борьбе, и прибыль финансового капитала непосредственно связывается с политическою силою государства. Важнейшей функцией дипломатии становится теперь представительство финансового капитала» [48].
Финансовых магнатов в проведении империалистической политики поддерживают не только государственные институты, им помогает многочисленная заинтересованная разношерстная «рать»: «…боевой состав реальных экономических сил, работающих в пользу империализма: большая группа лиц торговых и свободных профессий, ищущая выгодных дел и прибыльных занятий от расширения военной и гражданской службы, от расходов на военные операции, от новых территориальных владений и торговли с ними, от концентрации новых капиталов, в которых эти операции нуждаются, – и все они находят центральную руководящую и направляющую силу во власти финансового дельца… С уст их представителей не сходят благородные фразы, выражающие желание расширить сферу цивилизации, учредить хорошее управление, распространить христианство, уничтожить рабство и поднять низшие расы» [49]. Каждая из ведущих держав охвачена «во-первых…одними и теми же вожделениями политической экспансии и коммерческой наживы; во-вторых, преобладанием интересов финансовых, интересов денежного капитала над чисто торговыми интересами» [50]. Гильфердинг констатирует: «Стремление к приобретению колоний ведет к постоянно возрастающему антагонизму между крупными хозяйственными областями и оказывает в Европе решающее воздействие на взаимные отношения между отдельными государствами» [51].
Именно в этом заключается одна из главных причин милитаризации экономики ведущих европейских государств. Милитаризм, становясь естественным спутником империализма, отнюдь не сводится только к ускоренному развитию вооруженных сил. Известный теоретик и практик марксизма К. Либкнехт, в частности, отмечал, что «милитаризм выступает, во-первых, как сама армия, а за пределами армии – как система охватывающая все общество посредством сети милитаристических и полумилитаристических учреждений <…> далее он выступает как система пропитывания всей общественной и частной жизни народа милитаристическим духом, чему также упорно и утонченно церковь, школа и в известной мере тенденциозное искусство, а также пресса, жалкая продажная литературная сволочь, и тот ореол, которым в обществе старательно окружалось “наше блистательное воинство”» [52].
В связи с этим Гильфердинг приходит к выводу о неизбежности обострения антагонизма между ведущими европейскими державами: «У Германии нет заслуживающих внимания колониальных владений; между тем как не только ее сильнейшие конкуренты, Англия и Соединенные Штаты, но и сравнительно небольшие державы, Франция, Бельгия, Голландия, располагают значительными колониями, а ее будущий конкурент, Россия, тоже владеет колоссально огромной хозяйственной территорией. Это положение должно до чрезвычайности обострить антагонизм между Германией, с одной стороны, и Англией и ее спутниками – с другой, и будет толкать к насильственному разрешению» [53].
Схожей точки зрения придерживался Гобсон, утверждая, что ожесточенная межгосударственная конкуренция, порождаемая империалистической политикой, создает объективные предпосылки для возникновения конфликта мирового уровня. Касаясь Британской империи, он заявлял следующее: «Если мы хотим удержать за собой все, что мы захватили, начиная с 1870 года, если мы хотим состязаться с юными промышленными народами в деле раздела территорий и сфер влияния в Азии и Африке, мы должны готовиться к войне» [54].
В свою очередь, К. Каутский, известный немецкий социал-демократ, экономист и историк в своих трудах «Империализм» и «Национальное государство, империалистическое государство и союз государств» (1914 г.) объяснял империализм как стремление промышленно развитых стран подчинить себе менее развитые аграрные: «Империализм впервые зародился в Англии и означает особый вид политических задач, которые наметились вместе с новейшей фазой капитализма, но отнюдь не совпадают с ним. Его сущность заключается в том, что страна с высокоразвитым капитализмом стремится присоединить к себе большие сельскохозяйственные области, невзирая на то, кем эти области населены» [55].
После того как аграрные страны будет поделены, логика империализма, по Каутскому, неизбежно приведет к попыткам захвата более мощными государствами, на этот раз промышленных стран. Вслед за другими авторитетными исследователями этой проблемы, он приходит к выводу, что «империализм является только вопросом силы, а не экономической необходимости. Он не только не необходим для капиталистического способа производства, но даже его значение для него часто неимоверно переоценивается» [56]. С его точки зрения, империалистическая политика может завершиться мировой войной: «Несмотря на сравнительно второстепенное значение большинства африканских владений для промышленности метрополии, соперничество из-за африканских областей способствовало в немалой степени всеобщему вооружению и уже несколько раз почти доводило до всемирной войны» [57]. Предпосылкой для этого является втягивание в гонку вооружений [58].
Поднятые в начале XX в. вопросы относительно происхождения, природы и основных свойств империализма, в силу своей актуальности, продолжали вызывать повышенный научный интерес [59]. По мнению современного английского историка Э. Хобсбаума, накануне XX в. в развитии ведущих капиталистически х держав действительно возник ряд новых признаков. «Это были: во-первых, изменение в структуре капитализма, то есть подъем монополий и финансового капитала; во-вторых, изменения во внутренней хозяйственной и социальной политике государств, то есть отход от экономического либерализма; в-третьих, новый колониализм и раздел мира; в-четвертых, международная напряженность и новая угроза войны; в-пятых, у Ленина также проникновение реформизма в международное рабочее движение» [60]. Известный немецкий историк Г. Хальгартен в целом поддержал позицию Хобсбаума в оценке природы раннего империализма [61].
2.2. Экономические противоречия накануне Первой мировой войны
В первое десятилетие XX в. со всей очевидностью проявилась неравномерность темпов развития в группе ведущих стран мира. США и Германия по многим экономическим показателям догнали традиционных лидеров – Великобританию и Францию. По добыче угля и нефти, производству электричества и выплавке меди США сумели выдвинуться на 1-е место в мире. Германия, в свою очередь, обогнала Великобританию не только по производству стали и чугуна [62], но и в экспорте высокотехнологичной продукции, в частности машин и оборудования [63]. Германские промышленные товары настойчиво вытесняли английские, что привело к обострению англо-германского экономического соперничества [64].
Промышленный подъем Германии сопровождался проникновением германских монополий и капитала во французскую часть Лотарингии, что повлекло за собой переход французских рудных ресурсов под контроль германских концернов. Французский рынок, так же как и английский, постепенно наполнялся изделиями германского машиностроения. Французская промышленность в значительной степени зависела от поставок угля из Германии, которая намеренно тормозила развитие собственной металлургии во Франции. Париж стоял перед необходимостью противодействовать не только германскому проникновению к источникам сырья, но и подрыву французской обрабатывающей промышленности, включая военную [65]. В сложившихся условиях интересы французских промышленников были нацелены не только на сохранении Лотарингии, но и овладении Саарским угольным бассейном, что позволило бы Парижу установить контроль над самым крупным железорудным месторождением в Европе. Этого можно было добиться только военной силой.
Обострение российско-германских отношений в начале XX в. также в значительной степени обусловливались экономическими противоречиями, пришедшими на смену относительно стабильным торгово-экономическим отношениям во
