В Риме хорошо помнили печальный опыт столкновений с даками при Децебале, не слишком переоценивали успех при Тапе Теттия Юлиана и потому резонно опасались превентивного удара варваров в случае, если их царю планы Траяна станут очевидны. Дакийских послов даже сердечно принимали в Риме.[233] Только немногие в ближайшем окружении Траяна (очевидно, те, при ком он не стеснялся произносить упомянутые Аммианом Марцеллином клятвы) знали намерения своего императора. Что ж, это говорит исключительно в пользу Траяна как выдающегося военного руководителя. Здесь он был достойным продолжателем завета славного Квинта Цецилия Метелла Македонского, знаменитого не только окончательным усмирением и покорением некогда могучей Македонии в 148 г. до Р.Х., но и словами, кои должен помнить каждый полководец: «Я бы сжёг и свою тунику, если бы предполагал, что она знает мои планы».[234]
Спустя триста лет после Траяна позднеримский историк военного дела Ренат Вегеций давал такой совет военачальникам: «Что ты собираешься делать — обсуждай с очень немногими и самыми верными. А лучше всего, сам с собой».[235]
Траян, как мы видим, так и действовал, подавая образцовый пример потомкам.
Причины войны Римской империи против царства даков Децебала достаточно очевидны. Для начала, Траян «был удручён тем количеством денег, которое они (даки) получают ежегодно, и, кроме того, видел, как возрастают их могущество и высокомерие».[236]
Субсидии Домициана Децебалу, вынужденно щедрые, конечно же, остро напоминали римлянам о трагедии армии Фуска в Карпатских горах, о гибели легиона Жаворонков и о том, что победа Теттия Юлиана не стала полноценным реваншем. Ну, и сам убыток для финансов Империи ежегодный было, конечно же, постыдно сохранять. И вообще, о необходимости реваншироваться за военные неудачи римляне не забывали никогда.
Имелись и иные, весьма весомые причины для похода римских легионов за Дунай:
— Дакия была замечательно богата золотом, серебром и иными, пусть и неблагородными, но полезными металлами.
— Успешный поход мог дать Риму десятки, а то и сотни тысяч рабов, что было бы совсем не лишним для экономики Империи.
— Обширная вновь приобретённая провинция, богатая не только полезными ископаемыми, но и лесами, и плодородными землями, и замечательными пастбищами, при колонизации её сулила немалые хозяйственные выгоды для Римской державы.
— Покорение Дакии — снятие очевидной угрозы с Дунайских рубежей Империи, создание мощной опоры Римской власти на землях к северу от Дуная, укрепление безопасности Мёзии и Паннонии.
Наконец, для Траяна это не только новый титул, не только триумф, но и осознание того, что он совершил то, о чём Цезарь только имел замыслы. Значит, он пошёл дальше самого божественного Юлия! Четырнадцатый Цезарь победоносно продолжил дело Первого!
Траян в сопровождении префекта преторианских когорт Клавдия Ливиана выступил из Рима 25 марта 101 года. Старейшая жреческая коллегия арвальских братьев — на заре Рима её учредил сам Ромул, ставший её двенадцатым участником, остальные же были его молочные братья — сыновья Акки Ларенции, вырастившей Ромула и Рема[237] — принесла жертвы и совершила обеты Юноне, Минерве, Юпитеру Побеждающему. Прозвучало молебствие Отцу-Марсу, Марсу Победителю, Фортуне возвращающейся, Матери Весте, Отцу-Нептуну, Гераклу-Победителю, «чтобы ты, император, Цезарь Август Траян Германик Нерва, сын божественногог Нервы, благополучно возвратился и одержал победу».[238]
Глава IV. Траян и Децебал — первая схватка
Несколько десятилетий в правление семи цезарей — Нерона, Гальбы, Отона, Вителлия, Веспасиана, Тита, Домициана — Римская держава не вела больших завоевательных войн. Последним успешным завоеванием был поход в Британию при Клавдии в 43 г. Правда, сам император играл в этой кампании роль, скорее, представительскую, да и вторгались на остров лишь четыре легиона (40 тыс. человек). Теперь же, в 101 г., стотысячное римское войско возглавлял достойнейший император-полководец. Потому дакийский поход воспринимался римлянами как возрождение великой военной славы Империи, о каковой в последние десятилетия доблестные потомки Ромула стали как-то забывать. Поражения от тех же даков, сарматов и германцев при Домициане были обидными воспоминаниями. Тяжёлая, пусть и победная кампания по укрощению маленькой Иудеи, при Веспасиане Титом завершённая, поводов для особой гордости не давала. Потому справедливыми представляются слова Луция Аннея Флора, что «лишь при Траяне народ империи вновь напряг свои мускулы, и вспыхнули надежды, что вопреки всеобщему ожиданию старость империи зазеленела возвращённой юностью».[239]
