 1933 году его сослали в Сибирь. В августе 1937 года, отбыв срок ссылки, он выехал из Томска и исчез бесследно. Есть сведения, что он умер от сердечного припадка.[265]
Поэт Павел Васильев выступил в защиту Бухарина, назвав его «человеком высочайшего благородства и совестью крестьянской России». Это произошло во время суда над Пятаковым. Васильев обрушился на писателей, ставящих свои подписи под антибухаринскими выступлениями в печати. «Это порнографические каракули на полях русской литературы»,[266] — сказал он. 7 февраля 1937 года он пошел вместе с сыном хозяина квартиры побриться в парикмахерскую. Дома осталась его жена Елена. О том, что произошло потом, мы читаем в «Литературной России» от 11 декабря 1964 года:
Через несколько минут юноша вернулся.
— Лена, Павла арестовали…
… На вопрос: нет ли среди арестованных Васильева? Во всех тюрьмах отвечали одинаково:
— Нет. Васильев Павел Николаевич не значится. Так прошли месяцы.
Научила какая-то женщина:
— А вы передачу приготовьте. Где примут, там и он. В одной из тюрем, действительно, передачу приняли. Больше того, сказали, что в другой раз можно придти 16 июля.
— Переведен в другое место, — ответил дежурный 16 июля. А через 20 лет, хлопоча о посмертной реабилитации мужа, Елена Александровна узнала, что именно 16 июля 1937 года не стало Павла Васильева.[267]
Ведущий грузинский поэт Яшвили «застрелился из ружья» 22 июля 1937 года.[268] Это произошло после ареста других литераторов Грузии, в частности его друга поэта Тициана Табидзе.[269] Табидзе исчез и только через семнадцать лет, после его реабилитации, сообщили его вдове, что он был расстрелян 16 декабря 1937 года. Армянский поэт Гурген Маари выжил в лагерях и в 1954 году вернулся в Ереван. Он рассказал о пережитом в журнале «Вопросы литературы»:[270]
«9 августа 1936 года ночью меня арестовали. Я не удивился. Месяц назад трагически погиб первый секретарь ЦК КП Армении Агаси Ханджян. В Доме писателей атмосфера была очень тяжелой».
Маари был уверен, что испытание скоро кончится — проверят и выпустят. Его даже не выводили на прогулку. Суд состоялся только через два года после заключения.
«… Заседает Военная коллегия Верховного суда Советского Союза. Я обвиняюсь в террористических действиях, в желании отделить Армению от Советского Союза и присоединить ее к лагерю империализма, я намеревался убить Берия…
Суд закрытый, суд в три минуты… Меня присудили к десяти годам лишения свободы. И опять Сианос (тюремщик, который воспитывался в одном детдоме с Маари) сопровождает меня. На этот раз — в камеру приговоренных.
— Сколько дали? — спрашивает он шепотом.
— Десять лет.
— Слава Тебе, Господи. Легко отделался.
— Десять лет, — повторяю я.
— Третью ночь, как уводят, стреляют, — шепчет он…»
Среди 40 заключенных камеры, в которую посадили Маари, было два архитектора, три писателя, четыре инженера, один народный комиссар, остальные — государственные служащие и партийные работники. Пессимисты думали, что сроки (10–25 лет) вынесены только для проформы и что на самом деле всех расстреляют. Но этого не случилось.
«В 1938 году осенью, ночью, нас набили в грузовые машины и, прикрыв брезентом, как запрещенный товар, доставили на вокзал. На вокзале было пусто, ни одной живой души — лишь военные».
Шесть первых месяцев заключенные провели в тюрьме города Вологды. А потом перевезли в Красноярск: «здесь кишела, копошилась большая армия заключенных, составленная из представителей многих народов Советского Союза. Особенно выделялись жители Средней Азии в своих ярких национальных одеждах». Строжайший медицинский осмотр определил, кому ехать дальше, в Норильск, а кому оставаться на месте. У одного из заключенных оказался кусочек зеркала, и Маари смог увидеть свое лицо — второй раз за три года. Он себя едва узнал.
В Норильске он познакомился с Эгертом, известным в свое время киноактером. Через некоторое время 200 заключенных перегнали в Новоивановский 3-й лагерный пункт. Они шли пешком. Позже большинство участников этого этапа погибло. Маари прожил там до 1947 года. Он дает в своих воспоминаниях сравнительные портреты начальников двух лагерей. Один «краснощекий, со злыми глазами, особенно не любил „интеллигентных сволочей“ и посылал их на самые тяжелые работы». Другой «любил читать книги, был человеколюбив и заботлив, и значительно облегчал жизнь „интеллигентным сволочам“, в том числе и мне».
После освобождения в 1947 году Маари не было разрешено печататься под своим именем. Его гражданские права не были восстановлены, а в 1948 году он был арестован снова. На этот раз камера «была полна военных, вернувшихся из плена. Они обвинялись в измене родине». В 1948-49 годах
Маари побывал в 9 тюрьмах девяти различных городов. Он попал в разряд «пожизненно ссыльных».
Ленинградский поэт Николай Заболоцкий был арестован 19 марта 1938 года по «ложному политическому обвинению».[271] Он много лет провел в лагерях на Дальнем Востоке, на Алтае и в Казахстане. После возвращения в Москву в мае 1946 года до конца жизни он тяжело страдал туберкулезом, начавшимся в лагерях.
Блестящая поэтесса Марина Цветаева уехала из СССР вскоре после революции. Ее муж, литературный критик Эфрон, сражавшийся в Белой армии, уже находился за границей. «В конце тридцатых годов он вернулся в Советский Союз, но был оклеветан, репрессирован и погиб». Их дочь уехала из Парижа на розыски отца и тоже была «оклеветана и репрессирована».[272] Он был казнен, а дочь была сослана в лагеря на 16 лет. В 1939 году вслед за ними поехала Марина Цветаева. 31 августа 1941 года, измученная долгими страданиями, поэтесса покончила с собой в городе Елабуге.[273]
Ее стихи, написанные со сверкающим мастерством, стали широко известны и распространялись в самиздате. Но несмотря на влияние и популярность в литературных кругах, Цветаеву не публиковали, потому что много ее стихотворений и в частности «Лебединый стан», сборник романтической лирики, связаны с трагедией Белой армии:
«Где лебеди? — А лебеди ушли. А вороны? — А вороны остались».
И даже опубликование в 1957 году небольшого сборника ее наиболее безобидных стихов, это, по словам Солженицына, «первое робкое напечатание ослепительной Цветаевой было объявлено грубой политической ошибкой».[274]
