В то же время Максимилиан II был очень строгим отцом и настолько же плохим воспитателем. «Точное распределение времени, непосильные занятия, скучная гимнастика и суровые наказания за малейшее отступление от установленной программы — вот каковы были основы его воспитательной дисциплины. Все, что красит детство: общество сверстников, забавы, игрушки, даже лакомства — было исключено из нее. Дети отдалены были от матери, от отца они никогда не видели ни ласки, ни поощрения. Добрую няньку Лизе[44], единственную детскую привязанность Людвига, сменила француженка, сыгравшая в воспитании Людвига отрицательную роль. Особа пустая и заносчивая, бредившая традициями Бурбонов и презиравшая бюргерскую простоту двора Максимилиана II, она хотела в своем духе воспитать сыновей баварского короля. Заметив, что Людвиг охотно слушает ее, она без конца рассказывала ему о Франции, о “Короле-Солнце”, о бывшем великолепии его двора, величии его власти, покорности подданных»{22}.
Как известно, запретный плод сладок. С одной стороны, чем больше Максимилиан старался обуздать мечтательный нрав своего старшего сына, наследника престола, тем сильнее мальчик замыкался в себе и противопоставлял скучным приземленным занятиям сказочный и романтический мир своих мечтаний. С другой стороны, рассказы о Короле-Солнце упали на благодатную почву: Людвиг стал видеть себя абсолютным монархом и требовать от ближайших подданных соответствующего поклонения, что те ему с детства и выказывали, и к чему он привык, еще даже не вступив на престол. Беда заключалась в том, что и возвышенная «Страна Грез», и исторические рассказы о совершенной королевской власти, и солдатская муштра отца — все было одинаково далеко от той реальной жизни, в которой предстояло действовать нашему герою. Никто не объяснил мальчику, что маленькая Бавария — не блестящая Франция, что время героических подвигов и абсолютной королевской власти безвозвратно миновало, что наступил прагматический XIX век, ставящий под сомнение все возвышенные идеалы, что, наконец, баварский король — это всего лишь номинальная должность в государственном аппарате конституционной монархии и не более.
Но и родители, и воспитатели, и ближайшие приближенные принца поступали совершенно наоборот; во многом именно окружение Людвига сделало его таким, каким он стал впоследствии. В довершение всего, как мы видим, среди родственников и царедворцев не было ни одной близкой ему души, которой бы Людвиг безоговорочно доверял. Можно сказать, что с детства он не столько действительно любил, сколько заставил себя полюбить одиночество, в котором ему было гораздо комфортнее, чем в душной атмосфере чуждого ему двора. И не его вина, что он, как мог, сопротивлялся насилию над своей душой и упорно продолжал настаивать на собственных идеалах, вознамерившись в одиночку изменить весь мир.
Здесь надо упомянуть еще об одной черте Людвига, которая мало сочетается с приписываемым ему «человеконенавистничеством». Он с детства очень любил делать подарки (вспомним эту симпатичную черту короля, когда будем говорить об его отношениях с Вагнером!). Биограф Людвига депутат баварского лантага лютеранский пастор Фридрих Ламперт вспоминал, что «эта страсть у него была с детства, когда, получая крошечные деньги на собственные нужды, он тотчас же исстрачивал их все, до последнего пфеннига, покупая подарки матери, брату, своим воспитателям и непременно камердинеру. Насколько эти деньги были незначительны, видно из того, что, получив в первый раз в день своего совершеннолетия (16 лет) первую золотую монету, Людвиг счел себя положительно Крезом. Он тотчас же побежал к ювелиру, чтобы купить у него тот медальон, которым мать его любовалась несколько дней перед тем в витрине магазина. Ювелир, конечно узнав принца, спросил его: “Прикажет ли он прислать счет во дворец?” Но Людвиг с гордостью ответил, что “может сам заплатить”, вполне уверенный, что для этого достаточна его золотая монета!»{23}
В одной из комнат Хохэншвангау можно увидеть огромный бильярд, который Людвиг IIспользовал далеко не по назначению: на нем король раскладывал рождественские подарки. Автор книги «König Ludwig II und die Kunst» («Король Людвиг II и искусство»; книга не переведена на русский язык) Луиза фон Кёбелль (L. von Kobell), жена личного секретаря баварского короля, отмечает следующее: «Рождественские подарки подготовлялись — когда Людвиг уже был королем — за неделю и более до праздника, и из Мюнхена сначала в Хохэншвангау, а позднее — в Нойшванштайн привозились целые транспорты… Комната с бильярдом (в замке Хохэншвангау) принимала на Рождество вид базара, полного множества дорогих и изящных подарков. Целые сервизы, дорогие бонбоньерки, бинокли, часы, ковры, превосходно переплетенные книги и альбомы с отделкой из золота, серебра, слоновой кости, с гербами Баварии, с лошадьми и лебедями; сигарные ящички и чубучки для курения, украшенные или вензелями короля или гирляндами цветов и фигурами гениев. Тут были брелоки, запонки, цепочки к часам с брильянтами, сапфирами, ляпис-лазурью, рубинами и эмалью. Одну часть бильярда занимали веера, артистически вышитые или рисованные акварелью, вышедшие из рук известной художницы Терезы Вебер… Подарки к Рождеству получали все: родственники, друзья короля, его приближенные, артисты и артистки, музыканты и все его служители до последнего маленького мальчика-прислужника»{24}.
