полной темноте стояла уже грузовая автомашина, около которой торопились солдаты гестапо. Было 2 или 3 человека штатских. Было темно, но меня посадили в автомашину вместе с профессором Яном Греком, терапевтом, директором терапевтической клиники мединститута, который жил в доме № 7 по ул[ице] Романовича, напротив моей квартиры, и профессором] Фаддеем Бой-Желенским, который жил в той же квартире. Было около 12½—1 часа ночи. Нас повезли. Сначала было трудно ориентироваться, куда нас везут, так как грузовик был сверху прикрытый, кажется, брезентом. Но казалось мне, нас повезли по ул[ице] Зыбликевича, Пелитской и Кадетской. Наконец-то машина остановилась во дворе какого-то дома у подъезда. Я только на следующий день узнал, что это было здание воспитательного дома для учеников, так как наз[ывалось] «Бурса Абрагамовича».
Нас разгрузили и повели в коридор по невысокой лестнице, в котором уже стояло человек около 15–20 под стеной с опущенными головами. Нам, грубо и толкая нас прикладами винтовок, приказали стать вместе со стоящими в ряд. Коридор и двор были переполнены вооруженными солдатами гестапо. Я видел среди них тоже 2 или 3 лица в штатском, которые мне показались агентами и переводчиками, так как они говорили на украинском и польском языках. Вскоре, когда мы уже там стояли, привезли новую партию пленных. Среди них я узнал знаменитого хирурга, профессора Фаддея Островского. Но трудно было рассматривать лица пленников, так как все имели опущенные головы, было довольно темно, а если кто-нибудь из пленных подвинулся или хотя бы немножко поднял голову, сейчас же получал удар прикладом винтовки в голову и град грубейших слов. Число новых пленников все увеличивалось. Слышно было все новые подъезды грузовиков с пленными.
В конце концов число их увеличилось до нескольких 36–37—40 человек. Пока мы так стояли, слышно было постоянное движение частей гестапо по коридору, по лестницам. Раскрывались и захлопывались двери. Кто-то сходил вниз, в подвал и т. д. Как только какой-либо солдат гестапо проходил мимо нас, он обычно мимоходом дергал нас крепко за волосы или бил прикладом винтовки по голове. Одновременно слышно было в подвале того коридора, в котором мы стояли, крики каких-то пленных, ругань солдат и от времени до времени – выстрелы. Караулящие нас солдаты гестапо при каждом таком выстреле, вероятно, чтобы «ободрить» нас, подсказывали: «Одним меньше».
Вскоре начали громко называть фамилии пленников. Я услыхал между прочими фамилиями проф[ессора] Островского. Вызываемых куда-то вели, как казалось мне, на допрос. Наконец я услыхал мою фамилию. Я выступил из ряда пленных, сделал поворот лицом к коридору, к которому я до сих пор был обращен спиной, и меня повели в комнатку, имеющую вид канцелярии. Она была хорошо освещена. За столом сидит тот офицер, который меня арестовал, а возле него стоял очень высокий и крепко сложенный другой офицер гестапо, со зверским, напухшим лицом, как мне показалось, не совсем трезвый, но имеющий вид «начальника». Тот сейчас же подскочил ко мне, начал угрожать мне кулаком под носом и орать неистовым голосом: «Ты собака проклятая – ты немец и изменил своему отечеству, служил большевикам вместо того, чтобы перебраться с комиссией в Германию. Я тебя за это и убью тут же на месте». Я отвечал сразу очень спокойно, но затем, видя, что меня не слушают, громко крича, что я совсем не немец, а поляк, несмотря на то что я кончил немецкий университет, был доцентом в Вене и говорю по-немецки как немец. Затем мне показали захваченные у меня на квартире визитные карточки иностранных консулов во Львове, особенно английских консулов, спрашивая, что это значит. Я старался разъяснить, что все заграничные консулы по общепринятому обычаю делали визиты видным профессорам. «А каково твое отношение к Англии и Америке?» – вскрикнул, все еще крича сердито «начальник». Я отвечал: «Очень простые, моя жена англичанка, и у меня много родных в Англии, которых я посещал ежегодно вместе с женой и детьми. Я там и не раз был приглашен читать лекции. Что же касается США, то я по приглашению был профессором университета Иллинойс в Чикаго [1803], у меня множество друзей в Америке и меня там очень хорошо знают».
С того момента отношение «начальника» ко мне как бы сразу переменилось. Он стал вежливее и начал говорить мне не «ты», а «герр профессор». Мне еще показали найденную где-то у меня фотокарточку академика профессора] Парнаса, спрашивая – «кто это?» Но не дожидаясь ответа, оба офицера перешептались между собой и «начальник», спросив еще, сколько у меня детей, сказал: «Я увижу, что можно будет сделать для вас, профессор. Я поговорю с моим начальником». Тут он быстро и вышел из комнаты, оставляя меня с тем офицером, который меня арестовал. Тот сказал мне: «У него нет никакого начальника – он сам начальник, все от него зависит». Вдруг вошел опять тот же «начальник» и сказал мне: «Идите в коридор и подождите, может, мне удастся что-нибудь сделать».
Он меня вывел в коридор, в котором уже стояли, но не лицом к стене, проф[ессор] Роман Ренцкий, старик терапевт и проф[ессор] Соловей, старик 80 лет, акушер-гинеколог. Я так и простоял в этом коридоре минут около 20–30. Наконец явился опять «начальник», который сказал мне: «Вы свободны, идите во двор, расхаживайте там, не делая впечатления пленного, домой пойдете после 6 часов утра».
Я так и сошел на двор, оставляя Ренцкого и Соловья в коридоре и, закурив папиросу, начал с руками в карманах расхаживать по двору. Двор караулили солдаты гестапо с винтовками. Начинало светлеть. Вдруг я увидел 3 молодых офицеров гестапо, которые быстрым шагом направлялись к зданию, из которого я вышел во двор. Увидев меня, один из них подскочил ко мне и, ударив меня кулаком в голову, крикнул: «Как ты смел расхаживать здесь с руками в карманах?» Я ответил: «Мне приказано не делать впечатления пленного». Так они и меня оставили в покое.
Я расхаживал дальше по двору и курил одну папиросу за другой. Стало почти совсем ясно, когда из здания вывели человек 5–6, всех женщин. Оказалось, что это была прислуга профессоров Островского и Грека, арестована вместе с профессорами, их женами и их гостями в их квартирах. Они, также как и я, были освобождены и малой группой стояли свободно на дворе, дожидаясь 6 часов. Я с ними не разговаривал, но они разговаривали с часовыми.
Короткое время спустя из здания вывели группу профессоров, человек 10–15 под конвоем. Четверо из них несли окровавленный труп молодого человека. Как я после узнал от прислуги профессоров Островского и Грека, труп этот был трупом
