Ознакомительная версия.
Пехотинцы в апатии брели через степь. Ледяные кристаллы, подобно иглам, вонзались в их лица. Термометры показывали, что температура упала до минус пятидесяти градусов Цельсия. Каждый, кто переставал идти или падал на землю, получал серьезное обморожение всего за несколько минут, что зачастую приводило к летальному исходу. Железные подковы горных ботинок передавали холод ступням. Они обмораживались в ботинках и пропитанных потом носках. В результате многие стрелки могли передвигаться только ползком. Медики были не в силах оказать бойцам серьезную помощь, поскольку все их жидкие препараты замерзли прямо в ампулах. Только для самых тяжелых случаев у врачей было несколько ампул морфия, которые они носили у себя во рту. Раны немедленно замерзали и покрывались ледяной коркой. Когда в снегу находили труп замерзшего русского, то за его зимнюю одежду завязывались драки. И воистину счастливчиком оказывался тот, кому удавалось заполучить шапку-ушанку или валенки.
Однако стрелки беспрестанно поддерживали движение друг друга. Стоило мне замедлить шаг, как я получал пинок ботинком или удар винтовочным прикладом. Точно так же поступал и я, увидев, что кто-то пытается остановиться. Но, несмотря на эти меры, многие обмораживались или даже погибали — настолько они ослабли. При этом бойцы с громадными усилиями продолжали тащить своих раненых до тех пор, пока у тех была надежда на выздоровление. Когда все вьючные животные были съедены, то безнадежных стали безжалостно оставлять позади.
Покрытое льдом оружие стало бесполезным. Невероятный холод сжимал сталь, и нельзя было даже передернуть затвор. Высокое качество немецкого оружия, где каждая деталь была плотно подогнана к другой, теперь работало против нас. Русское оружие, в противоположность германскому, было сконструировано так, что допускало значительные отклонения в размерах деталей, а потому исправно служило своим владельцам даже в морозы. Замерзшая, как камень, земля, также не позволяла сооружать оборонительные позиции. Только животный инстинкт самосохранения заставлял нас двигаться дальше по сжиравшей нас степи под ударами постоянно усиливавшегося бурана. Словно в трансе, едва живой от голода и усталости, я, спотыкаясь, брел по колено в снегу. Капюшон стягивал мое лицо, вымокшая камуфляжная куртка сжалась на мне, а снайперская винтовка у меня на спине буквально вмерзла в ткань, которой была обернута. Холод был практически непереносимым.
Впереди появились неясные силуэты фермы, и сквозь серую дымку непрерывно падающего снега стала видна большая куча соломы. В это мгновение земля неожиданно ушла у меня из-под ног. С криком я провалился в яму, которая была прикрыта снегом, и через миг понял, что смотрю прямо в искаженное зловещей ухмылкой замерзшее лицо мертвого русского солдата. Я, как оголтелый, на четвереньках продираясь сквозь снег, выскочил на поверхность.
Стрелки вдруг заметили движение на выгоревшей ферме, до которой теперь оставалось всего около тридцати метров. Словно наэлектризованные, мы начали искать, чем защитить себя, но замерзшие руки не могли держать оружие. Впрочем, в любом случае оно было покрыто льдом и не могло быть применено. Обрывки плащ-палатки, в которые была завернута моя винтовка, крепко примерзли к ней и также делали ее бесполезной. Ветер доносил до нас обрывки русской речи. Все остановились, с тревогой дожидаясь, что русские откроют огонь. Но ничего не случилось. Минуты ожидания медленно тянулись одна за другой, пока не стало ясно, что русские также не готовы к бою. Обе стороны осторожно отступили.
Наступила ночь, и снег пошел еще сильнее. Немецким пехотинцам нужно было во что бы то ни стало укрыться от непогоды. Руководимые инстинктом стрелки направились к большому стогу соломы, который мог стать их единственной защитой от бушующих сил природы. Мы решили воспользоваться им, исчерпав последние силы сопротивляться нарастающему ветру. Теперь нужно было как можно скорее добраться до убежища. Еще несколько шагов, и мы были там. Пехотинцы поспешно зарылись в стог и, подобно молодым поросятам, жались друг к другу. Так мы пережили буран. Два дня и две ночи он безудержно ревел, не успокаиваясь, и даже законы войны не смогли противостоять его воле. Тот же стог соломы стал убежищем и для русских, которые залезли в него с другой стороны. Не имея возможности сражаться, немецкие пехотинцы и их беспощадные противники оставались в стогу, отделенные друг от друга всего несколькими метрами соломы.