Итак, пока пред нами юный принц-идеалист, добрый, мечтательный и совершенно не похожий на «сумасшедшего мизантропа». Когда же произойдет трагическая метаморфоза?..
Медаль в честь восшествия на престол Людвига IIНесмотря на то, что Людвиг с детства знал, что будет королем, он оказался совершенно не готов к роли, уготованной ему судьбой. Как мы уже говорили, воспитание принца оставляло желать лучшего. Он ничего не знал о требованиях и задачах современной политической жизни, его намеренно отдаляли от любых ее проявлений. Людвиг не имел настоящего наставника в государственных делах, и поэтому он вынужденно составил себе свои собственные, весьма своеобразные и далекие от действительности представления о том, каковы должны быть задачи королевской власти. «У Людвига, несомненно, было свое представление о королевских обязанностях и власти. Оно воплощалось для него в образах древних рыцарей Германии, благородных героев шиллеровских драм. Его серьезная и вдохновенная мечтательность рисовала ему его будущее, как исключительное призвание, как служение возвышенным целям правды и красоты. Но лицом к лицу с настоящими, реальными задачами он не мог не чувствовать себя растерянным и беспомощным»{25}.
Кстати, надо сказать, что в первые годы своего царствования — Людвиг был провозглашен королем 10 марта 1864 года, после скоропостижной кончины своего отца, — юный король вовсе не был тем нелюдимым «человеконенавистником», каким его рисуют впоследствии некоторые биографы. Он жил в Мюнхене, охотно давал аудиенции, внимательно и с благодарностью прислушивался к советам своих министров. «Независимость и самостоятельность Людвига, проявленные им по вступлении на престол, совсем не переходили во вздорное упорство: наоборот, он приступил к исполнению своих обязанностей с величайшей добросовестностью и осторожностью. Когда министры, по принятому обычаю, явились к нему с прошением об отставке, он всех их оставил на своих местах и сам с усердием принялся за изучение необходимых наук, политических и административных, высказывая большое сожаление о том, что его образование в этой области не было закончено, и что ему пришлось вступить на престол без достаточной подготовки»{26}. «Все утро он неутомимо работает со своим секретарем; затем принимает с докладами одного из министров, имеющих каждый свой день в неделю; а также депутации и иностранных послов, приводя всех в удивление своими остроумными замечаниями. Занятий у него накапливалось столько, что несмотря на свою страсть к театру, он не находил возможность уделять ему вечера; и он появлялся в своей ложе не более двух раз в неделю. И притом он работает так, что дела идут нисколько не хуже, чем при его предшественниках»{27}.
Надо сказать, что Людвиг довольно быстро — по крайней мере внешне, — освоился с новой для него ролью монарха. Бурный восторг и всеобщее ликование народа встретили восшествие на престол нового короля и помогли ему почувствовать себя настоящим властителем. Здесь сыграла роль еще и незаурядная внешность Людвига: перед баварцами предстал высокий (рост Людвига был 1 м 91 см), стройный, голубоглазый красавец, словно сошедший с гравюры сказочный принц. Слухи об его скромности, образованности и трудолюбии добавили привлекательных красок в этот портрет. Людвига провозгласили «подлинным королем», что явилось прямым продолжением взлелеянной им мечты об «идеальном правителе и обожающих его подданных». И вот уже неуверенность в себе и первоначальная нерешительность сменились величавостью и спокойным достоинством.
