Ознакомительная версия.
В связи с особым политическим характером русской дивизии организационный отдел Генерального штаба сухопутных войск заранее санкционировал изменения в боевом составе. Так, например, уже включение 4-го (1604-го) гренадерского полка означало существенное расширение первоначальной организационной схемы. Из вооружения дивизия по плану имела 12 тяжелых полевых гаубиц калибра 150 мм, 42 легкие полевые гаубицы калибра 105 мм (или легкие полевые пушки калибра 75 мм), 6 тяжелых и 29 легких пехотных орудий, т. е. в целом – 89 артиллерийских стволов, далее 14 штурмовых орудий, а также 31 противотанковую пушку калибра 75 мм, 10 зенитных пушек калибра 37 мм, 79 тяжелых или средних гранатометов, 536 тяжелых или легких пулеметов, 222 реактивных ружья калибра 88 мм[22], 20 огнеметов, а также автоматическое и прочее ручное огнестрельное оружие. В действительности, однако, вооружение выглядело иначе. Так, дивизия, в конечном счете, вместо 14 запланированных штурмовых орудий имела 10 танков-истребителей типа 38, а также 10 танков типа Т-34, т. е. в целом 20 единиц бронетехники. [137] Как пишет подполковник Архипов, «дивизия была насыщена большим количеством дивизионной и полковой артиллерии, противотанковыми средствами, а также тяжелыми и легкими пулеметами» [138]. Итак, генерал-майор Буняченко располагал серьезной боевой силой, далеко превосходящей по численности и огневой мощи советскую стрелковую дивизию и приближающейся к советскому стрелковому корпусу.
Но как обстояло дело с боевой готовностью и настроениями этой войсковой части, сформированной в критический период и в тяжелейших условиях? Все свидетели, а также факты опровергают утверждения советской и просоветской публицистики, что речь шла об «отребье», о «банде», «состоявшей в значительной части из военных преступников, пользующихся дурной славой головорезов», о «целой дивизии готовых на все головорезов», к тому же «морально полностью разложившейся и потому не боеспособной» [139]. Имело место прямо противоположное. Всеми подчеркивается служебное рвение русских солдат [140], настаивавших в Мюнзингене на участии в обучении, несмотря на оборванную поначалу одежду. В кратчайший срок они усвоили обращение с оружием и основные правила его тактического применения.
Уже первые комбинированные боевые учения принесли примечательно хорошие результаты. Когда затем власовским солдатам было роздано самое современное оружие, те, как пишет полковник Герре, радовались «как дети […]. Целый день они разъезжали со своими штурмовыми орудиями (танками-истребителями) и танками по учебным плацам, так что было трудно добыть необходимое горючее». Напротив, не без проблем складывалась жизнь солдат в свободное время. Они частично начали приобретать у крестьян фруктовый шнапс, при этом возникали препирательства и драки. Особую проблему представляли и отношения с русскими и другими ненемецкими женщинами, размещенными в качестве работниц в лагерях в окрестностях Мюнзингена. Солдаты имели законные основания жаловаться своему командиру дивизии на плохое обращение немецкого лагерного начальства с их соотечественниками, даже с женщинами [141]. Такого рода жалобы воспринимались немецким штабом формирования настолько серьезно, что оттуда обращались в партийные органы и пытались проводить здесь разъяснительную работу. Личные обращения полковника Герре и майора Кейлинга к гауляйтерам Мурру и Гольцу действительно привели к тому, что методы обращения с русскими, по крайней мере в районе 1-й дивизии, вскоре заметно изменились [142]. Вызревавшему среди русских солдат недовольству Герре пытался противодействовать и тем, что «привлекал весь доступный обслуживающий персонал из отдела «Винета» министерства пропаганды», состоявший из русских деятелей искусства, выступления которых имели большой резонанс. Устраивались и киносеансы, охотно посещавшиеся солдатами.
