Ободренный магистратом, доктор Галати лично выхаживал раненого и не отходил от него ни днем, ни ночью. Сам он не покидал дома без револьвера, а жену и дочерей не выпускал на улицу. Письма с угрозами не прекращались, обстановка в семье становилась все более нервной. Доктору Галати писали, что его самого, а также жену и дочерей зарежут — быть может, когда они будут возвращаться из театра: шантажисты знали, что доктор имеет сезонный абонемент. Доктор выяснил, что агент мафии есть и в магистратуре, поскольку мафиози намекнули, что имеют доступ к его показаниям, Тем не менее в последних подметных письмах сквозило отчаяние. Доктор Галати позволил себе надеяться, что на суде с участием свидетеля, готового давать показания, Бенедетто Каролло наконец-то не сумеет вывернуться.
И тут раненый смотритель, которого выхаживал доктор, взял дело в свои руки. Едва встав с больничной койки, он отправился к Антонино Джаммоне и договорился о перемирии. Джаммона организовал в честь этого события торжественный ужин, после которого свидетель переменил показания — и обвинения против Каролло рассыпались.
Не попрощавшись ни с родственниками, ни с друзьями, доктор Галати вместе с семьей бежал в Неаполь; он пожертвовал и собственностью, и клиентами, список которых неуклонно пополнялся на протяжении четверти века. После своего бегства он отправил в августе 1875 года в Рим памятную записку министру внутренних дел. В этой записке говорилось, что в Удиторе проживает от силы 800 душ, однако лишь в 1874 году в деревне произошло двадцать три убийства — причем среди жертв были две женщины и двое детей, а еще десять человек получили серьезные увечья. Ни одно из преступлений не было раскрыто. Война за контроль над цитрусовыми плантациями велась при полном попустительстве полиции.
Министр внутренних дел приказал шефу полиции Палермо выяснить ситуацию на месте. Расследование дела Галати поручили молодому дееспособному офицеру. Тот вскоре выяснил, что второй смотритель плантации, подобно своему погибшему предшественнику, был весьма примечательной личностью. Вероятно, доктор Галати не знал этого (или не хотел признавать), но факты указывали на то, что оба нанятых им смотрителя состояли в близких отношениях с мафией. Походило на то, что доктор оказался втянутым в войну соперничающих мафиозных cosche.
Мафия Удиторе отреагировала на новое расследование привлечением влиятельных людей. Бенедетто Каролло обратился за разрешением устроить на фондо Риелла охоту; его партнером по развлечению выступал судья из апелляционного суда Палермо. Антонино Джаммону поддержали многие землевладельцы и политики. Адвокаты подготовили документ, гласивший, что Джаммону и его сына преследуют только потому, что они «живут на собственные средства и не позволяют никому грабить себя». В конце концов властям пришлось отказаться от расследования, разве что полиция продолжала вести наблюдение за Удиторе.
По всей видимости, невзгоды доктора Галати были связаны не только и не столько с действиями шайки преступников, во многом они проистекали из того обстоятельства, что доктор не мог, как обнаружилось, доверять ни полиции, ни магистратуре, ни соседям-землевладельцам. История доктора Галати раскрывает нам еще одну особенность мафии. Как станет очевидно чуть позже, возникновение мафии тесно связано с возникновением ненадежного государства — государства Италия.
«Покровительство»-вымогательство, убийства, стремление контролировать территорию, соперничество и сотрудничество преступных шаек, даже своеобразный намек на «кодекс чести» — все это можно найти на страницах воспоминаний доктора Галати, из которых следует, что многие практики мафии использовались еще в 1870-е годы на лимонных плантациях близ Палермо. Вдобавок в воспоминаниях доктора содержатся сведения о важнейшем элементе мафиозной действительности — ритуале посвящения в мафиози.
