Как и в Ольстере, в Новом Свете устраивать плантацию значило насаждать не только людей, но и злаки. А выращивание злаков подразумевало возделывание земли. Вопрос был в том, чьей земли?
Колонисты едва ли могли притворяться, что никто не жил здесь прежде. В одной только Виргинии жило десять-двадцать тысяч индейцев-алгонкинов. Джеймстаун находился в центре территории поватенов. Сначала казалось, что есть шанс на мирное сосуществование, основанное на торговле и даже на смешанных браках. Вождь поватенов Вахунсонакок преклонил колено и был коронован Джоном Смитом как вассал короля Якова. Покахонтас, дочь Вахунсонакока, была первой коренной американкой, вышедшей замуж за англичанина (и одного из первых табачных плантаторов) — Джона Ролфа. Но этому примеру последовали немногие. Когда сэр Томас Дейл посватался к младшей дочери Вахунсонакока (“желая всегда жить в его [Вахунсонакока] стране, он полагает, что не может быть истиннее поддержки мира и дружбы, чем такая естественная связь”), его авансы были отклонены. Вахунсонакок к тому времени заподозрил, что Дейл вынашивает план “завоевать мой народ и овладеть моей страной”. Он оказался прав.
Капеллан Виргинской компании Роберт Грей в своем памфлете “На всех парусах к Виргинии” вопрошал: “На каком основании и по какому праву мы можем вступать на землю этих дикарей, забирать их законное наследие и населять их земли, без того, чтобы они причинили нам вред или спровоцировали нас?” Ответ Ричарда Хаклюйта заключался в том, что коренные американцы “взывают к нам… чтобы мы пришли и помогли”. На печати Компании Массачусетского залива (1629) был даже изображен индеец, предлагающий всем желающим: “Придите и помогите нам”. В действительности британцы намерены были помочь самим себе. По словам сэра Фрэнсиса Уайта, губернатора Виргинии, “нашим первым делом является изгнание дикарей, чтобы получить свободные земли для выпаса скота, свиней и проч., и это с лихвой нам воздастся, поскольку бесконечно лучше, если среди нас не будет никаких язычников”. Чтобы оправдать экспроприацию, британские колонисты придумали замечательное оправдание — концепцию terra nullius, ничьей земли. По словам Джона Локка (великого политического философа, который также служил секретарем графа Шефтсбери, лорда-собственника Каролины), земля принадлежит человеку, только если он “смешал с ней свой труд и тем самым присоединил ее к своей собственности”. Проще говоря, если земля была не ограждена и не использовалась для сельского хозяйства, ее можно было занимать. По мнению Джона Винтропа,
туземцы Новой Англии не огораживают земли, не пытаются осесть на ней, ничего не сажают, не приручают скот для того, чтобы обустроить землю. Поэтому естественно оставить им небольшую территорию, достаточную для их нужд, и по праву занять остальные земли, так что их хватит и им, и нам.
Переселенцы терпели коренных американцев, пока тем было место в зарождающейся экономической системе. Компания Гудзонова залива в Канаде охотно прибегала к помощи индейских охотников из племени кри, поставлявших скупщикам шкуры бобра и карибу. Индейцы наррагансетт также пользовались уважением колонистов, поскольку собирали на берегах пролива Лонг-Айленд вампум — фиолетовые и белые раковины, служившие самой старой североамериканской валютой. Но там, где индейцы требовали собственности на пригодную для сельского хозяйства землю, мирное сосуществование было исключено. Если индейцы сопротивлялись экспроприации, их было можно и должно, говоря словами Локка, “уничтожить как льва или тигра — одного из тех диких кровожадных зверей, с которыми люди не могут иметь ни совместной жизни, ни безопасности”[35].
Уже в 1642 году Миантономо, вождь племени наррагансетт с Род-Айленда, предсказал:
Вы знаете, что у наших отцов было много оленей и шкур, наши равнины, как и наши леса, изобиловали оленями и индюками, и наши бухты были полны рыбой и птицей. Но англичане, захватившие нашу землю, косами срезают траву, топорами валят деревья. Их коровы и лошади поедают траву, а боровы портят наши отмели с моллюсками, и все мы будем голодать.
То, что уже случилось в Центральной Америке, теперь повторялось вдоль Североатлантического побережья. В 1500 году на территории, которая впоследствии стала Британской Северной Америкой, жило около 560 тысяч индейцев. К 1700 году их осталось меньше половины. И это было только начало. На территории современных Соединенных Штатов в 1500 году было, вероятно, около двух миллионов коренных жителей. К 1700 году их осталось 750 тысяч, к 1820 году — всего 325 тысяч.