Понимая значение этой войны, Траян написал воспоминания о ней. Его личный врач Критон также описал дакийские кампании своего великого пациента. Но, увы, обе эти книги для потомков не сохранились, канув в Лету, очевидно, во времена гибели Римской империи. Сохранилось, правда, описание войн Рима с Дакией Диона Кассия, написанное век спустя после их завершения. Но, «как ни странно, но нет другого события в античности, о котором у нас было бы так мало письменных свидетельств, но так много его изображений».[240] Бесценным источником здесь стала знаменитая колонна Траяна, воздвигнутая в честь победного завершения завоевания Дакии, барельефы которой замечательно иллюстрируют походы римлян за Дунай.[241] Вкупе письменные и изобразительные источники позволяют историкам достаточно подробно описывать ход дальнейших кампаний Траяна.[242]
Готовая к походу римская армия сосредоточилась в провинции Верхняя Мёзия близ городка Виминаций на Дунае (совр. г. Костолац в Сербии). Здесь же сосредоточился речной флот. Когда к войску прибыл император, всё уже было готово к вторжению. К походу Траян, что было совершенно естественно, привлёк ряд видных римских военачальников с большим боевым опытом и, понятное дело, лично ему преданных. Среди таковых должно выделить Луция Лициния Суру. Этот пожилой уже человек сыграл в жизни Траяна совершенно особую роль. Будучи близок к императору Нерве, именно он посоветовал принцепсу усыновить Марка Ульпия Траяна. Многоопытным полководцем был Гней Пинарий Эмилий Цикатрикула Помпей Лонгин. Некогда он, будучи войсковым трибуном, был стойким сторонником императора Гальбы, побывал консулом, достойно проявил себя в наместничестивах в Иудее в 86 г., Верхней Мёзии в 93–96 гг., Паннонии — в 97–98 гг. Помпей Лонгин имел опыт войны с даками. Ему довелось сражаться в победном бою при Тапе в 88 г. Испытанным военачальником был Манлий Либерий Максим, легат Нижней Мёзии в 100–102 гг. Особо должно упомянуть Лузия Квиета, славного предводителя мавританской конницы. Он начинал службу ещё при Домициане и был тогда префектом кавалерийской алы (300 всадников), сформированной из своих соотечественников. Служба его при последнем Флавии сложилась не лучшим образом. Согласно сообщению Диона Кассия, «осуждённый за негодное поведение он был уволен со службы и подвергнут бесчестию. Однако позже, когда началась война с даками и Траяну понадобилась военная помощь мавров, он по собственному почину явился к нему и отличился великими подвигами».[243] Нам неизвестно, насколько действительно провинился Лузий Квиет перед Домицианом и справедливо ли был он наказан, но для Траяна он стал бесценным соратником. Спустя почти три столетия последний великий римский историк Аммиан Марцеллин назовёт Лузия Квиета наряду с Гнеем Домицием Корбулоном одним из недосягаемых образцов воинской доблести.[244]
Помимо этих наиболее выдающихся полководцев, бывших ближайшими соратниками Траяна в начинающейся кампании, обратим внимание на 25-летнего квестора Публия Элия Адриана. Квестором Траян сделал его в 100 г., тогда же в жизни молодого человека произошло ещё одно немаловажное событие. Он стал супругом Вибии Сабины, внучатой племянницы Траяна. Матерью Сабины была Матидия Старшая, дочь сестры Траяна Марцианы. Известно, что Адриан всегда с большим уважением относился к своей тёще.[245]
Брак сей, однако, был заключён при совсем не простых обстоятельствах. Траян первоначально согласия на него не давал. Решающая роль в соединении судеб двух молодых людей принадлежала супруге императора Помпее Плотине. Такое покровительство августейшей особы молодому человеку с учётом известных нетрадиционных пристрастий Траяна не может не навести на не самые лестные для императорской семьи мысли. Да, Плотина замечательно достойно исполняла обязанности императрицы в публичной жизни. В этом не дают усомниться римские историки. И современник Плиний Секунд, и позднеримский автор Аврелий Виктор, чьи глубоко почтительные характеристики Плотины уже приводились. В то же время не могла быть жена Траяна счастлива в интимной жизни как раз из-за тех самых особенностей любовных предпочтений мужа. А тут Адриан, молодой красавец, блестяще образованный, пользующийся исключительным успехом у женщин. Один из его биографов даже эффектно сравнил молодого Адриана с Арамисом.[246] Плотина — сама человек интеллектуальный, и молодой родственник ей неизбежно ближе по-военному грубоватого, пусть и почитаемого мужа. Мужские достоинства Адриана также не могли не быть замечены ею. К тому же, Адриан был лишь на шесть лет моложе Плотины. Потому мысль о том, что отнюдь не квазиматеринская или квазисестринская забота руководила покровительством Помпеи Сабины Публию Элию Адриану, вовсе не представляется крамольной.
