Ознакомительная версия.
Возможно, что в то время Мурад собирался лишить Мехмеда права наследования престола. У него теперь была жена благородного происхождения, дочь эмира Ибрагима Чандароглу, семья которого уже имела родственные связи с Оттоманским домом, и вскоре она должна была подарить ему сына[108]. Однако некоторое время спустя султан пришел к другому мнению: после двух лет ссылки Мехмед был снова призван ко двору, чтобы принять участие в походе против Хуньяди, закончившемся победой на Косовом поле. В начале того же года его наложница Гюльбехар, дочь Абдуллы, по-видимому принявшего ислам албанца, родила Мехмеду сына Баязида[109]. Мурад неодобрительно отнесся к этой связи. В 1450 г. он заставил Мехмеда жениться на Ситт-хатун, дочери богатого туркменского эмира Сулеймана Зулькадроглу, властителя Малатии. Свадьба была отпразднована с особой пышностью. Но Мехмед оставался холоден к навязанной ему жене. Она оказалась бездетной и, забытая мужем, прожила остаток своих дней в гареме султана в Адрианополе[110].
В последний период отцовского правления к Мехмеду относились уже с большей симпатией. Время от времени он появлялся при дворе и сопровождал султана в одном или двух его походах. Однако он часто возвращался в свой дворец в Манисе. Он находился там в августе 1450 г., когда умерла его мать. Мехмед позаботился о том, чтобы ее с почестями похоронили в Бурсе, причем в ее надгробной надписи было непосредственно упомянуто имя Мурада. Он был там и в тот момент, когда 2 февраля 1451 г. в Адрианополе скончался от апоплексического удара сам Мурад[111].
Никто не сомневался в том, что наследником престола является Мехмед. Запечатанное письмо, с извещением о смерти отца, посланное ему Халиль-пашой, заставило его поспешно покинуть Манису. Когда Мехмед пересек Дарданеллы, он уже знал, что его право на престол никем не оспаривается, и поэтому позволил себе задержаться на два дня в Галлиполи, пока в Адрианополе приготовят для него соответствующий прием. Он прибыл туда 18 февраля. Великий везир и все высокие сановники выехали из города навстречу ему. На расстоянии одного лье от городских ворот они спешились, чтобы войти в город с процессией, сопровождавшей Мехмеда, идя пешком перед его конем. По прибытии во дворец Мехмед устроил прием. Везиры его отца стояли в беспокойстве поодаль, пока он не передал через главного евнуха Шехабэддина, чтобы они вновь заняли свои места. Затем он утвердил прежнего великого везира на его посту. Второй везир, Исхак-паша, ближайший друг Мурада, был назначен правителем Анатолии — на пост очень высокий и важный, но разлучавший Исхак-пашу с его союзником Халилем. Саруджа-паша и Заганос-паша, преданные Мураду, но менее близкие к Халилю сановники, были назначены, так же как и Шехабэддин, помощниками великого везира. Вскоре после этого вдова Мурада, дочь Ибрагим-бея, пришла выразить новому султану соболезнования по поводу смерти его отца и поздравить Мехмеда с восшествием на престол. В то время как султан самым любезным образом принимал ее, его слуги бросились в гарем и утопили в купальне ее маленького сына Ахмеда. Безутешной матери было вскоре приказано выйти замуж за Исхак-пашу и отправиться с ним в Анатолию. Как сообщили Франдзису в Трапезунде, другая вдова Мурада, христианка Мара Сербская, была с должными почестями отослана обратно к ее отцу[112].
Назначив новую администрацию и наведя порядок во дворце, юный султан занялся выработкой своей политики. Внешнему миру он представлялся до этого неопытным юнцом, ранняя карьера которого была не слишком удачна. Однако на тех, кто видел его теперь, он производил сильное впечатление. Он был красив, невысокого роста, но крепкого сложения. На лице выделялись глаза с пронзительным взором под высокими дугами бровей и тонкий, крючковатый нос, нависающий над полными, яркими губами. В более позднем возрасте черты его лица напоминали попугая, который приготовился клевать спелую вишню. Манеры нового султана были полны достоинства и довольно сдержанны, за исключением тех случаев, когда он много выпивал: у него была наследственная чрезмерная приверженность к алкоголю.