Здесь сказались, кроме прочего, короткие кровавые войны с хорошо вооруженными колонистами. После того, как в 1622 году поватены напали на Джеймстаун, колонисты лишь утвердились в своей правоте. По мнению сэра Эдварда Кока, индейцы могли только быть perpetui enimici, “вечными врагами… поскольку между дьяволом, чьими подданными они являются, и христианами может быть только вечная вражда и не может быть никакого мира”. На повестке дня стояла резня: поватенов в 1623 и 1644 годах, пекотов в 1637 году, доегов и сусквеханноков в 1675 году, вампаноагов в 1676-1677 годах. Но наибольший урон коренным американцам нанесли инфекционные болезни, привезенные со всех концов мира переселенцами: оспа, грипп, дифтерия. Подобно крысам, разносившим “черную смерть” в Средние века, белые колонисты были носителями смертоносных микробов.
С другой стороны, опустошение, производимое оспой, в глазах переселенцев было доказательством, что Бог на их стороне и очень кстати избавляет новый мир от прежних его обитателей. Одно из обстоятельств, за которое благодарили Бога “пилигримы” в Плимуте в конце 1621 года, заключалось в том, что 90% коренного населения Новой Англии умерло от болезней в десятилетие перед их приездом, прежде — очень предусмотрительно — обработав землю и припася на зиму зерно. По словам Джона Арчдейла, губернатора Каролины в 90-х годах XVII века, “Рука Господа [была] весьма заметна в том, что количество индейцев уменьшилось, чтобы освободить место для англичан”.
* * *
Как бы то ни было, почти полное исчезновение прежних собственников не означало, что земля в колониальной Америке не принадлежала никому. Она принадлежала королю, и он мог отдать ее достойным подданным. Поскольку жизнеспособность американских колоний стала очевидной, они превратились в новый источник земель для Стюартов: колонизация и протекция шли рука об руку. Это заметно повлияло на общество Британской Америки. Например, в 1632 году наследникам лорда Балтимора Карл I передал Мэриленд своей хартией, составленной по образцу хартий епископов Даремских (XIV век), дающих право палатината, а также даровав им титул лордов-владельцев. Разделив Каролину между восемью своими приближенными, Карл II изобрел откровенно иерархический общественный строй с “ландграфами” и “касиками”, владевшими 48 тысячами и 24 тысячами акров соответственно, и исключительно аристократическим по составу Большим советом, управлявшим колонией. Новый Амстердам — Нью-Йорк — получил свое нынешнее название после того, как он был отнят у голландцев в 1664 году. Король Карл II пожаловал его во владение своему брату Якову, герцогу Йоркскому.
Чтобы отдать долг в шестнадцать тысяч фунтов одному из своих сторонников — адмиралу Уильяму Пенну, который захватил Ямайку, — Карл II передал сыну Пенна в собственность землю, названную Пенсильванией. Это в одночасье сделало Пенна-младшего крупнейшим частным землевладельцем в английской истории: он распоряжался территорией, значительно превышающей площадь Ирландии. Это также дало ему возможность показать, к чему может привести религиозное усердие вкупе с желанием разбогатеть. Как и “отцы-пилигримы”, Пени в 1667 году стал квакером — членом радикальной религиозной секты, и за свою веру был даже заключен в Тауэр. Но воззрения Пенна сильно отличались от взглядов плимутских колонистов: согласно его проекту под названием “Священный эксперимент” предстояло создать “поселение терпимости” не только для квакеров, но и для любой религиозной секты, если та была монотеистической. В октябре 1682 года “Велкам”, корабль Пенна, поднялся по реке Делавэр, и он с королевской хартией в руке сошел на берег, чтобы основать город Филадельфию (по-древнегречески — братская любовь).
Пенн понимал: чтобы его колония преуспела, она должна приносить доход. Он выразился так: “Я желаю укрепить религиозную свободу, однако я хочу также получить некоторую компенсацию за свои хлопоты”. Пенн стал крупным продавцом недвижимости, распродававшим огромные участки по удивительно низким ценам: за сто фунтов стерлингов можно было купить пять тысяч акров земли. Пенн также показал себя дальновидным градостроителем, желавшим, чтобы его столица была противоположностью переполненного, пожароопасного Лондона: так появилась американская система городской планировки с прямоугольной сеткой улиц. Но прежде всего Пенн был специалистом по маркетингу, который знал, что даже американская мечта должна продаваться. Не ограничиваясь только английскими, валлийскими и ирландскими переселенцами, он способствовал эмиграции в Америку и из континентальной Европы, переводя свои брошюры на немецкий и другие языки. Это сработало: в 1689-1815 годах более миллиона европейцев с континента (главным образом немцы и швейцарцы) переехали в Северную Америку и Британскую Вест-Индию. Комбинация религиозной терпимости и дешевой земли была отличной приманкой для колонистов. В Америке их ждала настоящая свобода: свобода совести — и почти даровая недвижимость.[36]
