Долго еще жил Эзоп, сочинял басни, побывал и у вавилонского царя, и у египетского, и на пиру семи мудрецов. А погиб он в Дельфах. Посмотрел он, как живут дельфийцы, которые не сеют, не жнут, а кормятся от жертв, приносимых Аполлону всеми эллинами, и очень ему это не понравилось. Дельфийцы испугались, что он разнесет о них по свету дурную молву, и пошли на обман: подбросили ему в мешок золотую чашу из храма, а потом схватили, обвинили в краже и приговорили к смерти. Эзоп припал к алтарю Муз – его оторвали и повели на казнь. Он сказал:
«Не к добру вы обидели Муз! Так же вот спасался однажды заяц от орла и попросил помощи у навозного жука. Посмеялся орел над таким заступником и растерзал зайца. Жук стал мстить: высмотрел орлиное гнездо, вытолкнул оттуда орлиные яйца, а сам улетел. Где ни вил орел гнездо, всюду жук разбивал его яйца; наконец положил их орел за пазуху к самому Зевсу. А жук скатал навозный ком, взлетел к Зевсу и тоже бросил его богу за пазуху; возмутился Зевс, вскочил, чтобы отряхнуться, и орлиные яйца опять упали и разбились. И пришлось Зевсу, чтобы не перевелся орлиный род, устроить так, чтобы орлы несли яйца в ту пору, когда жуки не летают. Не обижайте слабых, дельфийцы!»
Но дельфийцы не послушались и сбросили Эзопа со скалы. За это их город постигла чума, и еще долго пришлось им расплачиваться за Эзопову смерть. Так рассказывали о народном мудреце Эзопе.
Большинство эзоповских басен вам хорошо знакомо: они пересказывались на всех языках и в стихах и в прозе, в том числе и нашим Крыловым. Но есть среди них и такие, которые меньше известны; вот некоторые из них.
Волк увидел огромную собаку в ошейнике, на цепи и спросил: «Кто это тебя так приковал и так откормил?» Ответила собака: «Хозяин!» – «Нет, – сказал волк, – не для волка такая судьба! Мне и голод милей, чем рабский ошейник».
Свинья смеялась над львицей, что та рождает только одного детеныша. Львица ответила: «Одного, но льва!»
Задумались зайцы, какие они трусливые, и порешили, что лучше всем им разом утопиться. Подошли к пруду, а лягушки, заслышав их, одна за другой попрыгали в воду и спрятались. Увидели это зайцы и сказали: «Подождем топиться: видно, есть на свете кто-то и трусливее нас».
Волы тянули телегу, а немазаная ось скрипела. Обернулись они и сказали ей: «Эх, ты! Мы везем, а ты стонешь?»
Шел осел через реку с грузом соли, поскользнулся и упал; соль подтаяла, и ему стало легче. Он обрадовался и в следующий раз, подойдя к реке, упал уже нарочно. Но на этот раз был на нем груз губок, губки от воды разбухли, отяжелели, и осел утонул.
Зевс устроил праздник и для всех животных выставил угощение. Не пришла одна черепаха, сказавши: «В гостях хорошо, а дома лучше». Рассердился Зевс и заставил ее вечно таскать на спине свой собственный дом.
Шел человек зимой по лесу и заблудился. Пожалел его лесной сатир, привел в свою пещеру, предложил горячей похлебки. Вошел человек, стал дышать себе на руки. «Что ты делаешь?» – «Отогреваю их». Сел человек, стал дуть на похлебку. «Что ты делаешь?» – «Стужу ее». Помрачнел сатир, вывел гостя и прочь послал. «Видно, – говорит, – двуличный ты человек, если у тебя из одних и тех же губ и тепло идет, и холод».
У отца было две дочери. Одну он выдал за огородника, другую – за горшечника. Пришел навестить первую, спросил, как дела; та отвечала: «Да вот молим богов, чтобы дождь пошел и овощи напились». Пришел навестить вторую, спросил, как дела; та ответила: «Да вот молим богов, чтобы солнышко светило и горшки хорошенько просохли». Сказал отец: «Если так, то с кем же из вас молиться мне?»
Сделал мастер статую Гермеса и понес на рынок. Никто не подходил; тогда он стал кричать: «Вот продается бог, податель благ, хранитель прибыли!» Спросил его прохожий: «Что же ты такого полезного бога не у себя держишь, а на рынке продаешь?» Мастер ответил: «От него польза нескорая, а мне нужна скорая».
Был человек бегун и прыгун, только неудачливый. От досады он уехал из родных мест, а потом вернулся и стал рассказывать, как хорошо выступал он в других городах, а на Родосе сделал такой прыжок, какого никто не делал; все, кто там был, это видели! Но на это сказал один из земляков: «Дорогой мой, если ты правду говоришь, зачем тебе свидетелей звать? Вот тебе Родос, тут ты и прыгай!»
«Закон – это мера», – говорили греки, и повторяем мы. Но ведь у слова «мера» есть и прямое значение – единица измерения. Греки его не забывали и даже называли, кто у них первый завел точные меры, вес и монету: аргосский царь Фидон. Это была первая система мер в Европе; посмотрим же на нее.