Однако Мехмед всегда был благосклонен и даже сердечен с теми, кого уважал за ученость; он также любил общество людей искусства. Мехмед был на редкость скрытным. Трудное детство научило его не доверять никому. Было невозможно угадать, о чем он в данный момент думает. Он не стремился завоевать ни любви окружающих, ни популярности у народа. Однако его ум, энергия и решительность вызывали уважение. Никто из знавших Мехмеда не мог и помыслить о том, что этот внушающий страх молодой человек позволит кому-либо отвратить его от задуманных целей, первой и главнейшей из которых было завоевание Константинополя[113].
Глава IV.
Цена помощи Запада
Трапезундский император был не единственным, кто с облегчением вздохнул при известии о смерти Мурада; такой же радостный оптимизм чувствовался и на Западе. Послы, еще недавно находившиеся при дворе Мурада, рассказывали, какое фиаско потерпел Мехмед во время своего первого пребывания на троне. Неблещущий способностями молодой человек вряд ли, по их мнению, мог быть опасным для христианского мира. Эта иллюзия подкреплялась также любезной готовностью нового султана подтвердить международные договоры, заключенные его отцом. В конце лета 1451 г., когда весть о его вступлении на престол разнеслась по Европе, в Адрианополь хлынул целый поток иностранных посольств. 10 сентября Мехмед принял венецианскую миссию и официально возобновил мирный договор, подписанный с республикой его отцом пять лет назад. Через десять дней он подписал с представителями Яноша Хуньяди договор о перемирии на три года.
Особенно любезно было принято посольство из Рагузы, прибывшее с предложением увеличить дань, ежегодно уплачиваемую городом, на 500 золотых. Посланцы великого магистра ордена рыцарей Родоса, господаря Валахии, властителя Лесбоса и правительства Хиоса, прибывшие с богатыми дарами, получили заверения в доброй воле. Сербскому деспоту возвратили не только дочь, но и несколько городов на верхней Струме. Даже послы императора Константина, прибывшие первыми, которые, будучи лучше осведомлены о характере султана, чувствовали себя весьма напряженно, были ободрены полученным приемом. Султан не только поклялся перед ними на Коране, что будет уважать территориальную целостность Византии, но даже обещал ежегодно выплачивать императору три тысячи асперов из доходов от некоторых греческих городов на нижней Струме. Эти города официально принадлежали оттоманскому принцу Орхану, и деньги предназначались на его содержание, пока он будет находиться в почетном плену в Константинополе. Даже монастырская община на горе Афон, благоразумно признавшая после захвата Мурадом Фессалоники сюзеренитет Оттоманов, получила заверения в невмешательстве в ее автономию[114].
Создавалось впечатление, что новый султан находится под влиянием Халиля — старого великого везира его отца, о котором было известно, что он разделял миролюбивые взгляды своего властелина. Византийские дипломаты старательно укрепляли дружбу с Халилем и были удовлетворены от сознания, что их усилия не прошли даром. Однако более проницательные наблюдатели могли бы почувствовать, что все эти мирные жесты Мехмеда неискренни. Его устраивало сохранять мир на границах, пока он вынашивал свои великие завоевательные планы. Влияние Халиля отнюдь не было столь велико, как думали христиане. Мехмед так и не простил Халилю до конца его роли в событиях 1446 г. Союзник Халиля Исхак-паша был далеко в Анатолии: отношения Халиля с Заганос-пашой, ставшим теперь вторым везиром, уже в течение нескольких лет были прохладными; кроме того, Заганос-паша являлся близким другом евнуха Шехабэддина, наперсника Мехмеда и сторонника войны[115].
Однако эти скрытые пружины политической жизни оттоманского двора не были известны европейцам. Западное христианство было счастливо услышать из Венеции и Будапешта о дружеских чувствах султана. После унижения под Никополем и Варной ни одно западное государство не жаждало выходить снова на борьбу против турок. Куда приятнее было думать, что в этом нет необходимости. В самом деле, ни одно государство не было в состоянии предпринять немедленные действия; у всех имелись проблемы в собственном доме.
В Центральной Европе Фридрих III Габсбург был слишком занят устройством своей коронации в Риме в качестве императора, которая должна была состояться в 1452 г. и ради которой он уже четырнадцать лет назад продал папе привилегии германской церкви. Он также считал, что имеет права на престолы Чехии и Венгрии, и поэтому ему не улыбалось сотрудничество с Яношем Хуньяди, регентом своего малолетнего соперника — Владислава V.
Ознакомительная версия.
