Мариньоле удалось очаровать великого хана. Шунь-ди долго не отпускал от себя авиньонского вестника, взял с него слово, что тот вернется в Ханбалык после того, как передаст папе богатые ответные дары.
Монаху-путешественнику в 1346 году был указан путь через Южный Китай, где он должен был сесть на корабль, чтобы повторить путь Марко Поло, когда великий венецианец сопровождал монгольскую царевну в плавании к берегам Персидского залива.
Восемь лет добирался Мариньола обратно в Авиньон. Он на два года задержался в Италии. Естественно, что его потянуло в родную Флоренцию. Там он ходил по улицам, держа в руках вывезенную из Индии трость с козырьком для защиты от солнца.
Едва ли я ошибусь в своем предположении, что Джиованни Мариньола виделся во Флоренции с Боккаччо. Великий писатель был связан тесными узами с Робертом Неаполитанским, возложившим на Мариньолу обязанности посла к великому хану. Боккаччо, как и Петрарка, уделял большое внимание истории путешествий, разыскивал рукописи и географические карты, опрашивал людей, возвратившихся из дальних странствий, увлекался рассказами мореплавателей.
Мне хотелось бы, чтобы эти строки нашли отклик у современных биографов Боккаччо и Петрарки. Возможно, в архивах этих писателей сохранились данные, позволяющие связать их имена с Мариньолой.
После возвращения в Авиньон в 1353 году Джиованни Мариньола получил епископство в Калабрии и поселился на самом «носке» итальянского «сапога» — в Бизиньяно. В своей калабрийской резиденции Мариньола и сочинил отчет о своих скитаниях по земному кругу.
Папа Иннокентий Шестой и император Карл Четвертый оказывали Мариньоле свое покровительство. Епископ не раз появлялся в Праге, при дворе Карла. В беседах с людьми, расспрашивавшими о его путешествии, Мариньола охотно рассказывал: находясь на Востоке, он был так близко от земного рая, что слышал чутким ухом хрустальное пенье райских рек. Там, «на вершине мира, напротив рая», он даже воздвиг мраморный столп, начертав на нем папский герб и свой собственный родовой знак.
Семена, брошенные Мариньолой, падали на благодатную почву: ученые монахи наносили на свои карты земной рай, помещая его на Востоке.
Вот что удалось узнать мне относительно одной очень красивой карты, составленной в 1367 году венецианцами Доминико и Франческо Пицигано.
Она описана Федором Аделунгом в 1840 году, вскоре после того, как копия карты была прислана в Россию великой герцогиней Пармской.
Серой краской на чертеже Пицигано был показан океан; опоясывающий Землю. Острова были золотыми и алыми, реки — лазоревыми, города и горы — коричневыми. В кругах на краях карты красовались изображения стран света и главных ветров. Тут были старец с золотою звездой в руке, бегущий по лону морскому; старец, сидящий в языках пламени; русалка с распущенными волосами и другие аллегорические рисунки.
Ф. Аделунг сразу же обратил внимание на то, что составители карты знали Русь, имели сведения об истоках Дона и Волги. Пицигано изобразили при донском устье город Тану, осененный крылатым львом — знаком Венеции. На Волге же Пицигано показали большой город «Сара». Это Сарай, где светился золотой полумесяц хана Узбека.
В моей картотеке нашлась и выписка из трудов В. Бартольда. Он отмечал, что на карте Пицигано более подробно, чем когда-либо, было показано Каспийское море.
Но вот сейчас, когда я пишу эти строки, ко всем прежним данным об этой карте прибавились новые важные сведения.
В Саранске живет историк Магамет Сафаргалиев, написавший очень ценный труд «Распад Золотой Орды» (1960). Раскрыв эту книгу на 85-й странице, я прочел: «На карте братьев Пицигано (1367) и Каталонской карте того времени, кроме Samara, отмечены следующие города: Bulgar, Carnbdom, Sibir, Tora — Тура — Тюмень». В другом месте М. Сафаргалиев подчеркивает, что название «Sibir» Пицигано относится не к стране, а к городу.
Напомню, что Мариньола возвратился в Италию в 1351 году, а карта Пицигано была закончена лет через пятнадцать после этого. Не послужил ли словоохотливый авиньонский посол живым источником для венецианских картографов? Так или иначе Сарай, Булгар, Сибирь и Тура (Тюмень) в 1367 году появились на древнеитальянской карте.
А теперь — несколько слов о безвестных современниках Пеголотти, Мариньолы и других моих героев — итальянцах Матфее и Андрее, чьи следы навеки замела печорская метель.
О них я узнал из грамоты, составленной между 1363 и 1389 годами.
