Чистым чудесным открывается обетованная страна (Schlaraffenland) с ее карикатурой на нее же – страной-наизнанку, где все построено откровенно на чудесах, доведенных до нелепицы, и где в самой нелепости, в явной бессмыслице явления и заключается весь смысл. Это страна, где «кубы катятся», где все явления суть воплощенные фигуры типа оксюморон, катахрезы, самоотрицания и где все анормальное дано как нормальное по принципу «шиворот-навыворот».
Здесь субъект и предикат меняются местами: телега тащит осла, а не осел телегу.
Здесь применен прием «невозможных функций», то есть функций, противоречащих возможностям или смыслу данного предмета или явления, вроде поговорки «черпать воду решетом» как выражение бесцельности; или прием, построенный на самоотрицании или на отрицании отрицаемого: если в обетованной стране есть чудесное представимое, не невозможное (например, сосиски, растущие на деревьях), то в карикатуре на обетованную страну, в стране-наизнанку, дано мнимо-чудесное, то есть нечто непредставимое, невозможное и несмысленное, но высказываемое, как представимое и возможное, и этой якобы своей простотой обманывающее. Смысл же этого мнимо-чудесного иносказателен: он саркастичен. Это иронический мир, где варится уха из еще непойманной рыбы, где шьют одежды из шкур еще не убитых зверей, где веревки плетутся из муки или из отрубей. Все эти образы мнимы.
Но мнимость образа страны-наизнанку иная, чем мнимость «галлюцинаторных образов» оборотня.
Оборотень чувственно зрим, представим как морок, как мираж: он – чудо. Плетение же веревки из муки или шуба, сшитая из шкуры неубитых зверей, – явления невозможные, непредставимые: они есть бессмыслица, поданная как смысл. Образа нет, но все высказано так, как будто налицо образ. Весь смысл и заключается в этой бессмыслице. Перед нами бессмыслица как смысл, то есть непредставимое как якобы представимое, невозможное как якобы возможное, непонятное как якобы понятное: фактически самого «чудесного» нет, но вся соль в этом «мнимо-чудесном».
В связи с этим «мнимо-чудесным» мы могли бы ввести четвертую категорию чудесного: чудесное осмысленное и бессмысленное (нелепица).
8. ЛОГИКА МИРА ЧУДЕСНОГО
9. И ЛОГИКА НАУЧНОГО МИКРОМИРА
Атом есть математическое общество,
не открывшее нам своего секрета.
Башляр
Где вы, о древние народы!
Ваш мир был храмом всех богов,
Вы книгу Матери-природы
Читали ясно, без очков…
Тютчев. «А. Н. М. Л»
Наука и миф? Алогическая логика? Что за вздор! Выскажем парадокс: «алогическая» логика мира чудесного, мира мифа находит для себя опору в диалектической логике мира микрообъектов, мира науки *. Этот якобы логический парадокс получает научную значимость в том новом мифологическом мире так называемых «интеллектуализированных» объектов, которые возникли в результате новых научных конструкций (например, «Принципа относительности», «Квантовой теории», «Волновой механики» Дирака[77] и др.).
Мы можем говорить о «науке о микрокосме» как о некой интеллектуальной мифологии, ибо в ней формальная логика Аристотеля с ее постулатами терпит такое же крушение, как и в «логике чудесного» мифа. Она теряет здесь свою роль абсолютной логики * [78]и превращается в логику аналогичную «логике чудесного» ** [79].
1. * * *
Первоначально теорией служил человеку опыт воображения. Так было уже в эпоху мифологического мышления. Мифология – примитивная гносеология, если найти путь к ее логике. Путь к истине – это не путь от разума к опыту, а путь от опыта воображения к научному эксперименту. (Таково мое возражение всем сверхреалистам ***.)
Без опыта воображения не было бы и камеры Вильсона [80].Не разум диалектизирует или изменяет (модифицирует) свои принципы, а воображение работает согласно своей диалектической логике.
Новая наука о микрообъекте есть интеллектуализированная мифология.
Новая наука о микрообъекте создает новую мифологию науки – мир интеллектуализированных объектов.
В области познания существует примат и приоритет теории как опыта воображения над опытом чувств. У мифотворца чувства стимулировали воображение, но теоретически не познавали. В новой науке о микромире воображение уже не нуждается в стимулах чувств, в опыте чувств. Оно само себя стимулирует. В этом величайшая победа воображения, что оно научилось само себя стимулировать. Это знает каждый философ и каждый поэт, если он поэт и философ.