Глава 2 Мафия проникает в итальянскую власть: 1876–1890 гг
«Инструмент местного управления»
«Дикари»
К моменту обнаружения фаварского «братства» феномен мафии успел сойти с первых полос газет и очутился в тихой области академических изысканий. Главный прокурор Фава-ры отправил свой отчет в академический журнал «Архивы психиатрии, криминальной науки и криминальной антропологии по изучению психики душевнобольных и преступников». Редактором этого журнала был выдающийся криминалист Чезаре Ломброзо, который за пределами Италии считался наиболее знаменитым итальянским интеллектуалом своего времени. Славу ему принесла работа «Преступный человек», впервые опубликованная в 1876 году. В этой работе он выдвигал тезис о том, что преступников можно идентифицировать по определенным физическим недостаткам — отсутствию ушных мочек, низкому лбу, длинным рукам и тому подобному. Он назвал эти недостатки «криминальными признаками». Согласно Ломброзо, наличие криминальных признаков доказывает, что преступники — всего лишь биологические анахронизмы, случайные рудименты человеческой эволюции. Вот почему они выглядят как «дикари», то есть представители неевропейских народов, и даже как животные. Что касается неевропейцев, они, по мнению Ломброзо, стоят на более низкой ступени расовой лестницы и потому преступны по природе. Доводя собственную логику до абсурда, Ломброзо делал вывод, что животные — поголовно преступники.
Ныне нелепость теории «криминальной антропологии» более очевидна, чем во времена Ломброзо. Итальянцы, граждане новообразованного и потому слабого государства, с самого объединения страны столкнулись с всплеском криминальной активности. В результате многие из них приняли теорию Ломброзо, из которой следовало, что Италия не виновата в разгуле преступности (биология — отличный козел отпущения). Предлагая читателям своего рода политическое утешение, «Преступный человек» (и его откровенно расистское продолжение «Женщина: проститутка и преступница») одновременно потакал вкусам публики иллюстрациями, на которых приводились «преступные» уши, «преступные» гениталии и так далее. А тем, кто собирался на его лекции в Туринском университете, Ломброзо — коротконогий и толстый, похожий на белку человечек — демонстрировал криминальные признаки на телах заключенных, которых специально привозили из местной тюрьмы.
Отношение Ломброзо к мафии сформулировано в его работах довольно расплывчато. Он приписывал возникновение мафии совокупности причин — расовой предрасположенности, погоде, «социальному гибридизму» (что бы это ни означало) и даже политике монашества, поощрявшего безделье бесплатной раздачей еды попрошайкам. У его теории нашлось множество противников, указывавших, что выкладки Ломб-розо противоречивы и не подтверждаются фактическими данными. Однако многие из этих критиков серьезно недооценивали мафию. Они полагали, что корни преступности следует искать в социальных проблемах. Бедность заставляет крестьян и рабочих формировать преступные сообщества. Мафия, следовательно, примитивна — с точки зрения социума. Она существует только потому, что Сицилия задержалась в средневековье. Некоторые левые мыслители называли фаварское «братство» древним прообразом профсоюза. Они считали, что экономическая модернизация и развитие рабочего класса вскоре положат конец всем проявлениям социальной отсталости, и мафии в том числе. (Эта иллюзия до сих пор продолжает будоражить воображение представителей левого крыла.)
В 1880-е годы в полицию пришло новое поколение, вдохновленное идеями научной криминологии и социального прогресса и приступившее к созданию новой системы противодействия преступности. Одним из этих полицейских был последователь Ломброзо Джузеппе Алонджи. В своей книге «Мафия в ее проявлениях и действиях» (1886) он уделил пристальное внимание этнической психологии сицилийцев. По Алонджи, им свойственен «бескрайний эгоизм», «чрезмерное самоуважение», «склонность к насилию, презрительное высокомерие и ненависть, не иссякающая до тех пор, пока не осуществится вендетта». Алонджи не верил, что подобного рода люди способны создать криминальную ассоциацию, живущую по четким правилам. Мафия, полагал он, — не более чем ярлык, кличка, которой окрестные селяне наделили разрозненные, самодостаточные cosche, и примером такой семьи может служить фаварское «братство». Возможно, Алонджи справедливо отвергал мысль о том, что мафия возникла централизованно. Однако он ошибался, отрицая гипотезу о том, что местные coscheявляются частью широкой преступной сети.