Утром 20 февраля буран начал стихать, и мы обнаружили, что наше оружие, защищенное от холода, снова стало работать. Среди пехотинцев распространилась нервозность при мысли о предстоящем бое с русскими, находящимися по другую сторону стога. Никто не знал, как и где начнется этот бой. Трое стрелков выбрались на поверхность, чтобы произвести разведку. Вернувшись через полчаса, они прояснили ситуацию. Ко всеобщему облегчению, оказалось, что русские отступили рано утром.
И снова стрелки тащились по снегу в новый район боев. Прибыв туда, мы были на грани физического истощения. Но полк в последний момент достиг армейского склада и получил боеприпасы, провиант, одежду и одеяла. К нам поступило даже небольшое пополнение. Стрелки разместились на руинах деревни и обосновались там на несколько дней.
С тех пор, как я был прикреплен к штабу батальона, я получил доступ к такой роскоши, как крепкий блиндаж и даже печь. Я мечтал в уютном углу, когда капитан Клосс вернулся с полкового совещания. Дрожа от холода, капитан сразу уселся перед печкой и вытянул свои ноги в мокрых ботинках к самому огню. На него напала усталость, и, прислонившись к стене, Клосс уснул. Через некоторое время я посмотрел на него и увидел, что ботинки капитана задымились. В тот же миг офицер с криком вскочил и, прыгая по комнате, заорал:
— Черт, черт, горячо!
Он пытался снять с себя ботинки, но не смог сделать этого, поскольку их намокшая кожа была высушена слишком быстро и от этого сжалась вокруг ступни. Единственным выходом было вылить на них ведро воды, чтобы кожа размягчилась. Солдаты, находившиеся в блиндаже, не смогли удержаться от смеха. К счастью, среди поступившего в полк нового обмундирования были и ботинки, и Клосс смог сменить свою обгоревшую пару ботинок на новую.
25 февраля русские снова атаковали. Но атака была подавлена заградительным огнем действующего теперь на их позициях горноартиллерийского полка. Стрелки использовали последовавшее за этим затишье, чтобы отступить к новым линиям обороны под Ингульцом. Как и слишком часто случалось прежде, при создании этой новой линии фронта, было сделано несколько решающих ошибок. В то время как офицеры, находящиеся на передовой, могли развить практическую стратегию и соответствующие тактические концепции, верно оценив ситуацию, свои ресурсы и силы противника, штаб Верховного главнокомандования сухопутных сил Вермахта ОКХ снова и снова сводил на нет все принятые ими решения, издавая нелепые приказы удерживать ненужные позиции. Последствием этих не соответствующих обстановке решений были огромные и невосполнимые потери в матчасти и в человеческих жизнях. Истощенный армейский тыл уже не мог компенсировать потери такого масштаба. Военные операции стали рискованными и превратились в несогласованное отступление, которое становилось все более и более хаотичным и заканчивалось тем, что каждый спасал себя, как только мог. Новый фронт под Ингульцом стал еще одной предварительно запланированной катастрофой. Протяженность линии обороны было запрещено сокращать, необходимая реорганизация войск не была осуществлена. В результате русские атаки обрушивались на чрезмерно растянутые и слабо защищаемые линии обороны немцев. У командиров в подобной ситуации оставалась только призрачная надежда на части, обладавшие высоким боевым духом, решимостью и фронтовым опытом. Именно такой была 3-я горнострелковая дивизия. Вследствие этого она снова и снова оказывалась брошенной в самую гущу кровопролитных боев. Именно на ее плечах лежало бремя предотвращения прорывов врага и окружения. Резервные позиции были сооружены наскоро и не являлись сколь-либо реальной оперативной защитой. Недостаток личного состава и материальных ресурсов был огромным.
1 марта советская атака снова обрушилась на позиции стрелков. На этот раз решимость русских казалась исключительной. На участке фронта, удерживаемом 3-й горнострелковой и соседней 16-й танково-гренадерской дивизиями, русские могли постоянно восполнять свои потери свежими силами. Каждый день у них появлялось до тысячи новых солдат, в то время как немцам некем было компенсировать свои потери. На третий день атаки пехота танково-гренадерской дивизии была фактически уничтожена, и горным стрелкам пришлось защищать еще и позиции соседей. К четвертому дню дивизия сократилась до половины от своей боевой численности. Только чудом я оставался невредим (не считая, конечно, царапин и ушибов), несмотря на то что был все время в гуще боевых действий. В который раз происходящее доказывало, что высокий боевой дух и опыт могут долгое время возмещать численное и техническое превосходство противника. Но к концу пятого дня наш батальон сократился всего до шестидесяти бойцов.
Ознакомительная версия.
