вашему происхождению, вашим чувствам и интересам. Это было возможно, но недостойное отступничество лишило вас положения, какое я надеялся вам обеспечить. Без отхода 6-го корпуса мы смогли бы и это, и многое другое, мы восстановили бы Францию. Случилось иначе… Я повинуюсь своей участи, повинуйтесь и вы своей. Покоритесь жизни при Бурбонах и верно им служите. Вы желали покоя, вы его получите. Увы! Дай Бог, чтобы мои предчувствия меня обманули!.. Наше поколение не создано для покоя. Мир, которого вы желаете, уничтожит вас на ваших перинах быстрее, чем уничтожила бы война на биваках». После этих слов, произнесенных печальным и торжественным тоном, Наполеон зачитал акт о своем отречении, составленный в следующих выражениях:
«Поскольку союзнические державы провозгласили, что Император Наполеон является единственным препятствием для восстановления мира в Европе, Император Наполеон, верный своей присяге, заявляет, что отрекается от тронов Франции и Италии для себя и своих наследников, потому что нет такой личной жертвы, даже жертвы жизнью, какую он не готов принести ради интересов Франции».
Выслушав своего повелителя, маршалы бросились к нему, чтобы благодарить за принесенную жертву, и повторили то, что уже говорили по поводу его отречения. Он позволил их тайной радости эту последнюю лесть и дал им говорить, ибо не хотел унижать ни себя, ни их ничтожными упреками. К тому же, кто сделал их такими? Он сам сломал их деспотизмом и бесконечными войнами, исчерпавшими их силы; он не имел права жаловаться и поступал благородно, признавая неизбежные последствия своих ошибок и покоряясь им без унизительной для себя и других огласки.
Затем условились, что Коленкур, сопровождаемый, как и прежде, маршалами, отправится в Париж, чтобы доставить Александру окончательный акт отречения; что он останется его держателем и обменяет на договор, который обеспечит императорской семье приличествующее содержание. Наполеон еще раз настоял, чтобы усилия, если понадобится, прилагались только в том, что касается его сына и близких. Он отослал маршалов и сердечно пожал руку Коленкуру, неизменному обладателю его доверия.
Коленкур и оба маршала без промедления отправились в Париж, куда прибыли к вечеру 6 апреля. В полночь они были у императора России, который ожидал их с крайним нетерпением, разделяемым временным правительством и его многочисленными сторонниками. Хотя отступничество 6-го корпуса уменьшило страх перед Наполеоном, а заверения Нея и других военных почти не оставили сомнений в скором присоединении армии, всех по-прежнему охватывал ужас при мысли о том, что мог натворить удалившийся в Фонтенбло гений, которого чтили испытываемым перед ним страхом, не прекращая бесчестить оскорблениями. Когда маршал Ней сказал самым нетерпеливым в доме на улице Сен-Флорантен, что они могут быть спокойны, ибо он доставил безусловное отречение, воцарилось всеобщее ликование.
Когда посланцы Наполеона вошли к Александру, государь, всегда сначала пожимавший руку Коленкуру, на сей раз подошел к маршалу Нею, чтобы поблагодарить его за труды и сказать, что из всех услуг, оказанных им родине, последняя есть не самая малая. Русский монарх намекал на письмо, отправленное накануне, в котором маршал хвалился, что добился отречения, и обещал доставить его официальный акт. Коленкур и Макдональд, не знавшие о существовании письма и не заметившие ничего, что заставило бы их считать Нея творцом последних решений Наполеона, были чрезвычайно удивлены и не скрыли своего удивления от Нея, который показался смущенным. Александр поспешил поблагодарить и двух других переговорщиков и, осведомившись об условиях передачи основополагающего акта, не нашелся, что сказать.
Что до острова Эльба, он заявил, что сдержит обещание, потому что считает себя связанным словом Коленкуру, но что его союзники считают такую уступку неосмотрительной и открыто порицают ее, однако всё будет так, как он обещал. Герцогство в Италии для короля Римского и Марии Луизы – это меньшее, что смогут сделать, ибо Австрия вернет себе достаточно территорий в тех краях, чтобы не торговаться с собственной дочерью. Братьям Наполеона, его первой жене, принцу Евгению и королеве Гортензии будет предоставлено всё, что им причитается, и он проследит за этим лично. Его министр Нессельроде будет при необходимости защитником интересов семьи Бонапарт, и можно обращаться к этому министру насчет подробностей, а в случае затруднений прибегать к нему, Александру.
Отсылая переговорщиков, император России удержал Коленкура и объяснился с этим благородным человеком, к которому относился как к другу, еще более откровенно, признавшись, что только что полученные известия о восстании французских крестьян, не встревожив его, в то же время обеспокоили, ибо крестьяне истребили в Вогезах крупное русское подразделение. Он выразил сочувствие относительно отставок офицеров, множившихся в окружении Наполеона, и рекомендовал быстрее уладить всё его касавшееся, ибо две вещи, сказал он, с силой нарастают в эту минуту: низость служителей Империи и упоение служителей старой монархии. О Бурбонах и их друзьях Александр говорил необычайно вольно, выказав удивление, отвращение и гнев по поводу того, что видел повсюду, а затем заметил, что после преодоления стольких трудностей для спасения Франции от военных безрассудств Наполеона, теперь придется преодолевать немалые трудности, чтобы обезопасить ее от реакционных безумств роялистов. Александр отослал Коленкура, пообещав ему свою личную дружбу и поддержку в устройстве дел Наполеона.
Даже после провозглашения Сенатом низложения страх, который не переставал внушать Наполеон в Фонтенбло, еще сдерживал роялистов и мешал им предаваться всем их страстям. Отступничество 6-го корпуса, которое вынудило Наполеона к полному бездействию, весьма их ободрило; но когда они узнали о его безусловном отречении, то есть о том, что он сам сложил свой страшный меч, они перестали соблюдать всякую меру, выплескивая свои чувства. То, что после стольких страданий, пролитой крови, публичных и личных катастроф они радовались возвращению принцев, при которых были молоды, богаты, могущественны и счастливы, – было совершенно естественно и законно. То, что к этой радости они прибавляли всю ярость торжествовавшей ненависти, увы, было также естественно, хотя и прискорбно для достоинства Франции.
Ни в какие времена и ни в какой другой стране не случалось более мощного взрыва гнева, нежели тот, что последовал за низложением Наполеона, и следует признать, что сторонники старой монархии были не единственными, кто выкрикивал самые грубые оскорбления. Отцы и матери, тайно проклинавшие войну, пожиравшую их детей, вольные теперь открыто проявлять свои чувства, называли Наполеона самыми ужасными именами. С такой силой не проклинали ни Нерона в древности, ни Робеспьера в новое время. Наполеона называли теперь Корсиканским чудовищем. Его представляли монстром, пожиравшим целые поколения, чтобы утолить безумную страсть к войне.
Сочинение Шатобриана, втайне подготовленное им в последние часы Империи, но обнародованное только под защитой иностранных штыков, было точным выражением беспримерного половодья ненависти [16]. Шатобриан приписывал Наполеону все пороки, все