В целом как с русской, так и с немецкой стороны подтверждается «действительно хорошая дисциплина» в дивизии, причем, как позже подчеркивал майор штаба Швеннингер, шеф германской команды связи, – дисциплина, основанная не на страхе наказания, а на понимании [143]. Рядовые слушались слов своих офицеров, а те могли быть уверены в своих подчиненных, ведь, в конечном итоге, все, от генерала до последнего солдата, имели только «одну цель, одно стремление, одного врага и одну судьбу». Убежденные, что от внутренней сплоченности и боеготовности может зависеть и способность к отстаиванию собственных интересов в «любой ситуации», все военнослужащие дивизии чувствовали связь друг с другом. И хотя лишь меньшинство принадлежало к политически активным силам, дивизия могла считаться надежной даже в условиях 1945 года. Подавляющее большинство солдат, по словам Швеннингера, было готово «сражаться против Сталина и его системы […] пока существовала хоть какая-то слабая надежда на конечный успех». Это, однако, не исключало, что имелось и меньшинство неустойчивых и колеблющихся элементов, которые в кризисные моменты легко могли попасть под влияние вражеских агентов. Действительно, уже в Мюнзингене не раз «предпринимались акции против разоблаченных советских шпионов». А единственный подлинный случай заговора был заблаговременно раскрыт офицером контрразведки капитаном Ольховиком совместно с другими русскими офицерами, что свидетельствует как о лояльной принципиальной позиции солдат, так и о хорошо функционировавшей системе наблюдения в дивизии [144]. В 4-м дивизионе артиллерийского полка в конце марта 1945 г. на Одерском фронте состоялось тайное собрание, где в присутствии командира дивизиона обсуждался план сдачи дивизии Красной Армии после убийства неугодных офицеров, что имело место кое-где в восточных частях еще в 1943 г. По приказу командира дивизии ряд заговорщиков был арестован и допрошен, некоторые из них, по-видимому, избиты, но под военный суд никого не отдали. К удивлению германской команды связи и некоторых русских, Буняченко после ухода с Одерского фронта выпустил арестованных на свободу. Они затем отблагодарили его за это снисхождение, когда в Праге при первом удобном случае перешли на сторону красных.
Если 1-я дивизия РОА, несмотря на некоторые инциденты, в целом может быть охарактеризована как дисциплинированная, боеспособная и надежная, то последнее было верно только с существенной оговоркой: надежной она была лишь в духе идей Русского освободительного движения генерала Власова, но не как орудие германского командования. Майор Швеннингер на основе своего опыта сформулировал это так: «Каждый из русских имел какое-либо основание ненавидеть советскую систему (депортация или осуждение близких, личные кризисы в результате доносов, более или менее глубокое вмешательство системы и ее подручных в жизнь индивида и т. д.). Создание новой государственности на иных основах представлялось желательным всем» [145]. Но почти все в какой-то форме пострадали и от обращения со стороны немцев. Личные или политические предрассудки имели глубокие корни и приводили, как видно и из уже процитированного секретного доклада, к антинемецкой принципиальной позиции, из которой легко могли развиться осложнения. Командование дивизии, очень хорошо осознававшее это настроение, делало все, чтобы предотвратить возможные злоупотребления. Это относилось особенно к тому периоду, когда дивизия, направляясь на Одерский фронт, неизбежно вступала в более тесные контакты с гражданским населением. Генерал-майор Буняченко предупреждал своих солдат в строгих приказах против любого конфликта с немецким населением [146]. И действительно, злоупотребления на марше через всю Южную Германию, которого озабоченно ожидала германская команда связи, наблюдались в рамках, обычных и для немецких частей, и состояли в основном лишь в конфискации зерна для кормления лошадей и т. п. Отношение русских солдат к немецкому населению было временами дружелюбным и способствовало лучшему взаимному пониманию.
И на Одерском фронте, а затем на марше с Одера в Богемию в апреле, несмотря на возрастающую напряженность в отношениях с немецкими командными инстанциями, имели место лишь немногие осложнения с населением и местными властями. В этом случае командиры частей предпочитали действовать строго. Однажды перед уходом из Шнееберга [ныне Снежник, Чехия. – Прим. пер.] собрался даже военный суд, приговоривший к расстрелу солдата артиллерийского полка за систематические акты насилия. Высокая мораль и дисциплина, которые в целом приписывались власовским солдатам, сохранились буквально до последнего дня [147]. Это проявилось в неизменной сплоченности даже в тот момент, когда дивизия была уже почти раздавлена под Шлюссельбергом [ныне Льнарже, Чехия. – Прим. пер.] советскими танковыми частями. Только по прямому приказу офицеров 12 мая 1945 г. части стали распадаться. Лишь в этот час солдат и охватили паника и отчаяние.
Ознакомительная версия.