2. * * *
Мифологический мир интеллектуализированных объектов есть совокупность новых диалектиализированных понятий – предметов, переставших быть вещами – с их функциональным пространством, с их структурами времени. Это мир комплексных элементов (что есть внутреннее противоречие), то есть:
химических траекторий,
негативной энергии,
негативной массы,
вибрирующих экзистенций,
символических субстанций,
реальных метафор…
Этот мир адекватен во многом «миру чудесного» мифологии, и его объект сроден объекту имагинативному. Этот мир биспецифических предметов, соединяющих в себе исключающие друг друга противоположные свойства, но дополняющие друг друга. Эти интеллектуализированные объекты воспринимаются в движении, а не в покое и не подчинены принципам и постулатам аристотелевой логики, соответствующей миру статики и покоя или здравого смысла. Отметим, что «логика чудесного» мифа в своем отношении к эвклидову пространству опирается на ту же неаристотелеву логику, что и мифология.
Хотя видимость «статического» пространства для чудесных актов и персонажей остается, однако в процессе действий пространственная субстанциональность в любой момент утрачивается. Она есть, но с нею не считаются. Она заменяется пространственной функциональностью. Где, например, в роге изобилия помещается запас пищи, без конца извергаемый рогом изобилия? – Субстанционально – нигде.
В мире чудесного нет абсолютного пространства и абсолютного времени. Они соединены в некую пространственно-временную субстанцию точно так, как световая волна или химический процесс есть, по Рено, – соединение субстанции (пространство) и операции (время).
3. * * *
Двуспецифические предметы, эти двусмысленные понятия науки, с помощью которых разум постигает природу (микро-мир), представляют собой воплощения стилистической фигуры оксюморон (например, «нищее богатство»). Таковы, повторяем, понятия: комплексный элемент, функциональная субстанция, негативная масса (Дирак), химическая траектория (Рено), негативная энергия * [81]. Все это оксюморон.
4. * * *
Попытаемся же рассмотреть в свете науки о микромире мир чудесного античной мифологии: не окажется ли, в самом деле, логика чудесного и логика науки о микромире одной и той же логикой, то есть диалектической логикой воображения? А это будет означать, что воображение обладает познавательной способностью. Более того, это будет означать, что воображение есть высшая познавательная способность, ибо миф есть выраженное познание мира в эпоху мифического мышления.
Мы установили, что с точки зрения формальной логики здравого смысла в основе логики чудесного лежит так называемое error fundamentalis – «основоположное заблуждение» (то есть ложное основание) и что для логики чудесного такое ложное основание является не заблуждением, а ее специфической истиной, понимаемой как «абсолютная сила желания или творческой воли».
Но и масса негативного количества или понятие «негативной массы» (Дирака) [82], нового понятия XX в. – говорит один мыслитель (Башляр) – явилось бы для ученого XIX в. таким же error fundamentalis, основоположным заблуждением, какое лежит в основании чудесного акта или явления, ибо уже самый термин «негативная масса» с точки зрения здравого смысла (для наивного реалиста) внутренне противоречив: масса для здравого смысла не может быть отрицательной. Для него это было бы несмыслицей, ложным сочетанием слов.
Подумаем – существует ли аналогия между понятием энергетической массы современной микрофизики и тем понятием: массы мира чудесного античной мифологии, к которому относятся, например, образы бесплотных невесомых тел – теней Аида.
Создание донаучным мифотворческим умом понятия «невесомого тела» ‹… ›, когда у массы отнимается вес, основывается на том, что донаучный ум оперирует вещами, а не формальными аксиомами. Он поступает просто: отнимает у вещи вещность, оставляя ей образ. Донаучный ум не знает «реализма законов». Он знает только «реализм вещей». Поэтому его имагинативные образы и даже метафоры суть для него вещи. И хотя, в сущности, они лишены материальной структуры и организации, причинно объясняющей их функции, и являются часто только видимостью, «якобы вещами» и даже скорее только смыслами в виде образов (то есть скорее нуменами, чем феноменами), тем не менее миф оперирует ими, как вещами, – в условиях того реального материального мира первого приближения, каким представляется этот мир чувственному восприятию наивного реалиста. Но, оперируя своими чудесными телами и чудесными актами (в эвклидовом пространстве, в условиях механической физики Ньютона и вычисляемого времени), мифотворческий до-научный ум нарушает условия и категории этого мира, произвольно переходя к условиям того энергетического мира, каким нам его дает наука о микрообъекте.