«Се аз Князь Великий пожаловал есмь Андрея Фрязина Печорою, как было за его дядею за Матфеем за Фрязином» — так начинается она.
Грамоту эту Дмитрий Донской посылал печорянам, велел им слушаться во всем Андрея Фрязина, ибо он их блюдет. Далее великий князь приказывал жителям Печоры продолжать весь тот порядок, который был там установлен Иваном Калитой и поддерживался при Симеоне Гордом и Иване Втором. По смыслу грамоты это имело связь с начальным пребыванием фрязина Матфея на Севере. По-видимому, Матфей находился на Печоре еще при Иване Калите, затем служил его преемникам. Пришло время, когда Андрей Фрязин — вероятно, по смерти дяди — вступил в управление Печорской стороной.
Возможно, тайна Матфея Фрязина была открыта, потому как о нем кое-что знал Д. И. Языков, ориенталист и издатель «Собрания путешествий к Татарам». Он пообещал читателям второго тома «Энциклопедического лексикона» А. Плюшара (СПб., 1835, стр. 290–291) дать заметку о Матфее Фрязине в этом словаре, но издание «Лексикона» прекратилось на букве «Д». Таким образом, Дмитрию Ивановичу Языкову не удалось поведать о Матфее. Если кому-либо из современных историков очень понадобятся сведения о генуэзцах, правителях Печоры в XIV веке, исследователям придется потревожить языковский архив.
Рачительный Иван Калита, сидя за дубовыми стенами Москвы или в сарайской палате хана Узбека, не забывал о делах Севера. Ведь из северных областей шли соболи, моржовая кость, шкуры белых медведей!
Калита посылал грамоты в Холмогоры двинскому посаднику о том, чтобы он не препятствовал печорскому наместнику ходить на море для промысла. Позже Калита, презрев слово, которое он давал новгородцам, — пытался взять на щит всю Двинскую землю, но московское войско не смогло с ней справиться.
Калите не давало покоя и «закамское серебро», поступавшее в Новгород с Северо-Востока. Он опять, нарушая крестное целование, грозил новгородцам войною и требовал серебро.
Владыка Василий, покровитель мореходов и обладатель Знака Китовраса, собрав своих «детей новгородцев», решил обороняться от Калиты и с этой целью стал даже обновлять крепостные стены Новгорода Великого. Василию удалось откупиться от неистового вымогателя какой-то частью сокровищ, привезенных из Перми и Югры.
До самой смерти Калита лелеял мечту о захвате путей, ведущих на Северо-Восток, зарился на двинские земли. Ему удалось открыть торжище на берегу Мологи, где стоял Холопий городок, находившийся верстах в пятидесяти от устья реки.
С этим Холопьим городком у историков было много забот. До сих пор о нем нет никаких точных сведений. В русских летописях он никогда не упоминался, а между тем о нем писали и С. Герберштейн, и Н. Карамзин, и Тимофей Каменевич-Рвовский, и А. Мусин-Пушкин, и М. Бережков и М. Алексеев, наш современник.
О Холопьем городке я читал все, что имеется, пользовался краеведческими советами мологжан и рыбинцев, в том числе и Н. А. Морозова-Шлиссельбуржца. Я сам ездил в Мологу накануне ее затопления водами нового моря, видел с береговой кручи огромный луг у самого моложского устья. Туда при Иване Третьем была перенесена ярмарка из Холопьего городка. Сам же загадочный городок находился к северо-западу от города Мологи, на той же Мологе-реке. Уже это обстоятельство вызывает недоумение. Зачем так далеко, за пятьдесят верст от Волги, надо было выбирать место для первой на Руси ярмарки? Что представлял собой Холопий городок? Герберштейн обмолвился, что там когда-то была крепость, стояла церковь. Но знаменитый путешественник преподнес нам сказку в духе Геродота. Герберштейн уверял, что новгородские холопы однажды захватили жен своих господ, когда те находились в походе. Разгневанные мужья выгнали холопов из Новгорода, и рабы обрели себе защиту в стенах Холопьего городка. Потом там и открылось огромное меновое торжище, куда сходились московиты, шведы, ливонцы, татары и другие приезжие на восточных и северных стран.
Т. А. Каменевич-Рвовский уверял, что Холопий городок давал ежегодно сто восемьдесят пудов серебра от одних только торговых пошлин.
Ярмарка стала еще богаче и люднее, когда ее перенесли на устье Мологи. На просторном лугу стояли разноцветные шатры, войлочные кибитки, покрытые яркими узорами. Азиатские скакуны в серебряной сбруе ржали у волжского водопоя.