Стадий = 100 охватов ≈ 185 м.
Охват = 4 локтя = 6 ступней ≈ 1 м 85 см.
Локоть = 2 пяди ≈ 46 см 2 мм.
Ступня = 4 ладони ≈ 30 см 8 мм.
Пядь = 12 пальцев ≈ 23 см 1 мм.
Ладонь = 4 пальца ≈ 7 см 7 мм.
Палец ≈ 1 см 9 мм.
И удобство и неудобство этой системы сразу бросаются в глаза. Удобство – в том, что все единицы почти точно соответствуют размерам человеческого тела, от пальца до охвата рук (по-русски – «сажень», «сяжень», насколько можно «досягнуть» руками), – смерьте! – незачем и линейку с собой носить. Неудобство – в том, что пересчет из одних единиц в другие очень громоздок: попробуйте быстро сказать, сколько ладоней в охвате? Ничего не поделаешь, так уж сложено человеческое тело. Зато нетрудно представить, какой хорошей школой изучения пропорций были эти меры для художников и скульпторов.
Почему греческий стадий был именно такой длины, этому я читал два объяснения. Первое: это расстояние, которое может пройти пахарь за плугом от передышки до передышки (само слово «стадий» приблизительно и значит «стоянка»). Второе: это расстояние, которое может пробежать бегун на самой высокой скорости. Я спросил моего знакомого специалиста по античному спорту, так ли это. Он посчитал данные современных олимпийских рекордов, и оказалось: да, так, самую высокую скорость бегун развивает не на стометровке, а на двухсотметровке! Разница, конечно, маленькая-маленькая; какова же была зоркость греков, что они это заметили!
Бочка для зерна (медимн) = 48 дневных пайков ≈ 52,2 л.
Дневной паек (зерновой) = 4 кружки ≈ 1,1 л.
Бочонок для вина (амфора) = 12 кувшинов ≈ 39,3 л.
Кувшин = 12 кружек ≈ 3,3 л.
Кружка = 6 черпаков ≈ 0,27 л.
Черпак (киаф) ≈ 0,045 л.
Здесь тоже легко понять систему мер: в основе ее – кружка, которую удобно держать в руке, паек, который человек съедает в день, и другие столь же практичные меры. Греческая кружка – чуть побольше нашего стакана, а греческий черпак – точь-в-точь такой, каким и сейчас хозяйки пользуются на кухне.
Талант = 60 мин ≈ 26,2 кг.
Мина (фунт) = 100 драхм ≈ 436,6 г.
Драхма (горсть) = 6 оболов ≈ 4,4 г.
Обол (прут) ≈ 0,7 г.
Происхождение мер веса немного более запутанно. Талант (нагрузка, полный вес) – это тяжесть, которую может нести на себе один носильщик; это можно себе представить. Обол – это столько, сколько весят 12 ячменных зерен, этих простейших подручных разновесков. А соотношения и названия установились лишь тогда, когда греки приступили к чеканке монеты. Монеты обычно чеканились из серебра, потому что золота в Греции почти нету. Такое количество серебра, на которое можно было купить барана или бочку ячменя, стало главной монетой и весовой единицей – драхмой. А названия «драхма» и «обол» перешли на эти монеты с тех времен, когда и серебро еще не было в ходу, а вместо денег служили бронзовые и железные прутья (такие, какие еще долго ходили в Спарте). Промежуточная же единица «мина» была заимствована с Востока, и название ее – не греческое. Мина – это примерно столько бронзы, сколько можно купить за один обол серебра.
Сперва денег чеканилось мало, и поэтому ценились они дорого: баран стоил драхму, бык – пять драхм. Но так как чеканить деньги все-таки легче, чем разводить скот и сеять хлеб, то количество денег в обороте росло быстрее, чем количество быков, баранов и бочек ячменя. Поэтому деньги постепенно дешевели, а товары дорожали: через полтораста лет бык уже стоил 50 драхм, а баран 10 драхм. Поэтому подсчитывать, скольким рублям и копейкам равняется драхма, мы не будем: в разные времена это было по-разному.
Монеты в одну драхму и меньше были маленькие, как серебряные чешуйки; вместо кошелька их носили во рту за щекой. Чеканить предпочитали тетрадрахмы – монеты по четыре драхмы. Величиной они были с наши прежние пятнадцати-, двадцатикопеечники. В Афинах на лицевой стороне тетрадрахм изображалась голова богини Афины, на оборотной – ее священная птица, сова. («Не носи сов в Афины», – говорила греческая пословица; это значило: в Афинах и так денег много.) В Коринфе изображали на монетах крылатого Пегаса, в Эфесе – пчелу, в Фокее – тюленя (по-гречески тюлень – «фока»), в Эгине – черепаху (морскую, пока Эгина была великой морской державой, и сухопутную – потом). Впоследствии, когда деньги подешевели, монеты пришлось делать крупнее, и на них стало возможно изображать целые мифологические сцены; по тонкости чеканного рисунка они часто замечательны.
